Литературные корни движения «инселов»

23 апреля 2018 года Алек Минасян проехал по торговому району Торонто в фургоне, взятом напрокат. Он сбил насмерть десять человек и ранил еще шестнадцать. Анализ его сетевой активности показал, что Минасян сидел на форумах для непреднамеренных девственников или т.н. «инселов» (от англ. incel — involuntarily celibate — здесь и далее примечание переводчика). Там быстро обнаружился и мотив атаки: он мстил за себя женщинам (видимо, всем из нас), отвергшим его. Он заявил, что его акт терроризма положил начало мятежу «инселов», хотя он не первый самоназванный «инсел», использовавший отсутствие секса в своей жизни как оправдание акту массового насилия.

Несмотря на то, что последовавший взрыв в СМИ может заставить вас думать иначе, ничто из этого не ново — даже термин «инсел». Впервые он был придуман в 1993 году женщиной-квиром (квир — собирательный термин для обозначения сексуальных и гендерных меньшинств) из Канады, когда она создала сайт для людей, которые определяли себя как непреднамеренных девственников, чтобы те могли делиться своими мыслями и чувствами. Сообщество «инселов», существующее сегодня на таких ресурсах, как reddit, 4chan, incel.me, — это только зарождающаяся и постоянно развивающаяся группа, которая будто бы видоизменяется каждый раз при попытке охарактеризовать ее. Генеалогия сегодняшнего «инсела» становится тем сложнее, чем глубже копаешь (он вышел из двух женоненавистнических сообществ — сообщества пикаперов и чуть более благожелательного сообщества love-shy (букв. «застенчивые в любви»)). Члены всех этих групп пишут, разумеется, о чувстве собственного отчуждения от женщин и своей (почти всегда глубоко мизогинистической) убежденности, что это отчуждение негативно и самым серьезным образом повлияло на их жизнь.

Настроения участников таких форумов варьируются от стандартных мизогинистических клише до свирепой ненависти к женщинам, глубокой амбивалентности чувств и замешательства относительно всех аспектов человеческой сексуальности. В лучшем случае эти сообщества отчаянно печальны, а в худшем — и в последнее время мы видели худшее от них — сообщество «инселов» и похожие форумы оправдывают и даже превозносят изнасилования и убийства женщин и защищают идею так называемого «сексуального перераспределения женщин» (обоснование этой идеи удивительным образом недавно повторили несколько видных правых мыслителей).

Я пишу этот текст 23 мая, в четвертую годовщину стрельбы в Айла-Висте, затеянную Эллиотом Рождером. Тогда целая серия убийств вне сомнений была обусловлена крайней ненавистью к женщинам и мужчинам, которых Роджер считал сексуально более удачливыми, чем он. В момент написания статьи, в 10:09 утра, на главной странице incel.me множество публикаций, прославляющих Роджера как героя (еще больше статей, несомненно, появится сегодня на протяжении дня). Пользователи обсуждают, какой ванильный латте понравился бы Рождеру (горячий или холодный), поздравляют друг друга с годовщиной (которую они называют Величайшим днем джентльменов и Днем воздаяния) и составляют плейлисты его любимых песен (они называют эти поп-песни 80-х «эллиоткором»). Откуда эти молодые мужчины взяли идею, что мужское страдание (стереотипно определяемое ими как сексуальную фрустрацию, неудовлетворенность) настолько душераздирающе и заслуживает уважения? Возможный ответ на этот вопрос, ответ, который мы редко обсуждаем, кроется в литературной истории нашей культуры. «Инселы» — это не только монструозное порождение нашей повседневно жестокой и анонимной интернет-культуры. Сообщество «инселов» — это также и продукт англо-американской литературной культуры, которая (в частности в двадцатом веке) рассматривает тему мужской сексуальной неудовлетворенности так, будто бы это дело первейшей важности для нас всех.

Подумайте о литературе, которую вы читали в старшей школе. Источник сумасшествия Гамлета, и окружающие считают такое предположение естественным, — это его сексуальная неудача с Офелией. Несколько персонажей пьесы планируют свести этих двоих вместе, надеясь, что если она даст ему, то он успокоится и не убьет всех. Сюжет нескольких других «классических» романов, от Больших надежд и Повести о двух городах до Великого Гэтсби , продвигается неудовлетворенным сексуальным влечением (белого) мужского персонажа к холодной женщине. Блуждания Холдена Колфилда по Нью-Йорку сопровождаются воспоминаниями о Джейн Галлахер, о девушке, которую он слишком уважал, чтобы перепихнуться с ней. Сборник Тима О’Брайена Что они несли с собой (The Things They Carried) подробно рассказывает историю Джимми Кросса и его одержимости женщиной по имени Марта, с которой он был знаком до того, как его призвали. Кросс изображается как подлинная страдальческая фигура: нормальный, понятный читателю мужчина в ужасной ситуации, который использует фантазии как способ справиться с ужасами пережитой войны. Он помнит, как однажды вечером дотронулся до колена Марты, и как та отпрянула. Когда он вспоминает эту сцену, он фантазирует, что совершил «нечто смелое». Он думает, что «следовало подхватить ее, отнести в ее комнату, привязать к кровати и касаться того левого колена всю ночь напролет. «То, что его восхищение ею принимает форму фантазии об изнасиловании, позже становится вдвойне значимым. Это не только свидетельство его обиды на нее за то, что она отвергла его, но и, как мы позже узнаем, доказательство того, что он каким-то образом догадывается о ее сексуальной травме, которая живет за занавесом диссоциации (психический процесс, в ходе которого человек воспринимает происходящее с ним так, будто это происходит не с ним, а с кем-то посторонним), в глазах Марты, которые всегда были «широко открытыми, не испуганными, не девственными, просто спокойными и отстраненными».

Я выбрала «Что они несли с собой» для разбора, потому что это одно из моих любимых произведений. Я думаю, это выдающийся сборник, но при этом являет собой превосходный пример того, как наша литературная культура долго считала ярость и агрессию нормальными свойствами (белой) мужской сексуальности. (Расовый компонент тут, конечно, также важен, с тех пор как прямая противоположность долго была верной для изображения черной мужской сексуальности, которая презентовалась как по сути и проблематично агрессивная.) Литература, которую мы выбираем для обучения наших детей, свидетельствует о том, насколько мы не обеспокоены этим раздражающим клише, что ярость и очарование насилием — характерные особенности (опять же, белой) мужской сексуальности. Это, разумеется, одна из главных мыслей чудесной книги О’Брайена, но это не отменяет факта, что, будучи подростком, я читала множество мужских фантазий об изнасилованиях задолго до того, как я прочитала что-то о взгляде на изнасилование с позиции женщины, или даже на секс по обоюдному согласию. Меня учили соглашаться с тем, что мужская сексуальная неудовлетворенность — это серьезная тема, так что до 20 лет я прочитала сотни страниц об этом, намного больше, чем я прочла о вещах несомненно большей социальной значимости, таких как наследие рабства, отчуждение женщин и цветных от общественной жизни, или жестокость колониальной системы, на которой были основаны Соединенные Штаты. Возможно, эти романы даже научили меня серьезно воспринимать мужскую сексуальную неудовлетворенность в ходе своеобразного страшного образования: посмотри, что случается, будто говорят они, когда мужчины не получают того, что хотят.

И это только те книги, которые я читала в старшей школе. Даже не заставляйте меня начинать говорить о Д. Г. Лоуренсе, Сомерсете Моэме, Эрнесте Хемингуэе, Гарольде Пинтере, Генри Миллере, Соле Беллоу, Владимире Набокове, Джоне Апдайке, Нормане Мейлере, Брете Истоне Эллисе, или святом покровителе возвышенной мужской чуши Дэвиде Фостере Уоллесе. Хотя многих этих авторов прославляют заслуженно, они все неоднократно расценивали мужскую сексуальную фрустрацию как нечто заслуживающее чести быть среди великих проблем Жизни. Лолита даже преуспела в вызывании симпатии к желаниям педофила. (В журнале Vanity Fair Грегор фон Реццори назвал роман «единственной убедительной любовной историей нашего века», и эта цитата долго украшала «Лолиту» в издании Vintage Books.) В противоположность этому романы о женском чувстве разочарования в обществе (не в сексе!), например, Эдит Уортон и Кейт Шопен, классифицируются как более специфические произведения: феминистическая литература, или женская литература, но не Великие Американские Романы.

Все это становится еще более нелепым, когда мы рассматриваем историю (не литературную, а настоящую) расценивания женской сексуальной неудовлетворенности как психологическую проблему истерии. В течение сотен лет женщины были буквально подвержены этому «заболеванию», которое доктора-мужчины приписывали трудностям сексуального характера: у женщин с истерией либо недостаточно секса, либо с ними занимались сексом не те люди, либо они сами хотели спать с неправильными людьми, либо попросту хотели слишком много секса. Вряд ли можно назвать озарением мысль, что мужчины всегда говорили женщинам, каким должно быть их сексуальное поведение, и что обычно их указания связаны с их собственным удовольствием или интересами. Сегодняшние наиболее очевидные формы мизогинии, однако, переворачивают традиционное объяснение женской сексуальности. Нас должны чаще затаскивать в постель не для нашего же блага, а для блага нации, зараженной массовыми расстрелами, которые совершают одинокие мужчины. Подобный поворот только показывает, что такая форма женоненавистничества идет вразрез с политическими и идеологическими категориями. Я думаю, что та наша литература, которую хвалят и преподают больше всего, также показывает это. Заново пересмотрев книги, которые я вначале назвала «великими романами», я понимаю, что многие из них повторяют и даже продвигают идею, что мужское сексуальное страдание (часто представляемое как лишение) — это общественная проблема, в то время как женское сексуальное страдание (часто представляемое как травма) — это личный, психологический вопрос. В литературе, времени и опять же мужчинах и писатели, и персонажи облагораживают свои страдания, обнажая их. В противоположность этому текст о женских страданиях клеймится нишевым, «исповедальным», второстепенным.

Это более радикальная версия более широкого феномена, который описывает Ребекка Солнит (среди других): «Книга без женщин часто считается книгой о человечестве, а книга с женщинами на первых ролях — это женская книга». Та же самая логика позволяет нам без раздумий давать подросткам Над пропастью во ржи вместо Под стеклянным колпаком , потому что книга Сэлинджера более универсальна, а у Сильвии Плат речь идет о патологии (в реальности, конечно, обе книги бьются над психическим заболеванием протагониста). Из-за той же логики я не сталкивалась с романами Элис Уокер, Маргарет Этвуд, Мэрилин Робинсон или Тони Моррисон до колледжа. И та же логика недавно позволила Гею Талесу публично заявить, что никто из женщин-писателей не оказал на него никакого влияния (как будто это вообще возможно). Вкратце: литературная культура долго была замешана в поддержании среды, из-за которой мы воображаем, будто мужчины заслуживают больше внимания и, таким образом, более человечны.

И в жизни, и в литературе мы запираем женщин, которые опасно сексуально неудовлетворены, для (предположительно) их блага и блага общества, но мы просим общество приспособиться и принять мужские сексуальные страдания. Мы регулярно просим девочек-подростков читать книги, в которых герои унижают женщин, ожидая, что они поймут, что другие плюсы книги перевесят их женоненавистничество. Иметь такие ожидания и совсем не рассматривать их влияние на молодую женщину — глупо и лицемерно; мы редко ждем от молодых мужчин того же, и почти никогда не ждем от молодых белых мужчин начитанности в традициях, где их персонажи не представлены или унижаются. Нам нужно подумать о том, что литература, которую мы хвалим, поддерживает идею, что сексуально неудовлетворенные женщины создают проблемы самим себе, а мужчины в той же ситуации создают проблемы миру. Хотя связи трудноуловимы, наше восхваление канона литературы грустного белого мальчика влияет на образ наших мыслей и на то, насколько мы терпимы к людям вроде Алека Минасяна и Эллиота Роджера.

Недавно нам сказали, что в Америке кризис маскулинности, и мы должны быть этим обеспокоены. Мы были подчинены идеологам, использовавшим «кризис» как стимул к обсуждению абсолютно регрессивных идей о сексуальности. Мы можем противодействовать паникерству, помня о мизогинии канона, который показывает нам, что мы всегда были обеспокоены мужской сексуальной неудовлетворенностью больше, чем нужно (или, по крайней мере, больше, чем мы беспокоимся о более катастрофичных социальных вопросах). Мы всегда расценивали отчуждение мужчин как нечто заслуживающее тысяч страниц анализа, возможно, потому что мы боялись, что оно обладает силой, угрожающей всем нам. (Потому что, как Маргарет Этвуд превосходно отметила: «мужчины беспокоятся, что женщины посмеются над ними, а женщины беспокоятся, что мужчины убьют их».) Переоценка канона позволяет нам понять, почему одна из причин — он был одиноким девственником — звучит для нас как разумное объяснение серии убийств. Ведь мы долго превозносили мужскую изоляцию. Наш литературный канон рассматривает подобное желание как одну из центральных (если не единственную) тем в жизни белых мужчин. Фрустрация мужского желания расценивается как нечто достойное исследования снова и снова. Может быть, люди вроде Джордана Петерсона и Росса Даутэта (два конформистских писателя, которые недавно в своих статьях лелеяли возможность, что общество выиграет от «перераспределения секса») не подумали бы, что мужская изоляция — это первоочередная социальная проблема (более важная, чем индивидуальная психологическая проблема), если бы наша литературная культура также не поддерживала подобную идею. Может быть, Дональд Трамп не выиграл бы президентскую гонку в стране, которая не слишком обеспокоена тем, о чем белые мужчины думают все время.

Я не говорю, что мы должны полностью избавиться от авторов середины 20 века, таких как Пинтер, Беллоу, Апдайк и Рот, кто так сформировал американскую литературную культуру (хотя лично я не возражала бы против постепенного забвения Хемингуэя, Эллиса и Уоллеса). Однако я считаю, что пришло время покончить с этой историей, которая расценивает белую мужскую ярость как бесконечный источник интереса. Возможно, мы уже покончили с этим, и вместо представителей кризиса маскулинности, захватившего целое поколение, «инселы» — это просто ребята, которые не справились с фактом, что мы справились с ними. В таком случае мы можем рассматривать их терроризм (или даже публичное оскорбление гражданских прав победой Трампа) не как начало мятежа, а как последнее издыхание разбитой армии.

Я не так наивна, чтобы думать, что мы когда-нибудь исключим мизогинию из реальности, но я надеюсь, что будет больше тех (в особенности мужчин), кто начнет расширять свои читательские горизонты и считать равными книги вроде Американского психопата Эллиса и книги вроде Я люблю Дика (I Love Dick, на русский не переведен) такой же живой сатиры Американской Жизни от Крис Краус. Если я права, что существуют трудно уловимые, но реальные связи между обыденной литературной фундаментальной мизогинией и жестокими субкультурами вроде «инселов», тогда, возможно, наши жизни действительно зависят от них.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ