Детская книга, заставившая меня осознать, что быть одному – это нормально

Автор: Нико Марагос (Niko Maragos)

Я дядя, который дарит книги своим племянникам и племяннице. Я делаю это не только из любви к ним и книгам, но также и от необходимости вновь обрести вещи, которые, возможно, потерял. Чаще всего книги, которые я даю, это культовые вещи и культурные знаки, замаскированные за простым оборотом речи: «Щедрое дерево», «Паровозик, который смог» и т. д. Каждую из этих книг я люблю настолько, насколько мы любим книги, которые должны любить, и мне нравится передавать их следующему поколению; это как даровать тайник с самыми эффективными хлебными крошками, с которыми легко не заблудиться, достойнейшим из наследников. Мне нравилось верить, что эти книги помогут детям найти свою дорогу в жизни, но несколько декабрей назад, покупая подарок на день рождения племянницы, в общей суматохе я изо всех сил старался сохранить эту веру. Я пытался дать своим племяннице и племянникам книги, которые могли бы стать картами, указывающими путь, – но я все еще не нашел свой собственный, и вдруг оказалось, что это все неискренне: дать еще одну карту, до сих пор не доказавшую свою надежность.

Поэтому в тот декабрьский вечер в книжном магазине я решил, что будет честнее подарить племяннице компас, а не карту. Книга, пришедшая мне на ум, называлась «Миссис Румфис». Эта книга была «моей любимой», той, которая «действительно повлияла» на меня. Оба утверждения были правдивы, и мне действительно было дорого это влияние. Но, увидев заголовок на обложке нового переиздания книги, которую я держал в своих руках, я с ужасом осознал, что все эти годы называл книгу неправильно.

Мисс Румфис — а не миссис — это, пожалуй, самая любимая книга Барбары Куни, и, конечно, самая известная. Книга, написанная в 1982 году, рассказывает историю жизни Элис Румфис – элегантной рыжеволосой наездницы, родившейся до господства пароходов, где-то в северо-восточной Америке. Что-то в уверенности молодой нации в себе, заряженной непроверенным потенциалом, оживляет рассказ Элис о самостоятельности — качестве, которое она демонстрирует с самого начала. В детстве она обожала истории о «далеких местах, которые ее дед-иммигрант рассказывал у камина "в городе на берегу моря"». Она обещает, что однажды тоже будет путешествовать по миру, и в конце путешествия вернется в свой родной дом у моря. Дед благословляет ее намерения, но ставит условие, что она выполнит одну просьбу: «Ты должна сделать что-то, чтобы мир стал красивее».

Она осуществляет свои замыслы в процессе долгой, завидной жизни, исполненной большого приключения, заканчивающегося на скалистом побережье штата Мэн. Здесь она выполняет свое последнее обещание сделать мир более красивым, рассеивая семена люпина «вдоль дорог и по проселочным тропам ... вокруг школьного двора и церкви». Из года в год люпин размножается благодаря ветру, птицам и любознательным детям, величественно изменяя суровый пейзаж Мэна. Все говорили, что Элис смогла сделать мир красивее, но на что действительно нужно обратить внимание (хотя до недавнего времени для меня это казалось несущественным), так это на то, что она сама посадила цветы. Для Элис не было Великой Любви, она никогда не была «миссис».

Я забыл об этом, возможно, потому, что в течение очень долгого времени считал, что для осуществления судьбы каждого человека необходим поиск и нахождение истинной любви, необходимо быть частью другого человека до самого конца. При этом, я также забыл невысказанное послание мисс Румфис: настоящая любовь — это не единственное чудо в мире, и не обязательно самое великое из них.

В какой-то степени вся жизнь Элис — это своего рода анти-Одиссея, путешествие не для того, чтобы поставить точку, не приближение к дому и своим корням, а удаление к все более широким открытиям. Три года назад, когда я нашел экземпляр этой книги, которую приобрел для своей племянницы, я делал все наоборот. Я стремился к катарсису, чтобы положить конец неопределенности, доминировавшей над моей жизнью с тех пор, как я окончил среднюю школу. Странно, что в тот момент книга заговорила со мной. Если и был кто-то, кем я не хотел бы быть, то это свободная, одинокая, с наполненной неизвестностью жизнью Элис Румфис.

Но несмотря на наши различия, я нашел руководство Элис «сделать мир более красивым» полезной инструкцией для себя и других, даже спустя много лет после первого прочтения книги. Послание было смутно оптимистичным, но явно призывало к действию. И признание Элис о том, что она не знала, как сделать мир более красивым, казалось мне важным для того, чтобы поделиться с детьми. После моей собственной юности с ее расчетливым карьеризмом, ясное напоминание следующему поколению о том, что тайны жизни не нужно решать в возрасте 18 лет, было необходимым и жизненно важным.

Но, не считая моей благодарности за этот воспитывающий момент, я был глубоко связан с мисс Румфис, хотя и не мог понять почему. Книга не была символом моего детства. Я был ребенком, который любил магию и сам хотел обладать волшебной силой, и хотя рыжую и волевую Элис окружает ореол колдовства, само оно в книге отсутствует. Однако была какая-то сила на тех страницах, которую я не понимал до той ночи в книжном магазине, когда я пролистывал книгу, купленную для племянницы. Возможно, я забыл об этом, или, может быть, мне нужно было подождать, пока этот момент не запомнится, но я впервые увидел что-то замечательное на странице посвящения книги.

«Эта книга посвящена святому Николаю, покровителю детей, матросов и девиц», — написано под очень знакомым изображением моего святого. Это была икона, священный образ; и этот святой Николай был по своей сути Айос-Николаос: его рука изображена в благословляющем жесте IC XC, его тело украшено полными регалиями римского епископа, а лицо озарилось «несотворенным светом». Здесь, на первой странице книги, которую я назвал любимой с детства, было сообщение для меня, о котором я никогда не догадывался: мое имя, вера, мой собственный момент «чуда» — концепция, с которой святой Николай тесно связан.

В греческой православной традиции одним из многих почетных званий любимого святого является Тауматургос, буквально «чудотворец». Хотя и существует неточное соответствие в английском «волшебник», этимология греческого слова простирается от далекой древности до оккультных истоков современности, науки и эмпирического знания. Коснувшись таким образом почти всей западной письменной истории, вся родословная чуда хранится в корневом слове, таума (thauma, произносится в современном греческом как «THAV-ma», чудотворство, совершение чудес).

«В архаической и ранней классической [греческой] литературе характерная реакция на хорошо продуманный образ – это таума», — пишет Ричард Т. Нир, искусствовед из Чикагского университета, в своей монографии, теоретизирующей культурное зарождение классической скульптуры. Применительно к ремеслам, умениям и, как известно, к опасно обманчивому соблазну первой женщины, Пандоры, таума описывает любую «фигуру ослепительной перемены» или «момент безграничного присутствия» в конечном мире. Во всех этих случаях «чудо проистекает из того факта, что одна вещь может быть одновременно двумя вещами».

Первоначально эстетический термин, понятие таума приобрело новые образные значения благодаря частому использованию в работах Платона и Аристотеля, последний из которых утверждал: «Философия начинается с удивления». Для Аристотеля таума заключается в «очевидном соединении случайности и необходимости», другими словами, в несвязанных событиях, которые «происходят вопреки ожиданиям, но неотделимы друг от друга», настолько совершенны, что кажутся божественно разработанными. В моменты, когда таума сверкает и освещает все вокруг, она устанавливает чудо себя между любым случайным «этим» и любым «тем» в единении.

То есть для того, чтобы удивляться, чтобы действительно ослеплять, необходимо всегда иметь какое-то несоответствие, неполноту или способность — истину, интуитивно признанную во фразе Ф. Скотта Фитцджеральда «способность удивляться». Это ощущение той способности, что может, в конечном итоге, убрать последнюю частичку магии из мира. Для Элис Румфис великая работа заключается в том, чтобы бороться против бессилия волшебства, чтобы заново откопать способность удивляться, отбиваться от течений, окружающих воображение. В этом смысле, прежде всего, ее история — это история о чудесах, о тауме. В «Мисс Румфис» предвестник таумы для сегодняшней жизни мерцает для любого, у кого есть глаза, чтобы увидеть — и чьи сердца верят в обещание найти свою половину.

Сердце Элис играет странно второстепенную роль в этой истории хорошо прожитой жизни, предлагая утешение любому, кто не попал в тот переизбыток историй, заканчивающихся на «жили они долго и счастливо». Элис не следует «велению сердца», и ее путешествие по всему миру кажется не страстным проектом, а целенаправленным намерением. Быть Элис – это быть в движении, каждый раз почти приближаться, а затем мгновенно прикасаться к неизведанным местам с неизвестными людьми. По этой причине, хотя она и находит дом, который соответствует ее требованиям — вдали от места, где она выросла, недалеко от моря, — Элис уходит. Более того, она покидает единственного человека, к которому испытывает романтический интерес, по словам Барбары Куни в интервью 1999 года The Los Angeles Times:

«Когда я спросил ее, почему мисс Румфис ... никогда не выходила замуж, Куни сказала: "Она не чувствовала необходимости. Ей было проще путешествовать с места на место одной"».

Разве она не встречала никого, кто бы ее заинтересовал? Я пытался подтолкнуть автора к нужному ответу. Последовала долгая пауза.

«Ну, — наконец, произнесла она с небольшой смешинкой в голосе, — она встретила Бапу Раджа, но он был женат».

Здесь был дом, точка закрытия; но ее путешествие никогда не указывало на звезду тоски по родине. Вместо этого ее звезда превратилась в сверкающее головокружение, неустанно преследующее пустоту. Она знала, что чудо обязательно должно быть неполным, а сердца слишком легко убедить, что они достаточно наполнены.

Я осознал ее трудный путь почти через два года после того, как вновь открыл «Мисс Румфис» в тот вечер в книжном магазине. Я либо забыл, либо никогда не вспоминал урок Элис о том, что насыщенная жизнь не обязательно основана на необходимости занять сердце любовью к другому человеку. Если возникает чудо «между любым "этим"» и «любым "тем" случайно в единении», тогда я думал, что истинная его форма должна быть редко удачной алхимией между двумя влюбленными людьми.

А если нет, то все равно каждая книга, фильм и песня, которые я когда-либо впитал, подтверждали, что любовь превосходит любое другое чудо в мире. Без любви то, что должно быть чудесным, было бы одномерным, лишенным горючего внутреннего напряжения, которое породило бы тауму. Когда-то я прекрасно знал это, но забыл к тому времени, когда стало слишком поздно. Возможно, именно поэтому в течение многих лет я называл эту книгу «Миссис Румфис», добавляя фантом мужа к женщине, которая никогда не нуждалась в нем.

Для многих из нас любовь — это последнее настоящее таинство в светском мире, которое, тем не менее, наполнено приближениями трансцендентности. Нас поощряют-требуют найти священное в йоге, в «духовном, но не религиозном», в различных оздоровительных практиках, в облачных кристаллах, заряженных в полночь на крышах далеко от земли (я делал подобные вещи). Там, где божественное было превращено в обязательный (и, часто, капиталистический) компонент благополучия, любовь — это последнее необузданное и совершенно раскаленное чудо; это херувим с его пылающим мечом.

И в таком мире путь Элис Румфис, ищущей чудо вместо любви, кажется бессмысленным. Зачем трудиться так усердно, чтобы найти чудо вне любви, когда чудо настолько легкодоступно в ней? Быть влюбленным — значит вернуться в рай, войти в последний храм, делать всерьез то, что раньше можно было делать только по иронии судьбы. В этом смысле любовь, как величайшее чудо, является единственным крещением, которое мы все еще повсеместно признаем для отпущения грехов. «Ну, я встретила парня...» определенно имеет что-то вроде блеска упреждающего оправдания.

Но возвышая любовь как воплощение всего удивительного, мы превращаем ее в антитезу. Этот вид романтической любви стремится к завершению, к заполнению; он пытается сжать полюса, которые производят тауму в одно твердое целое. Он говорит нам, что любовь может быть правдой, только если она проходит через череду ударов, через травмы, через бои — через батарею тестов, как лабораторный предмет. Он превращает культуру интрижки на ночь как эротическое проявление эмпиризма — серию адаптивных оценок для оптимизации нас и других для нас. Такая любовь неосознанно продолжается с намерением вывести из строя воображение, оградить его, атрофировать. Его цель состоит в том, чтобы не допустить другой вид любви, вид, который не является чудесным, но полон любопытства. Мне надоело гадать, если ты действительно любишь меня, если ты будешь со мной.

Мы хотим такой прекрасной любви, при которой больше не нужно думать и гадать.

Проблема такой любви заключается в том, что она мертва, если должна быть последним и окончательным чудом в жизни. Урок мисс Румфис, с которым я столкнулся годы спустя, заключается в том, что наша способность к удивлению — это не полость, которую можно заполнить или даже лучше всего заполнить любовью. Любовь не может быть суммой всех чудес, и это наш личный недостаток — считать жизнь, прожитую без большой любви, родственной души или партнера, прискорбно нереализованной.

Точно так же мы позорим свой собственный потенциал, возлагая надежду на счастье и пожизненную любовь другого человека. Такая надежда в конечном счете вкладывается в определенность, в завершение, в быстрое алгоритмическое выполнение обещаний, таких как те, которые Элис дала своему дедушке, и медленное выполнение которых охватывало всю ее жизнь. Она опустошает границы жизни — неопределенности, пустоты, разрыва, через которые только воображение может нести нас, в конечном счете оно обедняет мир сейчас и в будущем.

Если бы любовь была единственной целью Элис, ее единственной формой чуда (и для многих из нас, как и для меня, это так и было), маловероятно, что она когда-либо оставила бы Бапу Раджу, или что она когда-либо залезла бы на горы или отправилась в джунгли. Если убрать все эти события, то вряд ли она когда-либо придумала бы способ сделать мир более красивым.

Прикоснувшись к открытому горизонту, она увидела больше, чем большинство из нас когда-либо увидит, так что к тому моменту, когда она поселилась в своем новом доме на берегу моря, на краю мира, она смогла посмотреть на закат и сказать серьезно, что мир и так был «уже довольно приятным». Чтобы выполнить свое последнее обещание сделать мир более красивым, ей пришлось представить мир, которого еще не было. Даже после того, как она увидела весь мир и приобрела опыт, она вошла в пропасть между тем, что известно и неизвестно, и представила себе более красивое будущее. Ее глаза были совершенно бесполезны, чтобы помочь ей увидеть то, что еще не было видно.

Привыкшая к взаимосвязи «шанса и необходимости», Элис отвечает тем, что сажает цветы в каменистую землю вокруг дома — далеко не оптимальные условия для нового роста. К ее удивлению, по крайней мере некоторые из семян расцвели весной, и это был люпин, цветок, который она «всегда любила больше всех», и это тоже, кстати, считается символом воображения. Когда она находит тропинку из цветков люпина вдали от своего сада, она восклицает: «Я не верю своим глазам!» Чтобы сделать мир более красивым, привнести что-то в него, чего раньше не было, необходимо выполнить задачу, требующую неутомимого возвращения в темные начала, где просыпается чудо.

В таких местах люпины растут год за годом, «между скалами вокруг ее дома», как сообщает ее племянница. Эта же маленькая девочка заканчивает книгу, но не завершает ее, оставляя новую неопределенность, в объятиях удивления, что именно эта книга становится главной инструкцией для вдохновения. Именно в этом чуде, из которого любовь является лишь одной из многих движущихся частей, она приближается к тауме в сердце жизни и становится со временем «чудом, созерцающим себя ради себя же».

Чтобы сделать мир более красивым местом, а затем, чтобы сделать чужой мир таковым благодаря любви и партнерству, «Мисс Румфис» учит на собственном примере, что сначала нужно стать чудом для себя. А затем цветы сами найдут свой собственный путь, чтобы расцвести.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ