Родственные души Симоны де Бовуар

«Виной всему груз войны на моих слишком юных плечах?» – спрашивает Клод Ланцман в своих мемуарах. «Или причина в хрупкой грани между жизнью и смертью в течение этих лет? Тем не менее, возобновление жизни порой требовало от меня противоречивых поступков». Война, длившаяся четыре года, и близость смерти наложили свой отпечаток на новое поколение парижских интеллектуалов и художников, которые стремились к свободе во всех ее проявлениях. Независимо от происхождения, они не хотели иметь дело с проблемами социальных условностей и частной собственности. Институт семьи ни к чему, от потомства нужно бежать, как от чумы.

Однако эти идеи оказалось трудно осуществить. Пока одни, например, Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар жили соответственно правилу «ни брака, ни детей», посвятив свою жизнь искусству, другие, не выдерживая давления старшего поколения, обзаводились семьями и наслаждались свободой под прикрытием. Конечно, Альбер Камю и Морис Мерло-Понти , выбравшие более лицемерный путь, причиняли много боли своим близким и, в итоге, не стали счастливей.

Знаменитые и сильные женщины тоже мечтали о свободе. Симона де Бовуар, Джанет Фланнер, Эдит Томас, Доминик Ори и другие дамы их круга считали мужчин пустышками и жили согласно собственным желаниям и принципам без каких-либо ограничений. Первые феминистки, которые были финансово независимыми, образованными, открытыми миру удовольствий, которые не боялись незаконных абортов, представляли собой пример эмансипации для последующих поколений.

На дворе – ранний сентябрь, парижане возвращаются домой отдохнувшими и загорелыми, дети готовят ранцы, а критики оттачивают свое остроумие для нового сезона книг, фильмов и пьес. Данное время всегда было связано с новыми проектами, и у Симоны де Бовуар тоже был такой. Перед летними каникулами Сартр предложил ей тему для нового эссе: каково это – быть женщиной? Идея понравилась Симоне, и она принялась за дело, используя весь свой опыт. Де Бовуар отнюдь не была дебютанткой: в свои тридцать восемь она могла себе позволить развить пикантную тему.

Поначалу задача показалась Симоне достаточно легким упражнением в красноречии; она сделала наброски совсем коротенького текста. Де Бовуар воспитывал отец, который всегда мечтал о сыне. Замечая в дочери интеллектуальный потенциал, он подбадривал ее, поэтому жизненный опыт Симоны весьма отличался от истории многих женщин. «Я никогда не ощущала себя человеком второго сорта, никто никогда не говорил мне: "Ты так думаешь, потому что ты женщина"; то, что я женщина, никогда мне не мешало. "В моем случае, – сказала я Сартру, – это не важно". Сартр поспешил возразить ей: «Тем не менее, ты не была воспитана как мужчина: тебе нужно больше усилий». И это было так. Каждое утро де Бовуар посещала Национальную библиотеку на улице Ришелье.

Там на прекрасных, но жестких скамейках овальной залы, в лучах теплого сентябрьского солнца Симоне явилось озарение. «Это сродни откровению. Это мир мужчин, я была вскормлена мифами, которые придумали мужчины, но я воспринимала эти истории не так, как мальчики. Мне стало настолько интересно, что я решила писать не про личный опыт, а про положение женщин в целом». Теперь новый проект де Бовуар больше не мыслился как краткое эссе. Она начала масштабное исследование под названием Второй пол , которое позже станет книгой, перевернувшей мир.

На момент начала работы над данным проектом жизнь Симоны не вписывалась в традиционные социальные рамки, поэтому исследование стало для автора целым путешествием, посвященным самоосмыслению. Вскоре она поймет, почему поражала собой юных девушек. Де Бовуар стала символом эмансипации, к которому обращались молодые поколения и который она сама изучала, не чураясь сексуального аспекта.

В то же самое время Эдит Томас работала над биографиями известных женщин. Публикация двух ее работ в конце 1945 г. сподвигла Томас на продолжение научных изысканий в избранном ранее направлении.

Эдит Томас начали печатать в возрасте двадцати двух лет, но выход в свет семи текстов не принес ей успеха. Неудивительно, что она задумалась над тем, чтобы сменить литературный жанр. В конце концов, Томас была назначена главным куратором Национального архива и получила доступ к огромному количеству документов и материалов.

Она заинтересовала издателей двумя текстами: один был посвящен Жанне д'Арк, другой представлял собой описание жизни первых феминисток эпохи Второй Республики 1848 г.

Доминик Ори в тот момент работала в качестве автора и критика в литературном журнале Л'Арк. Она хотела чем-нибудь помочь Томас в ее исследованиях. Она видела в Эдит борца за права женщин. «Все героини Эдит Томас на свой страх и риск отказывались от условий обычной женской жизни. Они отказывались жить ради кого-то. Они хотели независимости». Поддержка Доминик Ори сподвигла Томас начать новые проекты, несмотря на то, что сборник, который позже получит название «Ева и другие», не был завершен. В рамках этого сборника прослеживается общая линия: женщины требовали свободы от мужей и от Бога и утверждали свое право на независимость и на возможность реализовывать свои мечты.

Томас была вдохновенным, но зачастую тенденциозным автором. На другом полюсе творчества находилась Симона де Бовуар, которая отличалась строгим рациональным подходом к изложению своих мыслей. Удивительно, что обе женщины, которые творили в одну эпоху, которые жили на соседних улицах, которые, правда, оставили после себя не одинаковое по масштабу наследие, размышляли над одной и той же экзистенциальной дилеммой: как быть свободной личностью и женщиной одновременно, как быть независимой в мире, подчиненном мужчинам.

Многим женщинам из окружения Симоны де Бовуар не хватало мужества бороться за свободу, что было, в принципе, нормой для представительниц среднего класса. Обратимся к примеру невесты Артура Кестлера – к тридцатилетней английской красавице Мамэйн Паже. Рано осиротев, она вместе со своей сестрой-близняшкой Целией училась в закрытых школах в Англии и Франции. Образование девочкам оплачивали относительно благоденствующие родственники. Юные интеллектуалки на исходе подросткового возраста окунулись в пучину шикарных оперных вечеров Глайндборна, города на юге Англии. Однако все, к чему они могли стремиться, – это стать чьими-нибудь женами. Попытка убежать от подобной судьбы требовала невероятных усилий, твердого характера и даже некоторой степени безумия. Мамэйн всего этого не хватало. Она была мягкой, чувствительной, заботливой, немного озорной, конечно, но не бунтующей. Мамэйн олицетворяла все то, что Симона де Бовуар и Эдит Томас решительно отвергали. Мамэйн, как и Франсин Камю, стали для своих супругов такими спутницами жизни, которые без особых благодарностей полностью посвятили себя созданию домашнего уюта и поддержке мужей. Такие союзы были окружены атмосферой лицемерия и несправедливости, что, в конечном итоге, отравляло как семейную жизнь, так и подрывало здоровье женщин.

Мамэйн всегда находилась в тени своего успешного мужа, начиная с того момента, как они познакомились на вечеринке, устроенной Сирилом Коннолли в его лондонской квартире на площади Бедфорд в январе 1944 г. Проблема обозначилась еще острее, после того как Кестлер решил писать и публиковаться на английском языке; Мамэйн стала его переводчиком, редактором и составителем копий. Кестлер то относился к ней жестко, то горячо любил, правда, участь Мамэйн не была уникальной. Уже во второй раз он менял язык повествования. Будучи студентом, он отказался от венгерского в пользу немецкого. История повторялась так же, потому что у Кестлера уже был опыт тесного взаимодействия с женщинами, которые выполняли переводы, исследования, которые набирали текст и редактировали его работы. «Слепящая тьма», самый громкий успех Кестлера, была написана на немецком накануне войны и переведена на английский с помощью одной из его английских любовниц, скульптора Дафны Харди, которая отправила рукопись в издательство Макмиллан в Лондоне.

Тем не менее, некоторые положительные стороны жизни с Кестлером были. Благодаря супругу, Мамэйн было весьма интересно, она познакомилась с главными интеллектуалами и писателями эпохи, которые периодически падали к ее ногам. 15 февраля 1946 г., сидя в вагоне-ресторане поезда, покидающего Лозанну, она писала своей сестре Целии: «Дорогая близняшка, вчера я обедала с Тристаном Тцара , который предложил мне отправиться в Вену вместе с ним в качестве гостей Советского правительства; он самый что ни на есть сталинист».

Мамэйн и Кестлер часто развлекались в компании знаменитых гостей: недавно овдовевшая Джордж Оруэлл с малолетним сыном Ричардом приезжала провести Рождество к ним. Миссис Оруэлл даже в смятении попросила выйти Целию замуж за своего столь юного сына, но не стоило обольщаться: целый ряд молодых женщин получили подобное предложение. Среди гостей пары был и «невероятно остроумный и обаятельный» философ Бертран Рассел и его третья жена; перебрав с алкоголем, Рассел изрек несколько фантастических предсказаний. «Рассел сказал, что процент католического населения в США постоянно возрастает и что однажды эта страна отойдет под контроль Рима, и мы окажемся перед выбором: Сталин или Папа».

Мамэйн быстро согласилась съехаться с Кестлером и жить в Уэльсе. Артур не любил Лондон, а Уэльс каким-то непостижимым образом напоминал ему Австрию. С выполнением обещания жениться он тянул семь лет. Возможно, то, что Кестлер не хотел заводить детей, стало причиной отсрочки столь важного жизненного шага, но, в итоге, Мамэйн была вынуждена принять позицию мужа. Их быт отличался аскетичностью. На плечах Мамэйн лежали все заботы, связанные с ведением домашнего хозяйства, одновременно она работала секретарем Кестлера.

Для поколения девушек, наследовавших Мамэйн, которые родились в конце 20-х и в начале 30-х и которые перенесли войну, будучи детьми, свобода была куда более заманчива, чем домашняя жизнь. Вероятно, причины крылись в атмосфере Сен-Жермен-Де-Пре, в возвращении настоящего крепкого кофе на прилавки или в обожании Симоны де Бовуар, поэтому Жюльетт Греко и её подруга Анна-Мария Казали не собирались становиться чьими-то ни было покорными половинками. Они хотели быть независимыми не в вопросе карьеры и зарабатывании денег, а в личностной сфере: девушки мечтали о самодостаточности.

Юные женщины, по примеру Симоны де Бовуар и Доминик Ори, целенаправленно наслаждались свободой сексуальной жизни. Греко и Казали находили юных и не совсем журналистов журнала «Борьба» весьма привлекательными и проводили с ними вечера в баре Мефисто, который находился на бульваре Сен-Жермен. «В перерывах джайва эти мужчины покидали Париж на несколько дней, ездили в Черный лес и брали интервью у Мартина Хайдеггера . Немецкий философ, затянувшись своей фарфоровой трубкой, провозгласит: "Атомная бомба – логичное наследие философии Декарта" и с тем отпустит своих французских посетителей». Однако, несмотря на свою симпатию, Греко и Казали не бросались в омут любви с головой. По сути, они использовали роль «роковой женщины». Они отвечали мужчинам той же монетой.

Февральским вечером 1946 г. тридцативосьмилетний философ Морис Мерло-Понти, к тому же отличный танцор, в баре Мефисто заметил молодую девушку с иссиня-черными волосам и подведенными глазами. Он последовал за ней. Морис был заинтригован ее молчанием и напускным безразличием. На наших глазах женатый Мерло-Понти влюбился в девятнадцатилетнюю Жюльетт Греко. Конечно, она несколько поддалась его обаянию, и свою роль сыграл прекрасный ужин в Мефисто. В то время Греко отчаянно нуждалась в деньгах, порой ей нечего было есть, но гордость мешала попросить о помощи кого бы то ни было. Девушка быстро привязывалась к тем, кто платил за её еду. В то же время Мерло-Понти был профессором философии, что для Греко было почти на одном уровне с Богом, если последний и существовал. На следующий день после их знакомства Жюльетт купила февральский номер журнала «Новые времена», поскольку слышала, что на передовой будет эссе Мерло-Понти под названием «Вера и плохая вера».

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ