Много вещей, в которых мы ошибаемся насчет Джейн Остин

Автор: Хелена Келли

Ложь, большая ложь и литературная грамотность

Узнаем гораздо больше о Джейн Остин. 2017 год — это двухсотлетняя годовщина ее трагической ранней смерти в возрасте 41 года. И в честь празднования Банк Англии представляет новую десятифунтовую банкноту с ее портретом.

На самом деле, это не ее лицо. Это идеализированная картина, заказанная для воспоминаний семьи, опубликованных спустя 50 лет после ее смерти. Она выглядит богаче, красивее и гораздо менее сердитой, чем на дилетантском неоконченном наброске, который взят за основу портрета. Есть и другие проблемы с дизайном банкноты.

На заднем плане будет изображение большого дома – Годмершема (поместье в районе города Ашфорд (или Эшфорд), графство Кент), в котором Джейн не жила. Кроме того будет размещено изображение Элизабет Беннет из романа Джейн Остин Гордость и предубеждение , читающей письма, и цитата из того же романа: «Говоря откровенно, я не знаю удовольствий, подобных чтению!» — фраза, произнесенная персонажем, который вскоре после этого зевает и отбрасывает книгу.

Самая большая проблема, однако, как мне кажется, заключается в том, что для большинства людей это и есть Джейн Остин. Хорошенькие молодые женщины, большие дома, «Гордость и предубеждение» – они узнают только скромные драмы в гостиных. Глядя полдюжины раз в неделю на банкноту, мы только закрепим этот образ. Джейн родилась спустя пять лет после поэта Уильяма Вордсворта, за год до начала американской революции. Когда началась французская революция, ей было тринадцать. Почти всю ее жизнь Британия была в состоянии войны. Двое из ее братьев были на флоте; один присоединился к народному ополчению. В течение нескольких лет она жила в Саутгемптоне (город на южном побережье Великобритании, в графстве Гэмпшир), крупной военно-морской базе. Это было время столкновения армий и противоборствующих идей, время цензуры и государственного надзора. Огораживания (насильственная ликвидация общинных земель и обычаев в Европе раннего Нового времени, наибольшего размаха огораживания достигли в Англии XV—XIX вв) меняли ландшафт; построение Европейской империи меняло мир; наука и техника открывали целый мир новых возможностей.

Мы вполне готовы согласиться с тем, что такие писатели, как Вордсворт, были в полной мере вовлечены во все происходящее, и в своих работах делали отсылки, даже если они завуалированы или заключают в себе лишь намек. Но мы не хотим делать этого с работой Джейн. Мы знаем Джейн; мы знаем, что, какой бы утонченной ни была ее манера, она в основном пишет вариации одного сюжета. Сюжета, который не был бы неуместным в любой романтической комедии последних двух столетий.

Мы ошибаемся.

Неоспоримые факты из жизни Джейн Остин малочисленны и просты. Она родилась в небольшом городке Стивентон графства Гэмпшир 16 декабря 1775 года, седьмой из восьми детей священнослужителя. Не считая пяти лет, проведенных в Бате между 1801 и 1806 годами и трех лет в Саутгемптоне, несколько месяцев в школе, а также случайные посещения и праздники, она провела всю свою жизнь в сельском Гэмпшире. Она никогда не была замужем. Она умерла в Винчестере (административный центр графства Гэмпшир) 18 июля 1817 года в возрасте 41 года и была похоронена в Винчестерском соборе. За четыре года между концом 1811 года и концом 1815 года она опубликовала четыре романа: Чувство и чувствительность , Гордость и предубеждение , Мэнсфилд-парк и Эмма . Еще два романа – Нортенгерское аббатство и Доводы рассудка – были опубликованы в конце 1817 года, в год ее смерти.

Двести лет спустя ее произведения изумительно популярны. Трудно представить себе другого писателя, которого можно было бы сравнить с ней. И все же Джейн по-прежнему остается темной, любопытно бесцветной фигурой, которая, похоже, провела большую часть своей жизни, озаренной светом жизней других людей.

А какой жизнью жили люди вокруг Джейн: ее отец, осиротевший в раннем детстве, пробился из бедности; ее мать, которая могла претендовать на родство с герцогом, но обнаружила, что сводит концы с концами в доме приходского священника; ее тетя Филадельфия, которая, не имея никаких перспектив в Англии, поехала в Индию, чтобы найти себе мужа; дочь Филадельфии, Элиза, потеряла своего французского супруга на гильотине. Старший из братьев Джейн, Джеймс, был воспитан в ожидании перехода имущества, принадлежащего его дяде по материнской линии; ее второй брат Джордж, похоже, страдал какой-то формой инвалидности и жил отдельно от остальной семьи; ее третий брат, Эдвард, был принят в роскошную жизнь; Генри, четвертый из братьев Остин, перебробовал немало профессий – был солдатом в народном ополчении, как этот негодяй Джордж Уикхем, затем банкиром, а затем, наконец, после того, как его банк обанкротился, священнослужителем. Два младших брата, Фрэнк и Чарльз, родившиеся до и после Джейн, пошли на флот и вели жизнь, полную волнения и опасности. Даже единственная сестра Джейн, Кассандра, имела связь со своим именем, свою собственную историю.

Мы знаем, как выглядело большинство этих людей. Мы знаем об их карьере, их браках, их детях. Мы знаем, что одну из тётей Джейн обвинили в краже кружев из магазина в Бате, и что один из ее двоюродных братьев умер в результате железнодорожной катастрофы. Мы знаем, что жених ее сестры умер от желтой лихорадки и что ее прапрадед был герцогом Чандосом. Все современные биографы Джейн повторяют эти факты точно так же, как они воспроизводят портреты ее братьев, ее тетей, ее двоюродного брата и мужчин, которые не могли (или, вероятно, не захотели) жениться на ней, и путаные противоречивые мнения людей, которые едва ее знали, полагая, что каким-то образом, объединив все кусочки, что-то примет форму – контур, силуэт, образ Джейн. Но, несмотря на все их усилия, Джейн остается лишь незначительной фигурой, исчезающей на заднем плане, ее лицо повернуто в сторону – как и на ее единственном готовом портрете, который мы имеем.

Чем решительнее наше стремление, тем более неуловимой становится Джейн. Где ее искать? Найдем ли мы ее в современной Бате, в залитых дождем золотистых каменных зданиях, которые теперь являются квартирами или стоматологическими кабинетами, в парке, который занимает место, где когда-то располагались Нижние залы Ассамблеи, или в Верхних, которые были перестроены почти полностью после пожара во время Второй мировой войны? Найдем ли мы ее в Доме-музее Джейн Остин в Чоутене (деревня в графстве Гэмпшир)? Она прожила там восемь лет, а ее сестра, Кассандра, почти 40. В середине XIX века он был разделен на отдельные жилища; столетие спустя он был превращен снова в один дом. Десятки людей проживали в нем. Если и остался какой-то след Джейн, тысячи туристов, которые каждый год бродят по комнатам, изгонят и его. Посетителям показывают пианино, «как» у Джейн; современную копию кровати, «как» та, что имела Джейн, когда ей было 20; стол, за которым Джейн «могла бы писать»; чепцы, которые племянницы и племянники Джейн носили в детстве. Самая большая гордость музея – ювелирные изделия Джейн – топазовый крест, браслет из бисера, кольцо с синим камнем. Они выставлены в узкой комнате в самой большой спальне, лежат молчаливо в своих стеклянных коробочках, тщательно освещенные, но не передают никаких чувств женщины, которая когда-то носила их.

Дома приходского священника в Стивентоне, в котором Джейн прожила до 25 лет, давно уже нет. Церковь, в которой служил отец, сохранилась. Она, с мемориальной доской на стене и цветами, которые постоянно меняют, остается открытой, чтобы успокоить паломников, которые прибыли издалека, что они действительно пришли в нужное место. Кажется возможным, что, закрыв дверь церкви и проскользнув мимо древнего тисового дерева, краешком глаза можно увидеть маленькую девочку, бегущую впереди вас, но, как и все призраки, это всего лишь игра разума.

Нам следует искать Джейн в другом месте.

Весной 1809 года 33-летняя Джейн Остин жила не в сельской местности и не в Бате, а в Саутгемптоне, в доме, арендованном ее братом Френсисом, капитаном, обычно известным как Фрэнк. Саутгемптон расположен менее чем в 20 милях вдоль южного побережья от Портсмута (графство Гэмпшир), где в «Мэнсфилд-парк» живут родные героини. В путеводителе этого периода Саутгемптон описывается как «красиво построенный» и «приятно расположенный», с видами «на воду, Нью-Форест (национальный парк Англии) и остров Уайт». В нем с одобрением упоминается, что улицы «хорошо проложены и помечены» – напоминание о том, что на данный момент это отнюдь не является данностью для всех городских центров. Однако путеводитель обходит молчанием тот факт, что Саутгемптон был также военно-морской верфью. Он был надежно укреплен. В то время, когда Джейн жила там, к концу длительной войны между Великобританией и Францией, которая преобладала в ее взрослой жизни, это был крупный порт для посадки солдат, которые собирались сражаться с армиями Наполеона в Испании и Португалии.

Если мы ассоциируем Джейн с городским пространством, это, скорее всего, будет изящный Бат, нежели город-док, полный пьянства, уличной проституции и насилия. В дополнение к насильственной вербовке – санкционированная государством схема похищений, с помощью которой Королевский флот обеспечивал достаточное количество людей для плавания на своих кораблях – и армия, и флот приняли в свои ряды людей, которые в противном случае были бы в тюрьме. Воины были, по большому счету, грубыми мужчинами, и Саутгемптон не мог быть всецело приятным местом для семьи женщин, которые, как правило, были без джентльменов, способных защитить их. Тем не менее, Джейн, похоже, находила некоторые аспекты своего пребывания в Саутгемптоне достаточно приятными. Она рассказывает в своих письмах о прогулках со своими племянниками по валам и гребле на реке Итчен. Но, насколько нам известно, это была перспектива покинуть Саутгемптон и вернуться в страну, что возродила интерес Джейн к тому, чтобы опубликовать свою работу.

За несколько лет до того, как она переехала в Саутгемптон в конце 1806 года, жизнь Джейн была неспокойной. Обычно вы читаете, что Джейн жила в Бате с 1801 по 1806 год, но на самом деле она почти всегда была в движении, и город был скорее базой, чем домом. Вместе со своей сестрой Кассандрой, их матерью и отцом (до своей внезапной смерти в начале 1805 года) она селилась в разных частях Бата – на Сидней-Плейс, Грин-Парк-Билдинг, Гей-стрит и Трим-стрит. Также она наносила длительные визиты семье и проводила несколько месяцев на морских курортах, среди которых Долиш, Сидмут, Рэмсгейт (где Уикхем играет чувствами Джорджианы Дарси в «Гордости и предубеждении») и Лайм-Реджис (место действия некоторых ключевых сцен в «Доводах рассудка»). Вы также можете встретить утверждение о том, что Джейн не проявляла большого интереса к своему писательству, когда она жила в Бате, но это не так. Именно в этот период, весной 1803 года, впервые ее роман был принят к публикации.

Это был роман «Сьюзан», почти наверняка ранняя версия книги, которую мы знаем теперь как «Нортенгерское аббатство». Мы также знаем, что Джейн написала, по крайней мере, еще один полноценный роман, прежде чем переехать в Бат – книгу, которую она назвала «Первые впечатления». Возможно, это была более ранняя версия романа «Гордость и предубеждение», и, может быть, это та же самая книга, которую ее отец безуспешно предложил издателю Каделлу в 1797 году. У нас есть фрагмент – начало романа о многочисленной семье священника, который обычно известен как «Уотсоны», написанный на бумаге с водяными знаками 1803 года. Аккуратная копия «Леди Сьюзан», короткая новелла в письмах, написана на бумаге, на которую нанесен водяной знак 1805 года, хотя из-за незрелого стиля кажется, что он был составлен ранее. Однако мы можем быть уверены в том, что между 1803 и весной 1809 года практически ничего не было написано Джейн, кроме одного стихотворения в декабре 1808 года в день ее 33-го дня рождения. Это был памятный стих другу, который умер за четыре года до этого. Может быть, она вообще перестала писать прозу. Возможно, она работала над уже существующими черновиками или над кусочками, которые позже были включены в другие романы. Возможно, она писала то, что позже уничтожила. Мы просто не знаем.

У нас есть список дат сочинений романов Джейн, но он был написан Кассандрой, а не Джейн, и мы не знаем, когда он был составлен. Биографы Джейн склонны рассматривать этот документ как надежный; они действительно не должны.

Одно, что мы знаем наверняка, это то, что в апреле 1809 года, всего за неделю или две до того, как Джейн должна была покинуть Саутгемптон для длительного визита к своему брату Эдварду в Годмершеме, она написала издательской фирме, купившей «Сьюзан». У нас есть черновик письма Джейн, написанного на листе бумаги, который первоначально служил конвертом, со словами «Мисс Остин» с другой стороны. Джейн сначала писала карандашом, потом обвела чернилами. Она также изменила подпись с «Дж. Остин» на «M.Э.Д.» (M.A.D. - миссис Эштон Деннис). У нас есть нелюбезный деловой ответ Кросби, набитый квази-юридическими терминами («всестороннее обсуждение», «чек с печатью», «оговоренный», «связанный обязательством»), в котором он предлагает продать ее «Сьюзан» за 10 фунтов стерлингов и угрожает тем, что он «начнет судебное дело», чтобы запретить публикацию романа в другом месте.

Но какое влияние это письмо оказало на Джейн, не ясно. Мы не находим других ссылок на «Сьюзан»/«Нортенгерское аббатство» до 1817 года. И она продолжала смотреть на книгу очень негативно. Однако вскоре у нее появились другие проекты.

«Чувство и чувствительность» был первым из романов Джейн, который прошел весь процесс публикации. Он появился в октябре 1811 года и, должно быть, был закончен за некоторое время до конца 1810 года, потому что к апрелю 1811 года Джейн была занята корректурой. Позже в ее карьере, когда у нее был постоянный издатель, Джейн работала на том предположении, что между днем окончания работы над романом и его публикацией лежит год. Промежуток между допечатной подготовкой романа «Чувство и чувствительность» и появлением в продаже вполне мог бы быть длиннее.

Прежде чем Джейн успевала подумать о том, чтобы отправить роман, ей приходилось вручную его переписать, и это занимало несколько недель, может быть, пару месяцев. Затем ей нужно было отправить пакет, дождаться, когда издатель прочитает роман, ответит и обсудит условия. Джейн, возможно, уже работала над «Чувством и чувствительностью», прежде чем она написала Кросби, чтобы навести справки о «Сьюзан».

Летом 1809 года сочинения Джейн полны необычного восторга, очень похожего на кипящий энтузиазм, который появляется в ее письмах 1813 года, когда она получает из печати «Гордость и предубеждение». Жена Фрэнка, Мэри, родила мальчика во вторую неделю июля, а через две недели Джейн отправила своему брату довольно красивое литературное произведение, которое можно правильно охарактеризовать как письмо в стихах: частично поздравление, частично нежные воспоминания об их детстве и частично описания ее счастья в доме в Чоутене. Она тепло обращается к нему: «Мой дорогой Фрэнк» и выражает пожелание, чтобы ребенок был похож на отца даже в его недостатках («дерзость духа» и «вызывающие слова и пылкие пути»), над исправлением которых взрослый Фрэнк так упорно трудился. «Мы сами, – уверяет она, – живем очень хорошо», а «ручка Кассандры» объяснит в «непринужденной прозе», насколько им нравится их «дом в Чоутене».

Копия письма Фрэнку, 26 июля 1809 / pemberley.com

В стихотворении также присутствует редкий экскурс в игровую комнату семейства Остин в очаровательном образе Фрэнка – непослушного маленького мальчика с «кудрявыми локонами», который, высунув голову в дверь, заверяет кого-то по имени «Бэт», что «меня не надо бить». Здесь есть пыл и душевность, которые редко встречаются в других письмах Джейн к ее семье; поток ее слов легок, что очень отличается от довольно жесткой и формальной траурной поэмы, которую она написала шесть месяцев назад, в память о друге. Это наталкивает на вывод, что что-то изменилось, что она снова начала писать.

Возможно, слишком заманчиво. Мы не знаем, о чем думала Джейн весной и летом 1809 года. Прождав шесть долгих лет, зачем писать Кросби тогда, когда она уже собиралась переехать? К чему каламбурные инициалы псевдонима? Почему бы просто не изменить некоторые детали и не опубликовать роман в другом месте, не предупредив его? Почему бы не заручиться помощью своего брата Генри, который предположительно занимался продажей рукописи?

Мы так мало знаем о жизни Джейн, и это настолько трудно интерпретировать точно, что мы не можем позволить себе упустить то, что открыто в ее произведениях. По крайней мере, книги говорят, и, по крайней мере, они были написаны ею. Что касается остального, то существует так много брешей, столько сведений отсутствует, столько всего осталось неопределенным или неточным, или передано через вторые и третьи руки, что задача очень далека от того, чтобы быть «короткой и легкой», как ее брат Генри (первый из ее многочисленных биографов) утверждал в своей «Биографической справке об авторе».

Конечно, если верить Генри, Джейн почти и не думала.

По рассказам Генри, книги его сестры вошли в жизнь полностью сформированными – безболезненно, без усилий. По его словам, «композиция» Джейн была «быстрой и правильной», поток слов «ничего ей не стоил», проходя через нее, чтобы появиться, как появлялось «все», что она писала, «готовым из-под ее пера». Мы должны представить себе не труд, не самоотверженность, не амбиции, не интеллект и не мастерство, а просто «дар», «гений», «интуитивную» силу изобретения. Для современных читателей, воспитанных на образе близкого современника Джейн, поэта-романтика Сэмюэла Тейлора Кольриджа, который под действием огромного количества опиума, все еще находясь в воодушевленной мечте, писал свою знаменитую поэму о Занаду и Кубла-хане, это привлекательная идея. Это позволяет нам представлять романы Джейн не как части заранее обдуманного, взвешенного искусства, а вместо этого как угодно: борьба со своими собственными подавленными желаниями, переписывание ее собственных несчастных любовных романов, даже случайное заимствование из неиссякаемого источника культуры и языка. Романы Джейн рассматриваются с этих точек зрения и многих других.

Проблема с любым из этих представлений состоит в том, что Генри ошибался. У нас не очень много рукописей Джейн, но достаточно, чтобы сказать нам, что она работала над своими произведениями. Фрагмент рукописи, который мы знаем как «Уотсоны», усеян вычеркиваниями, дополнениями и изменениями. У нас даже есть более ранняя попытка написать финал «Доводов рассудка», которым Джейн осталась недовольна и потом переписала. Вы можете видеть, как она выбирает одно слово за другим, проверяя, гармонично ли предложение, правильную ли фразу она выбрала и в нужное ли место поместила ее.

«Биографическая справка об авторе» Генри появилась в первом совместном издании «Нортенгерского аббатства» и «Доводов рассудка», которое вышло из типографии через пять месяцев после смерти Джейн. Справка короткая, но она полна тем, что можно было бы мягко назвать несоответствиями. Заверив своих читателей, что романы Джейн появились почти без усилий, Генри включил в постскриптум неправильное цитирование ее знаменитого высказывания о том, что ее произведения сродни миниатюрам «на слоновой кости, они не более двух дюймов в ширину, и я пишу на них такой тонкой кистью, что, как ни огромен этот труд, он дает мало эффекта». В справке Генри говорит, что Джейн никогда не думала о том, чтобы опубликовать книгу до романа «Чувство и чувствительность», хотя он хорошо знал, что «Сьюзан»/ «Нортенгерское аббатство» был принят к публикации в 1803 году. Он утверждает, что Джейн никогда не «позволяла себе делать недоброжелательные комментарии», когда очевидно даже самым некритичным читателям, что «Доводы рассудка» содержат один исключительно злобный пассаж, в котором чувства скорбящей матери подвергаются насмешке как «обильные тяжкие вздохи» просто потому, что персонажу довелось «обладать весьма основательными формами».

Если снисходительно оценивать замечания Генри, можно эти ошибки или неправильные прочтения списать на печаль, ведь он, должно быть, начал свою биографию очень скоро после смерти Джейн. Возможно, это было бы правильно, если бы не тот факт, что Генри собирался создать совершенно ложный образ своей сестры. Он делает все возможное, чтобы убедить своих читателей, что Джейн не была настоящим автором и никогда не считала себя таковой. У нее, по его словам, было невысокое мнение о ее работе и не было мысли о том, чтобы заполучить аудиторию. Он рассказывает своим читателям, что уступив, наконец, убеждениям своей семьи и отправив издателям роман «Чувство и чувствительность», она была «поражена» его успехом. Такую Джейн никогда бы не убедили подписать своим именем романы; более того, Генри намекает, что романы не должны рассматриваться исключительно ее работой, потому что она была «благодарна за похвалу, открыта к замечаниям и покорна к критике» от своей семьи.

Генри, короче говоря, лгал, и его ложь была преднамеренной. Отчасти его цель состояла в том, чтобы защитить себя и братьев и сестер от той ужасной идеи, что их сестра могла бы пожелать или даже нуждалась в том, чтобы писать за деньги. Он настаивает на том, что «ни надежда на славу, ни прибыль не смешивались с ее ранними побуждениями». В его мире дамы не работали и никогда не мечтали заслужить общественное признание. Мы должны также иметь в виду контекст замечаний Генри — «Биографическая справка» призвана помочь продаже двух романов, ни один из которых сама Джейн не сочла нужным опубликовать.

Но, опять же, его мотивы могли быть достаточно фундаментальными. Он, должно быть, знал, что к женщинам-авторам относились без особой симпатии. Как пояснила в 1801 году писательница по имени Мэри Хейс, «наказания и разочарования, связанные с профессией автора, падают на женщин с двойным весом». Они, продолжила она, подвергались суду общественного мнения «не только как писатели, но как женщины, их личности, их поведение» изучаются, а «злокачественная изобретательность» в выявлении «их ошибок и разоблачении их слабостей» является «активной и неутомимой».

Репутацию феминистской писательницы Мэри Уолстонкрафт протащили по грязи после ее смерти в 1797 году. Слухи распространились о том, что Анна Радклиф, автор книги Удольфские тайны (любимый роман Кэтрин Морланд в «Нортенгерском аббатстве») сошла с ума. Шарлотта Смит, чьи произведения Джейн читала и наслаждалась ими, ожидала, что некоторые люди найдут «политические замечания» в ее романе «Десмонд» 1792 года «неприятными». И она была права: из-за ее откровенной защиты принципов Французской революции роман отвергли ее обычные издатели, и, как говорят, она «потеряла нескольких своих друзей». Даже Мария Эджуорт, самый успешный романист того времени, была вынуждена переписать свой роман 1801 года «Белинда» для того, чтобы удалить женитьбу, которую критики посчитали «отвратительной» и морально опасной, потому что один персонаж был белым, а другой черным.

Мы также должны помнить, что семья Остин жила в стране, в которой любая критика статуса-кво считалась нелояльной и опасной. Англия и Франция находились в состоянии войны с 1793 по 1815 год, только с двумя небольшими паузами — в 1802-3 и с лета 1814 года по февраль 1815 года, когда Наполеон был временно заключен на острове Эльба в Средиземном море. С 1812 по 1815 год Великобритания также воевала с Америкой, колонией, которая восстала в 1776 году, через год после рождения Джейн Остин. Революционные идеи переместились из Америки во Францию, но инфекция возникла в Англии, в частности, в произведении Томаса Пейна, который покинул свой родной Норфолк, чтобы распространить свои радикальные идеи по всему миру.

В 1792 году Пейн был признан виновным в крамольной клевете (по сути, в написании опасных для государства идей), но он продолжал писать еще более опасные вещи, чем раньше, подвергая сомнению само понятие частной собственности, даже организованной религии.

Обремененное монархом, который периодически был безумен, и наследником престола, который был не только развратным и дорого обходился, но также незаконно женился на католической вдове, британское государство находилось под огромным давлением еще до начала войны с Францией. Война, длившаяся в течение многих лет, пошла плохо для Британии. Французские армии шли по Европе; французские корабли угрожали британской торговле; страх перед вторжением был постоянным. Люди, которые критиковали поведение королевской семьи или жаловались на коррумпированные парламентские выборы, отворачивались от англиканской церкви или интересовались, действительно ли те, кто у власти, должны ею обладать, воспринимались как предатели своей страны в час нужды. Чтобы подвергнуть сомнению один из аспектов работы общества, была попытка подорвать целостность. На протяжении поздней юности Джейн правительство строило батареи береговой артиллерии и форты, чтобы защитить Великобританию от вторжения Франции, и оно приняло ряд мер, направленных на защиту страны от распространения опасности изнутри. В этом процессе Британия стала все больше напоминать тоталитарное государство с неприятными привычками, приобретаемыми тоталитарными государствами. Хабеас корпус — старинное требование о том, что любое заключение под стражу должно быть правомерно — было приостановлено. Понятие «измена» было пересмотрено. Оно больше не ограничивалось значением «активный заговор с целью свержения и убийства»; оно включало в себя размышления, написанное, изданное, прочитанное. Преследования были направлены не только против откровенно политических деятелей, таких как Пейн, радикальный политик Хорн Тук и богослов Гилберт Уэйкфилд, но и против их издателей. Школьный учитель был осужден за распространение листовок. Мужчина был привлечен к уголовной ответственности за размещение плакатов. Владельцы газеты The Morning Chronicle предстали перед судом. Книготорговцам угрожали. Слова были опасны; один плотник из Гэмпшира был заключен в тюрьму на три года за то, что декламировал вирши. Едва ли во всей Британии был хоть один здравомыслящий человек, который не понимал, что имелось в виду — запугать писателей и издателей так, чтобы они контролировали друг друга. В письме 1795 года политик вигов с хорошими связями Чарльз Джеймс Фокс размышлял о том, «как какой-нибудь благоразумный торговец может осмелиться опубликовать что-либо, что каким бы то ни было образом может быть неприятным министрам».

Брат Уильяма Вордсворта Ричард призвал его «проявлять осторожность в написании и выражении своих политических взглядов», предупреждая его, что «министры обладают великими полномочиями». Ожидалось, что власти будут открывать и читать письма. Было принято, что издатели будут уклоняться от всего, что слишком оспаривает или ставит под сомнение социальные нормы. Консервативные писатели процветали. Ответ авторов менее реакционного настроя состоял в том, чтобы обратиться к природе и эмоциям (как это сделали поэты-романтики) или к относительной безопасности прошлого или чужого окружения. Роман Уэ́верли Вальтера Скотта, опубликованный в 1814 году, часто описывается как первый исторический роман, но на самом деле десятки были опубликованы в 1790-х годах и первом десятилетии 19-го века. Почти в каждом готическом романе действие происходит в прошлом, как правило, в 15 или 16 веке. Писатели опасались писать о настоящем, и они были правы. Это атмосфера, пережитая Генри и Джейн; это обстановка, в которой Джейн Остин писала.

Конечно, настойчивые утверждения Генри о том, что Джейн не может считаться автором, что она вряд ли собиралась публиковать свою работу, что она следовала превосходным познаниям своей семьи — ее братьев, опоры семьи, священнослужителей, морских офицеров, землевладельцев — могут заставить нас подумать, что он слишком много утверждает. В конце концов, почему он так стремился убедить читателей Джейн, что она «совершенно религиозна и набожна» и что «ее мнение неукоснительно соответствует мнению нашей англиканской церкви», хотя он знал, что ее романы могут быть легко приняты за критику англиканской церкви?

Подумайте о землевладельцах Джейн, ее солдатах, священниках, аристократах. В «Чувстве и чувствительности» Джон Дэшвуд чувствует, что щедрость по отношению к его оставшимся без отца обедневшим сестрам унизила бы его. В «Мэнсфилд-парк» Генри Кроуфорд бежит с замужней женщиной, кузиной той самой женщины, с которой он обручился. В «Гордости и предубеждении» офицеры полка милиции, расквартированного в родном городе героини, вращаются в обществе, флиртуют и, как-то раз, переодеваются в женскую одежду вместо того, чтобы защищать королевство. Преподобный мистер Коллинз смешон. Ни один из священнослужителей Джейн не имеет призвания и даже, кажется, не очень заботится о благополучии, духовном или физическом, своих прихожан. Разве высокомерная и назойливая тетя мистера Дарси леди Кэтрин де Бёр выглядит как персонаж, призванный оправдать аристократию? Или тщеславный сэр Уолтер Эллиот из «Доводов рассудка», который тратит свое время на то, чтобы поддерживать облик деньгами, которых у него нет?

Подумайте также о том, что Джейн была единственным романистом этого периода, способным писать романы, действие в которых происходит более или менее в ее дни и более или менее в реальном мире или, во всяком случае, мире, узнаваемом ее читателями. Джейн не предлагает нам безнравственных злодеев и прекрасных героинь. Она не дает нам бурь или чудесным образом объявившихся наследников. Она изобретает деревни и города (Меритон в «Гордости и предубеждении», Хайбери в «Эмме»), но располагает их в пределах известного ландшафта: Хайбери находится в Суррее, ровно в 16 милях от Лондона. Часто ее персонажи ходят по настоящим улицам в реальных местах. В «Нортенгерском аббатстве» Кэтрин Морланд и ее ненадежная подруга Изабелла Торп прогуливаются вместе по улицам Бата. Вы можете пройти по их стопам даже сейчас. Все еще возможно постоять на стене гавани в Лайме и увидеть место, где Луиза Масгроув из «Доводов рассудка», недооценив свой кокетливый прыжок, падает в руки капитана Уэнтуорта.

Критики поколения Джейн хвалили ее за ее беспрецедентную способность точно воспроизводить то, что она видела вокруг себя. «Ее заслуга заключается в том, что она обладает замечательным талантом к наблюдению», — заявил в 1821 году Ричард Уотли, архиепископ Дублина в дальнейшем, в длинном обзоре «Нортенгерского аббатства» и «Доводов рассудка». По мнению Уотли, Джейн была великой благодаря «точному и неприукрашенному описанию событий и персонажей». Он первым предположил, что она была столь же велика, как Шекспир, неоднократно сравнивая их. Роберт Саути, друг Уильяма Вордсворта, свояк Сэмюэля Тейлора Кольриджа и бывший революционер, к этому моменту уютно устроился в качестве придворного поэта, официального поэта королевской семьи. В будущем он настоятельно не рекомендовал Шарлотте Бронте заниматься писательством, но он восхищался романами Джейн и считал их «более верными природе … чем любой другой этого века». Американский писатель Генри Лонгфелло признал, что сочинения Джейн были «отличной картиной реальной жизни», но выражал недовольство, что «она объясняет и заполняет слишком много». В 1830 году в The Edinburgh Review автор одного эссе без подписи назвал Джейн «слишком естественной». Было ясно, что романы Джейн реалистичны, и именно это сделало их уникальными.

Однако со сменой поколений читатели начали ратовать немного больше. Серьезные литературные критики, такие, как Томас Маколей и Джордж Генри Льюис (первый родился через 25 лет после Джейн, второй – в год, когда она умерла) повторяли и усиливали сравнение с Шекспиром. Сравнение, сосредоточенное лишь на том, как Джейн изображала персонажа, исключая что-либо еще в ее романах, и обрекающее ее, в отличие от Шекспира, на звание гения – необъяснимого, таинственного, неподвластного времени. Общественное мнение послушно поддакивало. В раннем американском учебнике по литературе, опубликованном в 1849 году, утверждалось, что романы Джейн «можно рассматривать как образцы совершенства». Статья в одном английском журнале о женщинах-романистах, появившаяся в 1852 году, утверждала, что Джейн была «идеальной хозяйкой всего, к чему прикасалась».

Немногие читатели середины викторианского века сомневались в величии Джейн, но часто они казались смущенными ее произведениями. Они задавались вопросом, почему Джейн решила изобразить общество, «которое … имеет для романиста наименее выдающиеся любопытные особенности и оригинальность». Шарлотта Бронте призналась в том, что нашла романы Джейн непривлекательными, хотя, по ее мнению, критиковать ее, вероятно, было бы «ересью». «Мисс Остин, – объявила она в письме литературному корреспонденту в 1850 году, – довольно бесчувственная женщина». Она может «заниматься своим делом, изображая внешнюю сторону жизни благородных английских людей, необычайно хорошо», но она «раздражает своего читателя отсутствием страстей, не смущает его ничем глубоким: страсти совершенно ей неизвестны».

Но у Шарлотты было очень четкое представление, о чем писала Джейн, находя подтверждение этому в одном романе, «Эмме», о котором она говорит в этом письме, и не считала нужным рассматривать что-либо еще, что Джейн могла бы написать. С течением времени читатели все чаще обращали внимание на то, что они «знали» о романах Джейн, то есть на то, что уже было сказано о них, а не на сами тексты. Все больше и больше желали не романов, а романистов.

Шарлотта Бронте умерла в 1855 году, и ее биография появилась два года спустя. Джордж Генри Льюис, говоря о Джейн в 1859 году, выражал недовольство, что так мало известно о жизни Джейн по сравнению с Шарлоттой. Он был, по его словам, сбит с толку тем, что «прекрасный художник, произведения которого широко известны и любимы, почти неизвестен английской публике и совершенно неизвестен за границей». Это не совсем так. В 1852 году американская поклонница – дочь бывшего президента Гарвардского университета, не меньше – написала брату Джейн Фрэнку, умоляя о письме или хотя бы об образце почерка Джейн. Однако все-таки верно, что о жизни Джейн не было известно ничего сверх того, что написал о ней Генри в 1817 году.

В конце 1860-х годов племянник Джейн, Джеймс-Эдвард Остин-Ли, сын ее старшего брата Джеймса, начал собирать материал у своих сестер и двоюродных братьев и опубликовал результат в 1869 году как «Воспоминание о Джейн Остин». В 1871 году появилось второе издание. Рожденный в 1798 году, Джеймс-Эдвард пережил достаточно долгий военный период (и в достаточной мере впитал его осторожность в литературных вопросах), чтобы оставаться сдержанным на предмет личных убеждений своей тети. Он объяснил, что она никогда не писала о предметах, которые она не понимала, и уделяла «очень мало» внимания политическим вопросам – или столько, чтобы согласиться с тем, что думали остальные члены семьи. Она прожила жизнь «совершенно бедную … на события». Она была «милой», «любящей», «удивительно спокойной и уравновешенной». Поэтому его Джейн совершенно неинтересна, по сути, так что Джеймс-Эдвард должен был дополнить свои мемуары другим материалом: собственными воспоминаниями о его взрослении в приходском доме в Стивентоне; некоторыми громоздкими уроками истории о нравах конца XVIII века; письмо, отправленное аристократической прабабушкой. Второе издание Воспоминаний включает, также, довольно много ранее неопубликованных материалов Джейн. Примечательно своим отсутствием – ведь Джеймс-Эдвард, безусловно, имел к нему доступ – юношеское произведение Джейн «История Англии», веселое сочинение, которое восхищает тем, что нарушает религиозные и политические тонкости. В какой-то момент автор даже объявляет себя «неравнодушной к римско-католической религии».

Однако воспоминания поддаются небольшому порыву викторианской романтики. Джеймс-Эдвард подает читателю невероятную историю о том, как его дядя Генри и тетя Элиза бежали из охваченной войной Франции, когда краткий мир 1802-3 года внезапно закончился. Он говорит нам, что его тетя Джейн однажды «отклонила ухаживания одного джентльмена, у которого были рекомендации человека с хорошим характером, а также связи и положение в обществе, у которого было все, на самом деле, за исключением тонкой способности прикоснуться к ее сердцу». Он описывает «один романтический эпизод» — знакомство с человеком на «некотором морском курорте», который вскоре умер. Хотя эта сказка настолько неясна, что вряд ли стоит о ней говорить — даже Джеймс-Эдвард допускает, что он «поверхностно» знаком с деталями и «не в состоянии назвать имя, дату или место» — тем не менее, он убеждает своих читателей, что «если Джейн когда-либо любила, то это был тот самый неназванный джентльмен». Его источником была, вероятно, Кассандра, которую биографы склонны рассматривать как доверенное лицо Джейн и, как называет ее Джеймс Эдвард, «достаточным авторитетом». Но в романах Джейн даже самые близкие, самые любящие сестры — Марианна и Элинор Дэшвуд, Джейн и Элизабет Беннет — имеют секреты друг от друга.

На самом деле ни одна из романтических историй о Джейн не выдерживает критики. Две наиболее часто повторяющиеся относятся к отношениям Джейн с молодым ирландцем по имени Том Лефрой и ее «расторгнутой помолвке» с соседом Харрисом Бигг-Уитер. История о том, что Джейн обручилась с Харрисом на одну ночь и прервала помолвку утром, повторялась так часто, что это рассматривается как факт. Биографы даже предлагают дату помолвки — четверг, 2 декабря 1802 года. Эта информация исходит из письма, написанного в 1870 году сестрой Джеймса-Эдварда Кэролайн. «Я могу дать, я полагаю, — пишет Кэролайн в возрасте 65 лет и, следовательно, даже не жившая в 1802 году, — точную дату предложения г-на Уитера моей тете». Источник Кэролайн — «некоторые записи в старой записной книжке, которые не содержат ни намека на что-либо подобное, но на некоторые особые привилегии на визиты, совпадающие именно с тем, что моя мать не раз рассказывала мне об этом деле, не оставляют у меня сомнений». Мать Кэролайн Мэри, которую Джейн не любила, умерла в 1843 году. Это семейные или даже соседские сплетни, переданные спустя долгое время после события. Насколько мы можем доверять этому?

Поначалу кажется, что есть больше доказательств, подтверждающих мысль о том, что Джейн в свои двадцать лет была связана с Томом Лефроем, племянником викария в соседней деревне. О нем много упоминаний в письме от января 1796 года — день рождения Тома, прекрасная внешность Тома, пальто Тома, танцы с Томом, встреча с Томом, она дразнит Тома. В другом письме, написанном примерно через неделю, Джейн шутит о том, чтобы отказаться от своих других поклонников: «Мистера Хартли», «C. «Поулетта» и «Уоррена» — потому что «я хочу ограничить себя в будущем мистером Томом Лефроем, которого я не интересую». Том упоминается во второй раз в конце письма тоном, который снова кажется не вполне серьезным, хотя, возможно, юмор – это защита: «Наконец настал тот день, когда я заигрывала с Томом Лефроем в последний раз, и когда вы получите это, все будет кончено: мои слезы текут в то время, как я пишу, из-за грустной мысли». В конце ноября 1798 года Джейн все еще эмоционально заинтересована Томом: «Я была слишком горда, чтобы наводить справки; но потом по просьбе моего отца … я узнала, что он вернулся в Лондон по пути в Ирландию». На основе этих писем был снят популярный биографический фильм («Джейн Остин», 2007г.), и они выглядят очень многообещающими — романтичными, деятельными — пока мы не погрузимся немного глубже.

Все три письма утеряны. Мы не знаем, где они сейчас. Два из них — первое и последнее — никогда никто не видел за пределами семьи Остин. Наше единственное документальное основание того, что в них говорятся (или, фактически, того, что они вообще существовали) — это книга писем, опубликованных в 1884 году лордом Брэбурном (внуком Эдварда Остина и, таким образом, внучатым племянником Джейн).

В последнем издании всех писем, опубликованном в 2011 году и отредактированном Дейрдре Ле Файе, содержится 161 письмо Джейн, заметки и черновики. Когда дело доходит до оригиналов писем — самих вещей, написанных собственноручно Джейн — это совсем другая история. Более 20 пропали без вести. Еще 25 — это обрывки (некоторые из них крошечные), или были значительно сокращены. Из того, что остается, более 20 не могут быть реально датированы вообще, и почти 30 других могут быть датированы только из внутренних данных с разной степенью уверенности.

Но биографам нужны письма; им нужно всё. Им нужна «Биографическая справка» Генри, даже несмотря на то, что она полна лжи, и им нужна книга Джеймса-Эдварда, которая так мало говорит о Джейн. Им нужны Харрис Бигг-Уитер и Том Лефрой, и они не готовы допустить, что отсутствие доказательств того, что между Джейн и любым из этих мужчин что-то происходило, стоит на их пути.

Однако есть история, которую нужно рассказать. Нам не нужно сомневаться во всем. Мы можем использовать множество писем с осторожностью — конечно, те, которые написаны собственноручно Джейн, и которые можно уверенно датировать. И даже если мы согласны с тем, что мы никогда не узнаем, писала ли Джейн за тем маленьким столиком в столовой в Чоутене, и был ли в ее писательской жизни огромный перерыв, у нас все еще есть сами произведения — в частности, романы ее зрелости, уравновешенные, продуманные, хитрые.

Мы не можем сбрасывать со счетов вероятность того, что ее романы подверглись некоторой внешней обработке. В письме, написанном в январе 1813 года, Джейн, излучая счастье из-за публикации «Гордости и предубеждения», с радостью упоминает некоторые «типичные ошибки» (т. е. типографские ошибки, допущенные в книге) и говорит о том, что роман сократили в некоторой степени. Мы не имеем возможности узнать, было ли это сокращение результатом художественного суждения Джейн или было предложено издателем.

Даже отредактированные, даже укороченные, романы в том виде, в котором они были напечатаны, делают нас настолько ближе к Джейн, насколько это возможно; ближе, чем любые мемуары или биографии — не обязательно ближе к тому, что она могла бы сделать или почувствовать, но к тому, что она думала. Невозможно написать тысячи и тысячи слов и не раскрыть ничего о том, как она думает или во что она верит. И, вопреки распространенному мнению, Джейн раскрыла свои убеждения не только о домашней жизни и взаимоотношениях, но и о более широких политических и социальных проблемах дня.

Она делала это осторожно и небезосновательно, как мы видим. Но когда она писала, она ожидала, что ее читатели поймут, как читать между строк, как понимать ее, так же, как читатели в коммунистических государствах научились читать то, что писателям пришлось научиться писать. Романы Джейн были созданы в государстве, которое было, по сути, тоталитарным. Ей пришлось писать с учетом этого. Хитрость никогда не должна была быть слишком явной, слишком очевидной, чтобы никогда не иметь предложения или абзаца, на который кто-то мог бы указать и сказать: «Смотрите, вот там вы критикуете государство, здесь вы говорите, что брак заманивает женщин в ловушку, что Церковь переполнена лицемерами, там вы пропагандируете нарушать правила общества». Джейн однажды потерпела неудачу, проявив чрезмерную осторожность. «Мэнсфилд-парк», одна лишь из всех ее книг, не была опубликована. Как я думаю, из-за того, что это был неизбежно политический роман, начиная с названия и далее — «фанатичный роман», который постоянно заставлял своих читателей сталкиваться с причастностью англиканской церкви к рабству.

Джейн говорит в одном письме о том, что жаждет читателей, «обладающих большой изобретательностью», которые будут внимательно ее читать. В военное время, в тоталитарном режиме, и в культуре, которая воспринимала письменное слово гораздо серьезнее, чем мы, она могла рассчитывать на то, что найдет их. Джейн ожидала, что ее будут читать медленно — возможно, вслух, по вечерам или в течение нескольких недель, поскольку каждый том заимствован из передвижной библиотеки. Она ожидала, что ее читатели подумают о том, что она написала, даже обсудят это друг с другом.

Она никак не ожидала, что ее прочитают так, как мы ее читаем, жадно проглатывая как развлекательный исторический вымысел, корм для романтических фантазий. Да, она хотела нравиться; она хотела, чтобы люди чувствовали ее персонажей так же сильно, как она сама. Но для Джейн рассказ о любви и браке никогда не был легким и воздушным. Вообще говоря, мы рассматриваем секс как приятное времяпровождение; у нас есть доступ к надежной контрацепции; у нас очень низкие показатели материнской и младенческой смертности. Ни одна из этих вещей не была верна для общества, в котором жила Джейн. Четверо ее братьев, которые стали отцами, произвели совместно 33 ребенка. Трое из этих братьев потеряли жен от осложнений беременности и родов. Другая невестка Джейн сильно ослабела и внезапно умерла в возрасте 36 лет; очень похоже на то, что причиной был разрыв внематочной беременности, которую тогда невозможно было лечить. Брак, как Джейн знала, подразумевает, что женщина отдает все свое мужу — ее деньги, тело, само ее существование как законного взрослого. Мужья могли избивать своих жен, насиловать их, сажать в тюрьму, отбирать детей, все в рамках закона. Откровенно феминистские писательницы, такие как Мэри Уолстонкрафт и Шарлотта Смит, начали исследовать эти несправедливости при жизни Джейн. Поймите, каким серьезным предметом брак был тогда, насколько это было важно, и сюжеты о внезапных ухаживаниях начинают казаться более подходящим средством для обсуждения других серьезных вопросов.

Не более чем горстка браков, которые Джейн изображает в своих романах, счастливые. И, за возможным исключением «Гордости и предубеждения», даже отношения между главными героями Джейн не идеальны – определенно не мечты о любви. Брак имел значение потому, что это было определяющим действием в жизни женщины. Принять или отказаться от предложения было почти единственным решением, которое женщина могла принять сама, единственным видом контроля, которым она могла бы обладать в мире. Романы Джейн не романтичны. Но читателям становится все труднее видеть это.
Между читателями, которые сегодня открывают один из романов Джейн, и текстом – огромная пропасть. Для начала есть расстояние в двести лет, а затем есть все остальное — биографии и биографические фильмы, ложь и полуправда семейных воспоминаний, адаптации и сиквелы, переписывания и переосмысления.

Когда дело доходит до Джейн, перед нами предстает так много образов, столь богатых, таких ярких, так красиво представленных. Они отпечатываются на наших сетчатках в потной темноте кинотеатра, и результат остается — тень поверх всего, на что мы смотрим впоследствии.

Это тяжело. Это требует усилий от большинства читателей, чтобы сморгнуть эти изображения прочь, чтобы увидеть, Эдварда Феррарса, режущего футляр для ножниц (сцена, которая, вероятно, содержит сильный намек на сексуальное насилие), а не сердцееда 1990-х годов Хью Гранта, нервно переставляющего фарфоровые украшения на каминной полке. К тому времени, как вы увидели, как Колин Ферт в роли мистера Дарси готовился нырнуть в озеро 50 раз, он проделал синоптический путь в вашем мозгу. В самом деле, я задаюсь вопросом, удастся ли нам от этого избавиться, конечно, если захотим.

И это должно нас беспокоить, потому что многие изображения, такие как изображения на банкноте, упрощены, а некоторые из них просто ошибочны. Пемберли не такого размера, как великий герцогский особняк в Чатсуорте; Капитан Уэнтуорт не купит Келлинч-холл для Энн в качестве свадебного подарка в конце «Доводов рассудка»; окрестности Хайбери, место действия романа «Эмма», не являются золотой сельской идиллией. У нас очень мало оснований полагать, что Джейн была влюблена в Тома Лефроя. Но каждое изображение окрашивает наше понимание в той или иной форме, от осторожного портрета Генри Остин его сестры как случайного автора до обновленной версии романа «Гордость и предубеждение» Куртис Ситтенфилд с местом действия в пригороде Цинциннати.

Результат всего этого — заставить нас читать романы, которых на самом деле нет.

В преддверии вторжения в Ирак тогдашний министр обороны Дональд Рамсфелд высказал лихую мысль, что есть три вида знаний. Это было известное известное — вещи, которые, как вы знаете, знаете. Было известное неизвестное — вещи, которые, как вы знаете, вы не знаете. И было неизвестное неизвестное — вещи, которые вы не знаете, что не знаете. Я бы предположила, что, имея дело с кем-то вроде Джейн Остин, мы могли бы добавить еще один, и более опасный, вид знаний: то, что можно было бы назвать неизвестным известным — вещи, которые мы на самом деле не знаем, но думаем, что знаем.

Если мы хотим быть лучшими читателями романов Джейн, чем мы можем быть, читателями, на которых она надеялась, тогда мы должны серьезно отнестись к ней. Мы не можем сделать ошибку, которую издатель Кросби сделал, и пусть наши глаза скользят по тому, что не кажется важным. Мы не можем игнорировать очевидные противоречия или искать только подтверждение того, что, как мы думаем, мы уже знаем. Мы должны читать, и нам нужно внимательно читать, потому что Джейн пришлось писать аккуратно, потому что она была женщиной и потому что она переживала время, когда идеи пугали и волновали людей.

И как только мы прочитаем так, мы начнем видеть ее романы в совершенно новом свете. Не однообразную процессию остроумных, ироничных историй о романтике и гостиных, но книги, в которых писатель показывает своим читателям свой мир, как он есть на самом деле — сложный, запутанный, полный ошибок и несправедливости. Это мир, где родители и опекуны могут быть глупыми и эгоистичными; в котором Церковь игнорирует потребности верующих; в котором лендлорды и магистраты — люди с местной властью — стремятся обогатиться, даже если это подтолкнет беднейших к преступности. По правде говоря, романы Джейн столь же революционны, как все, что писала Уолстонкрафт или Том Пейн. Но, по большому счету, они настолько искусно обработаны, что, если читатели не ищут в нужных местах — правильно их читают — они просто не поймут.

Джейн не была гением — вдохновленной, бездумной; она была художницей. Она сравнивала себя с художником миниатюр. В ее работе каждый штрих кисти, каждое слово, каждое имя персонажа и каждая строка поэзии – отсылка и каждое место имеет значение.

Именно здесь, в романах, мы находим Джейн — то, что можно еще найти после всех этих лет, после всех попыток ее семьи скрыть. Здесь мы находим умную женщину, дальновидную женщину, женщину с «информацией», которая знала, что происходит в мире, и что она думает об этом. Автор, который знал, что роман, который до тех пор широко воспринимался как бессмысленный «мусор», мог быть великой формой искусства и который сделал многое — возможно, больше, чем любой другой писатель – чтобы преобразить его.

Из книги «Джейн Остин: Тайный радикал» (Jane Austen, the Secret Radical) Хелены Келли

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ