Как много было Шекспиров на самом деле? Проблема авторства, «вымарывания» и миф о великом и единственном авторе

Автор: Габриэль Беллот

Незадолго до того как 2016 год — год, который широко расценивается как безумный, скверный и опасный для понимания (только без следа Байроновского шарма) – подошел к концу, миру предстал очередной том пьес Шекспира, авторство которых ставится под сомнение.

— Шекспир, — утверждает Гэри Тейлор в «Новом Оксфордском Шекспире» (прим. переводчика: университетский журнал Оксфорда), — вероятно, был в соавторстве с Генри VI и Кристофером Марлоу. Если читателю этого мало, книга перечисляет еще семь других драматургов — Бен Джонсон, Томас Мидлтон, Томас Наше, Джордж Пил, Джон Флетчер, Томас Хейвуд и Джордж Уилкинс — в качестве соавторов четырнадцати пьес Шекспира.

Гэри Тейлор — редактор оксфордской Шекспировской серии – давным-давно поднял вопрос о том, что критики чрезмерно боготворили и идеализировали личность Шекспира, чтобы удовлетворить меняющиеся потребности новых эпох; в «Переосмыслении Шекспира» (прим. переводчика: Reinventing Shakespeare, книга Гэри Тэйлора) в 1989 году он утверждал, что «Шекспир был звездой, но не единственной в нашей галактике». Помимо этого, в елизаветинской Англии драматурги часто работали вместе, разумеется, это только очень отдаленно может напоминать то, как несколько сценаристов пишут сценарии в наши дни. Но утверждение «Нового Оксфордского Шекспира» о том, что Шекспир, безусловно, сотрудничал с другими драматургами, основанное частично на стилистическом анализе, продвинуло этот спор далеко вперед.

Разумеется, идея о том, что Шекспир не писал все свои пьесы сам по себе, вряд ли нова, и, действительно, антистратфордцы — общество людей, которые рассуждают о том, что ничем не примечательный человек, такой, как Шекспир, не смог бы написать такое большое количество экстраординарных пьес – утверждают, что существует по крайней мере «разумное сомнение», что поэт сочинил все приписываемые ему творения. Также вызывает любопытство, что термин «антистратфордство» появился достаточно давно и пользуется большой популярностью. В споре о Шекспире Чарли Чаплин, возможно, с иронией, приводил свой знаменитый «классовый» аргумент о том, что он не может понять, как «сын фермера» смог написать все всемирно знаменитые пьесы Шекспира. «Тот, кто их писал, определенно имел аристократическое происхождение», — говорил актер. Марк Твен зашел так далеко, что утверждал не только то, что Фрэнсис Бэкон писал пьесы за Шекспира, более того, знаменитый философ оставил закодированную подпись, ФРАНЦИСКО БАКОНО, в первом фолианте пьес Шекспира, Твен сообщил об этом на торжественном приеме в январе 1909 года, и в этом же году он выпустил шуточную книгу, в которой ставил под сомнение факт авторства Шекспира ( Марк Твен — Умер ли Шейкспир? ).

В 1987 году писатель Чарлтон Огберн принес эту полемику не куда-нибудь, а в Верховный суд США, где судьям было предложено решить, действительно ли Эдвард де Вере — один из заведомо наиболее неправдоподобных кандидатов, учитывая его смерть в 1604 году, — написал пьесы. (К сожалению для Огберна, суд не признал авторство де Вере.) Поскольку мы так мало знаем о исторической личности Шекспира, его личность стала поводом для заговоров; самые нелепые теории антистратфордцев, отвергаемые даже большинством других антистратфордцев, пытаются связать загадку личности Шекспира с какими-либо радикальными попытками политиков того времени контролировать Англию посредством литературы (такое предположение сделал Алекс Джонс в интервью Esquire) или с тайным заговором иезуитов (идея, предложенная Гарольдом Джонсоном в 1916 году, который амбициозно заявил, что иезуиты писали и и от лица Шекспира, и от лица Бэкона).

Безусловно, на антистратфордство, даже если оно не связано с заговорами, в университетах, как правило, смотрят свысока, и тот факт, что, возможно, Шекспир действительно был блестящим драматургом невысокого происхождения, не кажется отчаянным ударом бритвы Оккама. Во всяком случае, классовое деление никуда не денется, если предположить, что все авторы из более низкого социально-экономического положения обязаны производить «низкое» искусство. Многие великие писатели боролись и создали работу, которая кажется тем более примечательной для тех обстоятельств, в которых она создавалась. (Понятно, что Шекспир не мог бы написать о местах, в которых он не был. Это, конечно, заставляет задуматься о паспорте Толкина, например.)

Сама я — стратфордец с открытым мировоззрением. Но тот факт, что «Новый Оксфордский Шекспир» так обыденно и окончательно приписывает Шекспиру соавторов, все-таки провоцирует и интригует. И все это заставляет поднимать обширные, более глобальные вопросы: что на самом деле значит «авторство текста»? Справедливо ли использовать стилистический и текстовый анализ для определения авторства? Является ли кто-либо в более широком смысле «единственным» автором любого текста? Автор – это фиксированный человек или он может постоянно меняться?

Во многих отношениях, возможно, в большей мере на Западе, есть желание поставить идею авторства на пьедестал. Автор является священным, исключительным, овеществленным. В этой идее единого автора-создателя есть нечто монотеистическое, как можно видеть, например, в картинах Каспара Фридриха, есть кое-что из первенства личности. Разумеется, мы пишем свою собственную работу, но написание и искусство в более широком смысле часто связаны на каком-то уровне: наши слишком часто непризнанные редакторы, наши читатели, которые делают существенные предложения, авторы, которых мы проецируем в нашем творчестве или даже заимствуем. (Это как фиттинг в фильме, тонкое редактирование, то есть редактирование, которое мы не замечаем, — это «невидимое искусство».) Иногда наши стили языка перемешиваются — то, что я написала, что я читала, что она предложила, я пишу, отдельные фразы из старых воспоминаний. Иногда, кто что написал, даже в сознании писателя становится неясным и темным, только потому что мы всегда участвуем сразу в нескольких разговорах, как читатели, слушатели, запоминающиеся, забывчивые. Авторство может быть очевидным, когда у нас нет шекспировских сомнений относительно личности писателя, но, кроме того, оно часто мутное, смутное, почти как слова, которые мы произносим в воспоминаниях.

Не откровение то, что модель абсолютно единоличного авторства — упрощение, если не выдумка, но мы все же хотим верить в это. Шекспир кажется менее значительным, если он становится соавтором. Приписывание Илиады и Одиссеи Гомеру проблематично; все же мы часто делаем так, как кажется, упрощая и, возможно, подсознательно, более правильно: Гомер должен был бы написать это произведение, но этот аргумент подразумевает: написал он его на самом деле или нет. Книга Томас Стернз Элиот — Бесплодная земля написана в равной мере Т.С. Элиотом, его женой Вивьен и Эзрой Паунд, чьи правки внесли существенные изменения. Так называемые литературные рабы или литературные призраки действительно становятся невидимыми: Тони Шварц, а не Дональд Трамп, написал Искусство заключать сделки на самом деле, так как очевидная полубезграмотность Трампа почти не позволяет ему писать – об этом даже свидетельствует подпись на обложке, но многие люди, которые знают, что книга была написана литературным рабом, подсознательно опускают этот факт и без тени противоречия полагают, что Трамп, действительно, еще и писатель. (Трамп сам, как заметил Шварц, тоже считает себя писателем.) Популярный ютьюбер Zoella недавно стала объектом осуждения из-за популярности ее романов; критики утверждают, что простота ее книг вызывала «снижение чтения развивающих книг среди детей» — хотя все романы Zoella (чьи видеоролики я регулярно смотрю), очевидно, написаны литературными рабами, так кого же, в сущности, нужно критиковать в данном случае? Многие люди — и я в том числе — неохотно соглашаются с тем, что так называемые «плохие кварто» Шекспира, которые являют собой более простые, и я бы сказала более слабые версии некоторых пьес, таких, как Гамлет , могут быть признаками отсутствия у поэта вдохновения в тот момент. Вместо этого мы часто более склонны утверждать, что кварто были плохо переписаны, или желаем верить во что-нибудь получше, например, что знаменитый мошенник Уильям Генри Айрланд совершил подлог и заменил все «подлинные» рукописи Шекспира «реальными» версиями.

Так сложилось исторически, что женщины, которые существенно редактировали или даже писали большие части мужских текстов, как правило, были исключены из авторов вообще, в то время как в Америке для белой расы было не редкостью утверждать, что чернокожие люди вообще не могли быть писателями, просто из-за их расы. В 18-м веке Френсис Уильямс, сын свободных черных ямайцев, стал предметом печально известного эксперимента «понять, могут ли чернокожие люди быть настолько же культурно утонченными, как европейцы»; Уильямс был отправлен в Кембридж и получил образование, но когда он вернулся способным писать стихи на латыни и говорить красноречиво, философ Дэвид Хьюм уволил Уильямса как «попугая», утверждая, что черный человек не может быть настоящим автором идей, а тем более текста, из-за широко распространенных тогда расистских теорий расовых различий. Коренные жители Австралии, которые жили на континенте задолго до голландцев и англичан, были полностью исключены из возможности мыслить творчески, когда первые европейцы-колонизаторы описали Австралию до колонизации как «необитаемую». Даже ограниченное романтическое понятие авторства более ограниченно, чем оно может показаться вначале, когда владеющие большей властью в культуре пытаются сперва решить, могут ли определенные классы и группы квалифицироваться как авторы.

Перевод усложняет эту беседу. Когда мы переводим тексты, мы также переводим и автора; переводчики становятся частью того, что они переводят, и некоторые лингвистические эффекты никогда не могут быть воспроизведены на другом языке. Мы все неявно знаем, что чтение перевода — это не то же самое, что оригинал, но мы также, в некотором смысле, читаем другого автора полностью — того, который кажется удивительно похожим на оригинал, возможно, но тем не менее он другой. Если мы только читаем автора в переводе, у нас может сложиться смутное ощущение, недоверие, действительно ли эти переводы являются словами автора — и, в некотором смысле, они и являются, но в действительности читаем мы нечто вроде чудесного симбиоза автора и переводчика.

И когда полилингвистические авторы-экзофонисты (прим. переводчика: экзофония – способность писать на языке, который не является родным) делают выбор в пользу работы на втором или третьем языках, как это великолепно делали Набоков и Конрад, происходит нечто подобное: они могут заставить себя думать и создавать по-другому, позволяя их языку принимать новые формы, новые шаблоны этого языка. Набоков и Конрад, писавшие на английском языке, — точно такие же писатели, как и те, которые этого не делали, но все же они, по-видимому, отличаются от них. Объединить их — значит стереть могущественное влияние языка на то, как мы пишем и думаем; мы можем стать разными писателями на разных языках. «Моя личная трагедия, — написал Набоков в «О книге под названием "Лолита"», сочувствуя американским читателям, которые никогда не читали его книг по-русски, — состоит в том, что мне пришлось отказаться от своего естественного языка, моей естественной идиомы, моего безграничного, богатого и бесконечно послушного русского языка ради второго по значимости английского языка». Горе порождает язык; язык, слова, которые мы потеряли и восстановили во сне, порождает горе. «Легче писать без стиля», — заявил Самуэль Беккет, решив писать на французском языке; английский, подумал ирландский писатель, был слишком склонен к избытку, но французский «имел право ослаблять меня». Эми Тан продумывала свои тексты на английском так, чтобы они были достаточно простыми, чтобы ее мать китайского происхождения, которой, несмотря на ее начитанность, было очень трудно читать на английском; после этого Тан открыла в себе нового писателя, отличного от того, что был раньше, как она сама позже призналась в своем эссе «Родной язык». Как писатели мы меняемся, и наш родной язык тоже меняется, подобно отражениям в слегка двигающихся зеркалах. В эссе для Нью Йоркер Ийун Ли описывает, как потеря ее родного языка улетучила или изменила некоторые из ее воспоминаний.

Те же ли мы писатели, когда наши собственные воспоминания становятся чуждыми? Когда зеркало начинает нас обманывать?

Даже если допустить, что Шекспир не был единственным автором некоторых своих пьес, у меня есть сомнения в том, как «Новый Оксфордский Шекспир» определил авторство этих пьес. Они делали это частично, изучая речевые модели, как часто писатели использовали определенные слова (даже такие слова, как «сегодня», как сказал Тейлор) и сравнительный анализ текста. Такой анализ, безусловно, имеет важное значение, особенно для исторической науки, поскольку он может пролить свет на подлинность древних текстов, которые могут быть фальшивками или псевдоэпиграфами, или в тех случаях, когда эти тексты дописывались уже в более поздние времена. Действительно, Тэйлор однажды отклонил идею Марлоу как соавтора Генриха VI; текстовый анализ изменил его мнение. Но, несмотря на то, насколько развита эта технология, ее важность приходит с опасными испытаниями для веры.

У писателей, безусловно, есть индивидуальные стилистические пунктики и предпочтения для рифм и изображений; легко отличить большую часть Габриэля Гарсиа Маркеса от Раймонда Карвера, и обоих от Рэя Брэдбери и Лорны Гудисон, и так далее. Но иногда писатели экспериментируют с совершенно разными стилями. Мне нравится делать это в моей экспериментальной работе. Решит ли компьютер, бесстрастно глядящий на два абзаца из моего романа, что он был соавтором, несмотря на то, что я все это написал? Не пытаемся ли мы определить авторство чересчур жестко, если мы предполагаем, что авторство определяет авторство? Сам Тейлор заявил, что открыл «новое» стихотворение Шекспира «Должен ли я умереть? Должен ли я летать?», которое он нашел в коллекции рукописей с именем Шекспира, и Тейлор приписал его Шекспиру, сравнив его с другими работами сына перчаточного мастера; однако сегодня немногие ученые признают это авторство, и ученые по-прежнему сомневаются в эффективности такого текстового анализа, так как ошибки допускаются очень часто.

Конечно, Тейлор был хорошо осведомлен о таких возражениях, когда он раскрыл свои рассуждения. «Вы не можете сказать ничего о Шекспире, если кто-то не согласится с вами, — сказал Тейлор в 2016 году. — Но, — добавил он, — наши знания о прошлом возрастают в результате дискуссий такого рода». С этим, по крайней мере, я могу согласиться.

Габриель Беллот — писатель ЛИТ ХАБ. Её писательские работы появляются в «Нью-Йорк таймс», «Атлантик», «Оловянный дом», «Сланце», «Герника», «Хаффингтон пост», «Тост», «Лямбда-литературный», «Нормальная школа», «Маленький топор», «VIDA», «Автострада», блоги «Prairie Schooner» и т.д. В данный момент она работает над своим первым романом.

Перевод: zdalrovjezh
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ