Первые абзацы не всегда должны быть захватывающими

Автор: Doug McLean

Писательница Эмили Раскович обсуждает необъяснимую строгость литературного стиля Элис Манро и искусство зачина в коротком рассказе

«Наизусть» — это серия статей, в которых авторы рассказывают о своих любимых отрывках из литературных произведений.

Существует широко распространенное банальное утверждение о том, что начало короткого рассказа должно будто «спружинивать», первая строчка неизбежно сразу должна обозначить конфликт произведения. (Знаете, вроде такого: «Утром мой брат убил моего отца, а я целый час откапывал машину из-под снега».) Но Эмили Раскович, автор «Айдахо», студентам своего курса по писательскому мастерству не рекомендует захватывать читателя так сразу – такая техника, по ее словам, склонна приводить к отчаянным и неискренним открытиям.

В беседе в рамках цикла «Наизусть» Раскович говорит о произведении Элис Манро «Любовь хорошей женщины», рассказе, который начинается наименее бросающимся в глаза способом из возможных: заплесневелыми полками местного музея и весьма продолжительным описанием предметов, находящихся на них. В книге есть убийство, сокрытие преступления, обнаружение тела, жизнь, уничтоженная чувством вины – однако, повествование идет очень дисциплинированно, и все эти тайны выдаются осторожно и не сразу. Раскович объяснила, каким образом мощь этой истории, ее ужас и красота рождаются из строгого стиля Манро, и как центральный образ, красный ящик с инструментами окулиста, убедительно напоминает нам о том, что мы упускаем, когда стремимся слишком скоро увидеть все подробности.

Как и в рассказе «Любовь хорошей женщины», в «Айдахо» речь идет о загадочном убийстве, но загадка не в том, кто убил, а в том, как, почему и каковы последствия. В центре повествования Уэйд, мужчина из Айдахо, потерявший обеих дочерей; когда его бывшая жена убила одну дочь, вторая сбежала в лес и пропала. Пока Уэйд потихоньку сходит с ума и у него приступы кататонического возбуждения, способные обернуться жестокостью, мы, вместе с его второй женой, пытаемся восстановить ход событий, понять их и, в конечном счете, смириться с печальным прошлым. Эмили Раскович окончила Писательскую мастерскую Айовы, где мы были сокурсниками, а также получила стипендию Джеймса С. МакКрайта в программе предоставления стипендий Университета Висконсина в Мэдисоне. Ее произведения печатались в Zoetrope, One Story и Virginia Quarterly Review; в 2015 году она выиграла премию О. Генри за рассказ «Сова». Она преподает писательское мастерство в Университете Колорадо в Денвере. Наша беседа проходила по телефону.

Эмили Раскович:
Впервые я прочла Элис Манро в колледже и до этого никогда о ней не слышала. Мой профессор Дэйрдр МакНэймер дал мне ксерокопию ее рассказа «Побег» — когда я прочла его, то почувствовала, будто меня раскрыли. Не то чтобы я имела что-то общее с героем рассказа. Речь о чем-то общем с самим рассказом, с его структурой. Манро в полной мере удалось зафиксировать тот загадочный способ, каким работает моя собственная память.

Помню, как я подошла к профессору, не имея никакого представления, кто такая Манро, прочитав только этот рассказ в некачественной ксерокопии. Я была будто обеспокоенной. Я сказала: «Я не понимаю, почему эта женщина не знаменита. Она в курсе, как она хороша?» Мой преподаватель рассмеялся. «Она довольно знаменита, — сказал он. — Думаю, что знает».

Я не помню, когда впервые прочла «Любовь хорошей женщины». Я так много раз читала этот рассказ, потому как использую его при обучении на своих занятиях. Но каждый раз при прочтении нахожу что-то новое, просто становлюсь одержимой каким-то очередным открытием.

Это история о женщине, Энид, которая выясняет, что муж больной, умирающей дамы, о которой она заботится, совершил убийство. Такой сюжет из-под пера менее популярного писателя уже бы показался интересным. Но, несмотря на то, что сюжет этого рассказа весьма насыщенный – в нем присутствуют убийство, похоть, тайны, в нем множество ярких и загадочных сцен – весь рассказ в целом, особенно начало, такой спокойный. И именно из этого спокойствия в нем появляется насыщенность.

Он начинается так:

Последние несколько десятилетий в Вэлли существует музей, в котором хранятся фотографии и маслобойки, лошадиные упряжи и старое стоматологическое кресло, громоздкий инструмент для чистки яблок, а также другие любопытные вещи, например, довольно маленькие изоляторы из стекла и фарфора, которые использовались на телеграфных столбах.
Также здесь есть красный ящик, на котором написано «Д.М. Уилленс, окулист», а табличка около него гласит «Этот ящик с инструментами окулиста, хоть и не очень старый, но обладает огромным значением для этого города, так как принадлежал мистеру Д.М. Уилленсу, утонувшему в реке Перегрин в 1951 году. Ящик избежал катастрофы и был найден, предположительно, анонимным дарителем, который передал его в наше собрание».

В этом зачине мы видим такую сдержанность. Манро настолько уверена в своем писательском мастерстве, что никогда не чувствует необходимости «захватить» читателя сразу же, что, как мне кажется, многие преподаватели пытаются заставить своих студентов сделать – подобный совет часто делает зачины неискренними. Мысль о том, что ты потеряешь своего читателя, если первый абзац не будет содержать что-то по-настоящему невероятное, я считаю неверной. Я не хочу оказаться на крючке или захваченной. Мне не нужны уловки, чтобы заставить читать.

Конечно, в истории должно быть некое напряжение с первой строчки. В данном случае, это убежденность этого загадочного голоса, уверенность, с которой рассказчик выдает все эти обыденные детали. Загадка в следующем: почему именно здесь? Почему этот превосходный писатель начинает повествование в такой откровенной манере? Меня захватывает такое начало, потому что я доверяю голоcу Манро. Если она считает, что должна начать с незамысловатого описания предметов музейной экспозиции, то я восхищаюсь ими вслед за ней. И потому, что я чувствую во всем, что она придерживает на потом, попытку быть искренней и прямолинейной. Я ей абсолютно доверяю и не думаю, что есть что-то более важное для читателя.

Но сдержанная манера здесь больше, чем стилистика. Мы приходим к открытию, что она замысловатым образом связана с героиней, как и все остальное в рассказе Манро. Если Манро чувствует, что должна начать рассказ столь сдержанно, это потому, что ее героиня очень сдержанна. И хотя мы встречаем ее лишь спустя множество страниц, сдержанность является определяющей чертой Энид, нашего протагониста. Она медсестра, что означает, что она отодвигает свои собственные нужды ради нужд других. Энид сама рассказывает о том, кто она такая: она тот человек, который отступается от того, что любит, если ее об этом просят другие. Столь романтичные взгляды в ней соседствуют с напротив, сдержанными и педантичными взглядами медсестры.

Сдержанность – центральный мотив и в сцене убийства в середине повествования. Руперт, муж женщины, о которой заботится Энид, также очень сдержанная личность. Когда Энид говорит ему комплимент о чем-то, что его маленькая умница дочь сказала, он даже не может распознать комплимент, хотя она и чувствует, что ему приятно. Он принадлежит к тому типу людей, которые всю жизнь игнорируют все, что хоть отдаленно имеет эмоциональную окраску, или неудобно ему, переводя тему с помощью ленивых ремарок о погоде или сенокосе.

Но мы узнаем, что однажды он приходит домой и обнаруживает окулиста мистера Уилленса за осмотром его жены – он стоял перед ней на коленях на полу, держа ее за ногу, а ее юбка по случайности оказалась задранной слегка выше колен. Так или иначе, это приводит его в ярость. Эмоции попросту переполняют его, и он совершает убийство. Постоянная сдержанность приводит его к полной потере контроля над собой.

Манро описывает события сразу после убийства следующим образом: «Руперт соскочил со стула так быстро, что стул еще продолжал качаться, и начал собирать все вещи и складывать их на свои места в коробке мистера Уилленса».

На мой взгляд, это такая свойственная человеку реакция. Наиболее удачно характеризующая Руперта, с его подавленностью, одержимостью порядком. У него дома лежит тело мистера Уилленса, изо рта которого струится клубничного цвета пена – тем не менее, первое, что он делает после этой потери контроля над собой, это складывает обратно в коробку все рассыпавшиеся инструменты. Все в нем прямо под поверхностью. Так что позже, когда Манро вкладывает топор в руки этого мужчины, а другой герой говорит ему, что знает все его тайны, опасность уже гораздо больше.

Если прочитать рассказ только один раз, легко упустить тот факт, что с красным ящиком мы уже знакомы. Но ведь мы видим его на первой же странице: «Также, там был красный ящик», с этим маленьким удобным «также», создающим впечатление, что это лишь запоздалая мысль. Конечно, это никакая не запоздалая мысль – это ключ к нераскрытому убийству, хотя в самом начале мы этого знать не можем. Мы лишь можем почувствовать это в тихой насыщенности голоса Манро.

Последнее, что мы узнаем об этом ящике – миссис Куинн, жена Руперта и пациентка Энид, спрятала его куда-то и никогда не скажет, куда. Тем не менее, в самом начале истории мы точно знаем, где он находится. Он в музее, но как он туда попал? Музей предлагает свое собственное тому объяснение: «Предположительно, был найден анонимным дарителем». «Предположительно»: официальное, неэмоциональное, музейное слово. Все же, в нем заключена вся ноющая загадочность жизни героев, загадка истории слишком совершенна, чтобы выдать настоящее имя.

Такой уровень сдержанности установить очень сложно. В более броских историях я всегда нахожу образы, которые кажутся мне, в конечном счете, неискренними. На ум приходит один рассказ популярного писателя, который я прочла недавно. Он начинается тем, как повествователь от первого лица описывает, как тонула его дочь. Она играла в хоккей на озере, лед треснул, и она утонула. Но то, как повествователь описывает утопление своей дочери – так красиво. Он описывает, как ее волосы развеваются, пока она погружается, как хоккейная клюшка крутится на льду, словно компас. Все это прекрасные стилистические приемы и языковые средства. Но я была в ужасе, потому что совсем не так отец бы помнил утопление своей дочери. Он просто-напросто не пользовался бы таким языком. В этом бы не было ни толики красоты. Рассказ написан хорошо, его опубликовали в крупном журнале, но что Элис Манро никогда не сделает, так это не поставит язык или что-то еще выше героя.

Именно об этом я стараюсь думать, когда пишу сама – бывают моменты, когда я чувствую, что должна вернуться к только что написанному, потому что мне не кажется, что это достаточно искренне. В своем романе я описала такое шокирующее и уродливое событие – убийство маленькой девочки. На протяжении всей книги я трудилась над тем, чтобы описать, что случилось, именно фактические события, что имели место, не сделав язык таким простым, что он бы казался грубым, или таким туманным, что он бы казался красивым. Описать что-то столь уродливое и непостижимое языком, который был бы одновременно и прямолинейным, и загадочным, и при этом отвечающим общему звучанию романа, как художественного произведения – было настоящим вызовом. Порой мне приходилось отступать и практиковать сдержанность, над некоторыми частями я работала очень долго. Вызов заключался в том, чтобы назвать вещи своими именами, но сохранить таинственность, оставить темы открытыми и запутанными для читателя, даже если я уже решилась на что-то. Это всегда очень сложно.

В концовке «Любви хорошей женщины» Энид воображает, что собирается сказать Руперту, что ей известно, что он убийца. Воображение рисует, как она отведет его в полицию, и он признается, у них будет что-то вроде романтических отношений, пока он будет в тюрьме. Помню, как однажды я рассказывала об этом произведении на занятии и пыталась объяснить открытую концовку: хотя мы и не видим, как Энид все это делает, факт того, что она приняла решение сделать это, уже является концовкой самой по себе.

Но затем один из моих студентов поднимает руку. «Но мисс Раскович, — говорит она, — Мы же знаем, что случится. Или, по крайней мере, мы знаем, чего не случится». И она зачитывает вслух кусочек из самого начала, про красный ящик: «Этот ящик с инструментами окулиста, хоть и не очень старый, но обладает огромным значением для этого города, так как принадлежал мистеру Д.М. Уилленсу, утонувшему в реке Перегрин в 1951 году».

И она была права – сколько раз я читала рассказ, никогда этого не замечала. Я никогда не замечала, что ключ к концовке кроется в этой маленькой ремарке, прямо здесь, во втором абзаце. Если Энид сдала Руперта полиции, местный музей не написал бы на табличке, что он утонул в реке Перегрин. Таким образом, мы узнаем, что она не сделала то, что собиралась. Так как же ящик попал туда? Единственным возможным ответом может быть, что Энид… ну, я не знаю, на самом деле. Наверно поэтому мне и нравится этот рассказ. Чем ближе ты подбираешься к героине, тем загадочнее она становится. Чем ближе ты подбираешься к этому красному ящику, тем загадочнее он становится.

Когда начинаешь читать рассказ, ящик – это просто предмет среди других предметов, покрытый пылью, стоящий рядом с лошадиной упряжью и старым стоматологическим креслом, и инструментом для чистки яблок. Но читая дальше и дальше, начинаешь чувствовать человеческую историю, которую могут поведать эти предметы. Каждый из них наполнен состраданием, тайнами и страданиями. И хотя Манро удостаивает нас привилегии взглянуть на один из них, красный ящик, о других предметах ничего не говорится. Это очень волнующе: создается впечатление, что можно написать отдельный рассказ о лошадиной упряжи, или стоматологическом кресле, или инструменте для чистки яблок.

История приносит себя в жертву наравне с ее героями, в том смысле, как она рассказана, как расположены события, как ключевым деталям не уделяется особого внимания, хотя эти детали для всех очевидны, как она наполнена загадочностью настолько сильно, что ее можно рассказать только простыми словами. Некоторые мои студенты даже называли первые абзацы «скучными». И, тем не менее, этот неэмоциональный, сдержанный и неброский зачин – ключ ко всему. Он такой искренний. Такой настоящий. Величайшие загадки человечества скрыты здесь за простыми образами, за таким простым языком.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ