Девушка по имени Смерть

Автор: Габриэль Беллот

В вестибюле гостиницы в Турине Нил Гейман оказался перед лицом весьма непростой задачи: постараться уместить всю серию графических романов «Sandman», которые он закончил семью годами раньше, в 1996 году, в двадцать пять слов или меньше. Наконец Гейман решает, что «Властелин снов» должен научиться меняться или умереть, и выносит свое решение. «Это было интересно, связать смерть с главным протагонистом романов «Sandman», Морфием (или Сном). С тех про Смерть стала его сестрой, и была представлена в виде дружелюбной девочки-гота с надетым на шею анкхом. Она стала, пожалуй, самым культовым персонажем серии. Замечательная, высоко литературная серия графических романов «Sandman», опубликованная с 1989 по 1996 год, оказалась среди первых графических романов, получивших признание литературных критиков, чему поспособствовали отсылки к текстам Шекспира, Томаса Манна и других. Затем были созданы и другие Вечные братья и сестры, каждый из которых представляет собой один из аспектов вселенной: Сон, Смерть, Отчаяние, Разрушение, Страсть, Сумасшествие и Судьба. Они больше, чем просто персонификация этих идей; наиболее точным, пожалуй, будет говорить о них как об определенной точке зрения на эти 7 понятий.

И выбор Геймана представить смерть — чаще всего изображаемую либо как мужчину, либо как существо без определенного пола — как девушку, весьма интригует. Португальский писатель Жозе Сарамаго был известен чем-то подобным, в его романе «Перебои в смерти» смерть изображается как старая женщина, которая посылает людям фиолетовые письма, информируя их о предстоящей смерти. Я люблю оба этих образа по разным причинам, и каждый из них присоединяется к давней традиции изображения писателями и художниками смерти. И хотя решение представить смерть как женщину может показаться несколько произвольным, однако этот факт поднимает несколько спорных вопросов о том, что мы думаем о конце.

То, как мы описываем или персонифицируем вещи, в конце концов, много говорит о них, как и о нас, и, пожалуй, ничто не расскажет о наших взглядах на жизнь лучше, чем то, как мы олицетворяем смерть. Герои часто приходят к нам через писателей, потому что они нужны нам, даже если мы не знаем этого. Смерть среди Вечных такая невероятная фигура не просто из-за своей внешности, но из-за своих качеств — это ее доброта, которая, пожалуй, убивает многих из нас, в разных смыслах этого слова. Сострадание – это огромная сила. Большая часть жнецов (прим. – имеется в виду, распространенные образы смерти как человека с косой) выглядит весьма угрожающе, когда они ухмыляются, проходя по кладбищу под грохот небес. Герой Геймана, наоборот, показывает силу эмпатии. Действительно, она даже иногда спасает жизнь, по крайней мере, временно. Она может быть довольно пугающей, если захочет, может разбудить криками как смертных, так и бессмертных созданий, но то, что она выбирает, делает её самой необычной из Смертей: улыбающаяся фигура, которая принимает нас даже несмотря на свирепое сопротивление угасанию жизни.

Первая история из серии «Sandman» начинается с завязки, немного похожей, но более агрессивной, чем в «Перебоях в смерти» Сарамаго. В книге Геймана группа продажных мужчин пытается поймать Смерть с помощью колдовства, если они смогут посадить её в магическую тюрьму, они поверят, что могут остановить смерть. Более поздняя история, «Смерть: зимние сказки» больше похожа на произведение Сарамаго: Смерть больше не хочет забирать жизни, потому что боль от этого – отвращение людей перед её приходом, миазмы печали, отравляющие воздух – пересиливает всё остальное. Как сказал Морфей в «Прелюдиях и ноктюрнах», человеческие страхи – подарки его сестры, даже несмотря на ее доброжелательность, она никогда не рассказывает недавно умершим о том, что их ждёт после смерти, но мы всегда слышим «взмахи её огромных крыльев», которые унесут погибших в, как она выражается, «пасмурные земли». «Зимние сказки» показывают, как меняется характер Смерти, решившей проводить один день каждого столетия как обычная смертная, чтобы понять, что значит встретить смерть, то есть её саму, именно тогда она узнает о достоинстве быть благородным и сострадательным к самом процессу умирания, даже если на последнем вздохе человек встречает тебя с улыбкой.

Смерть прекрасна внутри и снаружи. В «Высокой стоимости жизни» почти каждого смертного незнакомца она встречает, независимо от пола, готовая дать им что-то бесплатно только потому, что они любят ее, не замечая, что на самом деле скрывается за её словами «мы встретимся скоро снова».

Гейман всегда держал в голове концепцию смерти как женщины, но изначально она выглядела иначе. «В моих оригинальных набросках «Sandman», — рассказывает Гейман в «Спутнике Сэндмэна», — я предположил, что смерть выглядит как рок-звезда Нико в 1968 году, с идеальными скулами и идеальным лицом, как на обложке альбома «Девочка Челси». Исполнитель Майк Дрингенберг утверждает, что Гейман также хотел, чтобы Смерть была похожа на звезду фильмов Люсь Брукс, «с какой-нибудь стрижкой в стиле боб, с черным цветом волос, и выглядящая более стильно». Позже Гейман отправил рисунок женщине из Солт-Лейк-Сити, Синамон Хэйндли; она очень была похожа на Смерть, чем и поразила его. Как будто волею судьбы, в ту же ночь он увидел необыкновенный портрет, Гейман и художник Дэйв Маккина «отправились на ужин в Челси в «Мой старый голландский блинный дом», и официантка, которая обслуживала нас, была своего рода видение. Она была американкой, носила длинные волосы, была полностью одета в черное: черные джинсы, футболка и, кроме того, носила большой серебряный анкх на серебряном ожерелье. И она была похожа на образ Смерти, созданный Майком Дринбергом». Несмотря на то, что Смерть эпизодически появилась лишь в десяти томах «Sandman», она сразу же стала самым популярным персонажем.

Для Лэнгстона Хьюза в стихотворении «Пути», опубликованном в 1925 году, смерть тоже предстает женщиной: «смерть приходит как мать / чтобы держать вас в своих объятиях», — пишет он про того, кто, похоже, покончил с собой, используя языковые средства, что делает смерть, казалось бы, почти нежным и любящим созданием. Это, пожалуй, является противоречием самой идеи смерти: как и те, кого мы любим больше всего, она оказывается ранимой и умеющей успокаивать, неожиданно жестокой и противоречивой. Смерть и любовь, конечно, не то же самое, но она может быть неожиданной и тревожной, ведь они имеют много точек соприкосновения.

Я оделась в костюм смерти, и в первый раз предстала в образе женщины в моем университете, за два месяца до того, как все узнали, что я трансгендер. Это был Хэллоуин. В Доминикане мы редко отмечаем Хэллоуин — тыквы обычно бывают похожи на начинку для супа, нежели на лицо какого-нибудь хтонического существа, но тем не менее, этот день трудно игнорировать, особенно подросткам и детям, так как многие американские каналы на нашем телевидении создают праздничную атмосферу вялого октября с легкой прохладой, чего у нас с нашей погодой никогда не бывало. У нас на острове были собственные ведьмы и демоны, привидения, существующие круглый год, чьи образы сформировались в коллективном сознании, но кроме этого, у меня всегда было смутное чувство, что я больше всего думала о пропасти между живым и мертвым в октябре, причиной чему стало американское влияние. Я наслаждалась противоречивостью Хэллоуина, когда его «жуткость» может быть фальшивой или настоящей, идея маски может быть неправдоподобной или поистине устрашающей. И, как латентный транс-девушка, идея маски казалась мне необычайно правильной.

За несколько дней до вечеринки я практиковала свой макияж с едва ли не военной настойчивостью солдат. Я боялась сделать что-нибудь не так; я хотела показать всем ту сторону, которую большинство из них никогда раньше не видело. Тот вечер был наполнен ветром, поднимавшим воздух осенние листья, как в дешевом фильме ужасов. Я оделась и боялась сделать шаг из дома, ощущая себя как политик перед важной конференцией. Но я взбодрила себя рюмкой Кьянти, нарисовала хитрую улыбку на моем зеркале, завязала шнурки, а затем вышла на улицу.

Позже, вечером, моя подруга сказала мне, что не узнала меня, но просто подумала, что я «красивая девушка, которую она встретила первый раз». Я едва не взорвалась. Радость пела на бис в оперном зале у меня в голове.

Глупо, но Смерть дала мне новую жизнь.

Первый раз, когда я представляла себе Смерть в рассказе, это была девушка с голубыми вьющимися волосами. Это было еще до того, как я начала читать «Sandman». Возможно, такой образ предстал у меня в голове из-за моей любви к аниме. Но, кроме того, я часто представляла себе смерть как женщину из-за моей внутренней сущности, я часто жила в молчаливой агонии, смерть и женственность казались мне разными сторонами одной монеты, я думала, что смогу обрести полноту, реальность жизни лишь в том случае, если доверюсь себе. Пожалуй, это все неправильно, и, скорее всего, это было совпадение. Но трудно представить, что я или кто-либо другой может олицетворять собой что-то абсолютно случайно.
Человек, в конце концов, всегда часть того, что он сам создает.

Смерть вплетена в ткань человеческой истории. Смерть вдыхает жизнь в почти каждый аспект человеческого общества на определенном уровне, присутствие-отсутствие её мы часто не замечаем, пока она не обрушится на нас, но мы всегда находимся в какой-то в оппозиции к этому понятию. Потому что оно пересекается с большим количеством человеческих убеждений, особенно в области религии, мы часто трансформируем её в образ человека: скелет человека, маска с косой или любые другие вариации. Во многих случаях смерть представляется как мужчина, в других является бесполой, в некоторых и вовсе женщиной. В галлюцинаторных образах «Книги Откровения» смерть изображена человеком на «бледном коне». В тексте Камиля Сен-Санса, «Пляска смерти», смерть играет на скрипке. В известном фильме Фредерика Марта 1934 года «Смерть берет выходной», жнец изображается как энергичный американский мужчина. Действительно, в геймановской «Высокой стоимости жизни» молодой человек по имени Секстон (могильщик) встречает смерть и не верит ей, когда она говорит ему, что она — это смерть, потому что, как думает он позже, «смерть это высокий парень с костяным лицом, как у скелета, с косой, песочными часами, большой белой лошадью и склонностью к игре в шахматы со скандинавами». Хотя смерть, как и все остальные Вечные, стремится принять определенную форму, она способна стать тем, кем её представляют, то есть она может выглядеть как высокий человек с костяной маской, но это не позволяет ей испортить ожидания Секстона.

Как мы одушевляем вещи, это часто говорит о нас. Что-то вездесущее, как смерть, часто является мужской фигурой, вероятно, неявно указывая на патриархальный уклад жизни, что делает Смерть Геймана, а также другие ее исторические женские образы более значимыми. Персонификация, как и многое другое, является политическим аспектом. Изображать смерть как женщину — это не обязательно означает расширение прав и возможностей женщин. И лично меня эта гуманная версия Геймана очень радует.

В финале «Конца света» человек по имени Брант Такер мельком замечает видение смерти. «Я думаю, что я влюбился в нее, немного», – говорит он. – Разве это не стремно? Но это было, так, как будто я знал ее. Как будто она была моим старым добрым другом. Про такого человека вы можете сказать, что как бы тебе ни было плохо, он все равно будет тебя любить, потому что знает тебя».

Слова Такера захватили ее. Смерть Геймана – сестра и лучший друг во всех трудностях, что бы эти вещи ни значили: персонаж, упрекающий тебя за плохие поступки, которые могут навредить, который может ранить тебя взглядом, персонаж, который любит тебя и, чтобы понять это, достаточно взглянуть на её мимолётную улыбку. Действительно, ее первое появление – заботливая сестра Морфея, попеняющая ему за то, что он не просит ее о помощи, и пытающаяся подбодрить, цитируя Мэри Поппинс. Она так похожа на человека в графическом романе «Смерть говорит о жизни» (прим. – в России больше известен другой перевод: «Смерть. Цена жизни. Время жизни»), и особенно в самом конце серии «Sandman», где она, как бы невзначай, показывая читателю свою осведомленность о сексуальной жизни и СПИДе, на середине рассказа берет банан, дабы продемонстрировать, как использовать презерватив. В речи 1998 года Гейман рассказал: «Я получаю письма от читателей, которые использовали мой характер Смерти, чтобы пережить смерть близкого человека».

В «Только смерть» Пабло Неруда пишет, что «звук смерти – это тишина... смерть проходит среди всех, как будто босиком... тем не менее, её шаги можно услышать». Смерть в «Sandman» находится здесь, чтобы помочь ее живым читателям, но, возможно, чтобы улыбнуться, мы сначала должны услышать тихие шаги смерти.

В «Sandman» есть противоречия, однако он ближе всех моему сердцу обрисовывает определение женственности. В «Игре в себе» (прим. – 5 том серии), персонаж – транссексуал Ванда – позорно лишена возможности внести вклад в сотворение заклинания; божества требуют менструальной крови, и выполняющая заклинание ведьма Фессалия выгоняет Ванду (которая смело говорит богам, что они «могут взять [их гендерный материализм] и засунуть его куда подальше»). Позже серия, рассказывающая о Ванде, стала единственной серией о транссексуале. В конце романа, правда, она умирает и изображается как женщина с более традиционными взглядами, она как будто передает совершенство цисгендерных женщин.

Гейман на самом деле говорил с женщинами-транссексуалами, которые нашлись среди его друзей, когда он писал эти главы. В них чувствовалась болезненность, даже жестокость, но когда я дочитала их, я нашла их удивительно глубокими; в конце концов, боги «Sandman» явно ошибались, и, смотря на то, как Смерть обнимает Ванду как другая женщина, в голову приходит мысль о том, что именно Смерть – самый мудрый, возможно, самый могущественный персонаж, фигура, способная сдерживать даже страшных Фурий. Если Ванда хотела бы иметь больше традиционных «функций», в этом не было бы ничего плохого. Хотя я понимаю озабоченность некоторых читателей данным образом, я одна из многих читателей-транссексуалов, которая приняла его. Ванда ощущается реальным образом, по крайней мере, для меня, ведь она сталкивается с тем, что в каком-либо виде многим из нас встречалось, с тем, что многим из нас приходилось терпеть. То, что она не поддается нападкам божеств, отстаивая свою женственность – это, действительно, блестяще, эти боги еще незрелые материалисты. В смерти Ванда вырывается на свободу от зависимости от внешнего вида, она, похоже, чувствовала себя неуютно, в её последней форме она выглядит весьма симпатично, кажется, она счастлива. Нет ничего плохо в том, чтобы иметь тело, как у Ванды, до или после её смерти. Некоторые из нас счастливы в наших телах; некоторые из нас хотят выглядеть по-другому, лучше, чем другие. Конечно, если бы это было написано сегодня, изображение Ванды могло бы отличаться, в чём признаётся и сам Гейман, но в 1993 году она на самом деле выглядит прогрессивно.

«Литература не существует в вакууме», – пишет Гейман в предисловии к «Виду с галерки». «Это не может быть монолог. Это должен быть разговор, а новые люди, новые читатели должны быть включены в эту беседу». Вне зависимости от того, сможем ли мы договориться о таких персонажах, как Ванда, я думаю, это замечательно, что Гейман прислушивается к своим читателям.

У нас не всегда получается быть тем, кем мы хотели, особенно на пороге смерти. Но для меня совершенно невероятно, что образ, созданный Гейманом, позволяет, возможно, ощущать себя теми, кто мы есть, немного дольше, вплоть до того момента, как на крыльях нас унесут в неизвестную страну.

«Часть этого дерева/ была мужчиной, которого знал мой дед». Так начинается известное стихотворение Томаса Харди о том, что происходит с нами после смерти. «Эта ветка может быть его женой / румянец человеческой жизни / теперь превратился в зеленую побег». «Мы сделаны из звездной материи», — Карл Саган произнес эту знаменитую фразу несколько раз. Для Харди и Сагана смерть и рождение связаны: мы состоим из многих вещей, и мы возвращаемся к ним, как наш срок истекает. Конечно, «мы» здесь — это романтизация; наше сознание, которое создает это самое «мы», вот что действительно смертно.

Что такое Смерть на самом деле? С одной стороны, смерть кажется своеобразным парадоксом: символ, который обозначает прекращение жизни, но сам кажется живым и любящим, маяк, за которым последует человечество. Олицетворение смерти может утешить нас, и это очень по-человечески — верить, что нам удастся превратить что-то весьма удаленное от жизни в то, что её символизирует. Но она может быть и обманчивой; в конце концов, мы можем покончить с романтизацией смерти, изображая её прекрасной молодой девушкой или человеком вообще. Олицетворение смерти — это еще один способ представить себе загробную жизнь, пусть она даже временна, это дает нам что-то или кого-то, что мы с нетерпением будем ждать, даже если мы не верим в загробную жизнь. Мне нравится этот геймановский взгляд на смерть, хотя я и понимаю, что, поверив в Смерть, я обманываю себя.

Но я думаю, что образ смерти, созданный Гейманом, обогащает это вечное понятие. Может быть, это не так уж плохо, представить себе поддерживающую руку, когда наступают беззвездные ночи, до тех про, пока мы ценим те руки, что поддерживают нас в реальности. И это замечательно, увидеть женского персонажа, играющего такую важную роль: сильная не только потому, что она является, пожалуй, самым могущественным из всех Вечных, а потому, что она мягкая и добрая, земная суперсила, облечённая собственным правом. Смерть может научить нас жить лучше.

«Превосходно», — как задорно иногда говорит она.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ