15 ноября 2016 г., 18:37

202

Беседа Нейтана Хилла и Джона Ирвинга

31 понравилось 0 пока нет комментариев 0 добавить в избранное

o-o.jpegАвтор: Нейтан Хилл

Писатели обсуждают дебютную работу Хилла (прим. пер. — осторожно: спойлеры), его любовь к разладам и раздорам, и почему роман нужно писать так, как будто ухаживаешь за садом.

Обсуждение «Никс», сатирического дебюта Нейтана Хилла, состоялось 6-го октября в Харборфронт Центре в Торонто в рамках Международного фестиваля писателей 2016 года. Беседа немного отредактирована для лучшего понимания.

Джон Ирвинг: Я встретился с Нейтаном Хиллом в январе в Осло. Я не рекомендую Осло в это время года, но я там был в связи с выходом норвежского перевода «Авеню тайн», и оказалось, что мой редактор в норвежском издательстве Гилдендаль работала также над «Никс». Она пригласила нас пообедать вместе. Меня тогда поразило, сколько шумихи было вокруг этого первого романа. С моей первой публикацией такого не было, как не было вплоть до четвертой книги. Мои романы даже не переводили до выхода этой самой четвертой книги. А у Нейтана уже все было отлично с переводчиками, некоторые из которых работали и над моими романами. У нас один и тот же голландский издатель, и, как оказалось, канадский тоже. Я был счастлив встретиться с Нейтаном. Как я ему сказал, я вижу упадок потребности в художественной литературе в целом в североамериканской культуре. Больший спад в США и Великобритании, чем в Канаде, но тем не менее спад. Так вот, в мои 74 года я считаю очень обнадеживающим, что в наши дни такой успех мог прийти к молодому писателю, особенно учитывая, какой большой у него роман. Да, определенно.

Я снова был в Торонто, был страшно занят в телепостановке, и Нейтан написал мне и попросил взглянуть на его роман. Я пообещал, что прочитаю. Нейтан мне понравился, я хотел поддержать молодого писателя, но тогда был сильно занят и сказал, что не знаю, смогу ли найти время. Если честно, то с годами я выработал определенные действия в подобных ситуациях: я отвожу в сторонку своего ассистента и говорю ему или ей: «Читай вот эту книгу, пока не поймешь, что ты бы продолжил ее читать, даже если бы тебя не обязывали это делать. Ну или пока не поймешь, что ты бы не стал ее дочитывать, если бы тебя не обязывали это сделать. Когда дочитаешь до такого места, остановись и скажи мне: "Вам стоит прочитать эту книгу. Я же собираюсь ее дочитать, хотите вы этого или нет", или ты говоришь мне: "Я бы не стал дочитывать, если бы от меня этого не требовали"». Но мои ассистенты хорошо меня знают. Они знают, что, если они посоветуют мне взяться за книгу, а мне она не понравится, то я им организую кучу неприятностей. Следовательно, если они ошибаются, как это было раньше, они стараются сказать нечто вроде: «Нет, вообще-то мне нравится эта книга, но я думаю, вам она покажется плохой, так что нам вовсе не стоит ее читать».

На этот раз все было по-другому: хотя роман и был большим, моя ассистентка Бронвен принесла его мне. Она прочитала не больше половины и попросила меня прочитать книгу как можно быстрее и вернуть ей, чтобы она могла закончить ее. Это был самый первый признак. Но Бронвен сделала то, о чем я ее не просил: она отметила два-три отрывка в книге и заявила, что, если они мне понравятся, значит, понравится и вся книга. Я просмотрел только один из них и начал читать роман. Бронвен пришлось долго ждать, пока я вернул ей книгу, потому что у меня такой плотный рабочий график, что читать я могу только пока я на беговой дорожке. Теперь эта книга выглядит ужасно после многочисленных падений: она слишком толстая, чтобы уместиться на поручне беговой дорожки, особенно, когда я устанавливал большой уклон наклона. Книга не только падала, но я еще и часто наступал на нее. Но я дочитал ее до конца, мне страшно понравилось, я понял, что мне нужно о ней что-то написать, и что я хочу представить Нейтана публике на фестивале в Торонто. По-моему, он — лучший новый писатель в Америке. Лучший.

Нейтан Хилл: Никогда я не был так счастлив от того, что кто-то наступил на мою книгу.

Джон Ирвинг: В начале романа нам не нравится персонаж матери. Мы определенно на стороне бедного Сэмюэля, протагониста. Его преследуют жестокие духи, а его мать — сумасшедшая. Мой первый вопрос: откуда у тебя взялась такая любовь к разладам? Это не просто история о разногласиях между матерью и сыном, в этом романе есть и национальные, и политические раздоры.

Нейтан Хилл: Разногласия дают пищу для хорошего сюжета. Я писал эту книгу в основном с 2008 по 2013 год, и в США это было время, когда мы были более политически разобщены, чем когда-либо со времен Гражданской войны. В моей книге уже были эти рассказы о привидениях. У меня был персонаж, который прибыл из Норвегии, и была история о доме с духом, никсом (прим. пер. — никсы — водные духи в мифологии северной и средней Европы). Эта история о никсе показалась мне очень проникновенной, когда я писал этот роман. Идея о том, что то, что ты любишь сильнее всего, может однажды ранить тебя сильнее всего, стала реальностью для некоторых героев романа.

Для Сэмюэля это, конечно же, исчезновение его матери. И, разумеется, он сломлен предательством матери, предательством того единственного человека, который не должен причинять тебе боль. У Сэмюэля также есть сестра-близнец, от которой он отрекся. Она — музыкант, скрипачка, у которой, как и у всех скрипачей, есть что-то вроде шрама от скрипки на шее. Это заставило меня снова задуматься об истории никса: то, что мы любим больше всего, может иногда быть искривляющим, уродующим из-за нашей сильной потребности в нем. В книге есть еще трудоголик, обманутый компанией, на которую он всю жизнь работал, и студентка колледжа, которая подорвалась на приборах, которые были смыслом ее жизни, и геймер, преданный той самой игрой, которой он был одержим. И вот меня осенило, что история никса — общая для всех этих персонажей.

Я писал этот роман во время мирового экономического кризиса (прим. пер. — кризис начался в 2008 году), который был вызван отчасти всем тем, что мы считали столь безопасным, что оно стало совершенно лишенным риска. Это и ипотечные ценные бумаги, и суверенный долг с наивысшим кредитным качеством. Пенсия, на которую ты работал всю жизнь, внезапно исчезла. Когда я работал над романом, я также думал о своего рода экономической тревожности, которая охватила страну. И мне казалось, что, да, причина того, что этот финансовый кризис стал, собственно, кризисом, — это наша вера в те безопасные вещи, лишенные всякого риска. Мы думали, что они слишком хороши, чтобы быть реальными, значит, рынок недвижимости никогда не обвалится. Так что, я думаю, это помогло мне соединить индивидуальные истории с политической, помогло увидеть, что произошедшее между матерью и сыном происходит со всей страной более явно.

Джон Ирвинг: Полностью согласен, что пересечение персонального и политического работает на пользу роману. Кроме того, когда прочтешь две-три сотни страниц, уже трудно определить, какой из двух конфликтов более интригующий, ведь хорошо проработанные персонажи завораживают и увлекают, как хороший роман. Напоминания о политической реальности, в которой мы живем, делают роман таким жизненным, что все события кажутся произошедшими на самом деле. Когда я спросил трех женщин, 62, 39 и 32 лет соответственно, которые прочитали «Никс», о чем они больше всего хотят спросить тебя, они ответили примерно одно и то же. Я немного перефразировал их вопросы о политическом активизме и получил вот такие: «Что эта книга говорит нам о радикальных левых в США? Как мы их изменили? Или все осталось по-прежнему?»

Нейтан Хилл: Когда я начал писать книгу в 2004, мне было 28 лет, я был политически агрессивным и был совершенно вне себя от ярости, что Буш и Чейни были переизбраны на второй срок. Я не мог в это поверить. В то время я жил в Нью-Йорке, и все, кого я знал, никогда бы за Буша не проголосовали. И тем не менее он выиграл. Эта победа заставила меня взглянуть на самого себя по-другому. Я жил в каком-то медиа-пузыре (тогда у нас еще не было для этого названия). Все, кого я знал, соглашались друг с другом, как эхо повторяли друг за другом. Так что я попытался и в своей жизни, и в романе выбраться из этой комнаты с эхо, чтобы увидеть большее разнообразие мнений, особенно таких, с которыми я был не согласен.

Мне, как принадлежащему к левым, трудно сказать, насколько они радикальны, насколько успешны. Хотя определенно есть успехи. Нефтяная компания «Шелл» недавно отказалась от бурения в Арктике, в основном из-за давления ультралевых защитников окружающей среды. Это несомненно одно из достижений. Однако я знаю, что много людей, которые участвовали в движении «Захвати Уолл-стрит», не считают его успешным, так как полагают, что можно было сделать лучше. Я особенно обращаю внимание на антивоенные протесты — в книге их два: 1968 года в Чикаго против войны во Вьетнаме и 2004 года в Нью-Йорке против войны в Ираке. Кроме того, было бескомпромиссное антивоенное движение против войны в Ираке, которое продолжалось и 6, и 8 лет. Ты смотришь на это и думаешь: «Да, это поражение». Я вижу эту огромную разницу в восприятии между протестующими и теми, кто в мейнстриме. Ребята, которые протестуют против войны или бурения, искренни в своих убеждениях, у них хорошие намерения, и они очень сильно хотят изменить мир к лучшему. Но другие это не всегда понимают. Очень часто их намерения искажаются, высмеиваются или их понимают превратно. Помню, когда я принимал участие в протестах 2004 года возле комплекса Мэдисон-сквер-гарден, там были люди с куклами Джорджа Буша из папье-маше, одетыми как Гитлер. Ты это видишь и спрашиваешь себя: «Зачем это? Чем это поможет?»

Вместо того, чтобы, поддавшись первому импульсу, ханжески поделить героев своей книги на правых и виноватых, я понял, что не мне их судить. Каковы шансы, что именно моя ограниченная точка зрения на американскую политику является единственно правильной? Наверное, мало шансов. Ноль. Вместо этого в книге я попытался исследовать, каково это — увязнуть в политике, в исторических событиях, которые тебя эмоционально затрагивают. И поэтому, когда я писал про события 1968 года, я сосредоточился на тех, кто был на «заднем плане» движения, а не на номинальных лидерах (прим. пер. — здесь подразумеваются участники «Чикагской семерки»).

Джон Ирвинг: За исключением Аллена Гинзберга (прим. пер. — один из сторонников «Чикагской семерки»).

Нейтан Хилл: Да, Аллен Гинзберг выступал там в роли миротворца.

Джон Ирвинг: Он пытался уладить все мирным путем, но я думаю, ты согласишься, что Том Хайден и ребята из СДО (прим. пер. — студенты за демократическое общество), наверное, до сих пор считают, что они не имели ничего общего с тем, что Никсон выиграл выборы.

Нейтан Хилл: Тогда я думал, что те протесты были немного косвенными. Как будто мы были там и размышляли только о том, что о нас подумают колеблющиеся избиратели из Огайо. Поэтому моим первым побуждением было сказать, что в 60-х люди были более искренними, и я действительно в это верил, пока не начал свое расследование. Тогда я узнал, что они выдвинули эту свинью на пост президента (прим. пер. — имеется в виду Ричард Никсон от Республиканской партии) во время чикагского протеста 1968 года, потому что рассчитывали, что это создаст шумиху в прессе. Так в итоге и вышло. Тогда все это было таким же опосредованным, как и сейчас. Я задался вопросом: почему вообще аутентичность является мерилом массовых движений? Когда я понял, сколь ошибочным было мое мнение по многим вещам, я начал все больше отходить от политики в своей книге. Получившийся в итоге роман больше рассказывает о героях, чем о политике. Думаю, это было хорошим ходом.

Джон Ирвинг: Чтобы ты знал, ты — не единственный писатель, который ошибался. Я был всерьез обеспокоен во время войн во Вьетнаме (прим. пер. — 1965-1975 гг.), особенно после 1968 года, что моя страна сильнее всего разобщена за всю историю, прошлую и будущую. Я ошибся. Думаю, все согласятся, что США более разъединены сегодня, чем в годы Вьетнамской войны, и по гораздо большему количеству причин. Ты сейчас говорил о ханжестве. Один из твоих персонажей, Перивинкл (прим. пер. — Барвинок), так говорит о ханжестве в Америке: «Не секрет, что самое популярное времяпровождение в Америке уже не бейсбол. Теперь это ханжество».

Я уже говорил раньше, что, по-моему, Перивинкл прав лишь наполовину. Но охота на салемских ведьм была раньше бейсбола. Меня поражает, что пуритане в Америке столь сильно опередили бейсбол. Ты, как и Натаниэль Готорн до тебя, знаешь, насколько лицемерны американцы. Связано ли это ханжество с хулиганским патриотизмом, который так сильно чувствуют те американцы, кто живет за границей и видит, как иностранцы воспринимают нашу страну? Проявляется ли это лицемерие в своеобразном ультра-национализме, от которого нас обоих передергивает? Откуда оно берется, и осознаешь ли ты, что в твоей книге очень много лицемерных героев, и что многие из них одеты как политики?

Нейтан Хилл: Два дня назад я был на матче Уалд-кард, Торонто Блю Джейс против Балтимор Ориолс. Я решил, что раз уж я в Торонто, то я эту игру не пропущу.

Джон Ирвинг: Я думал, это ты пивную банку швырнул!

Нейтан Хилл: Нет!

Джон Ирвинг: Я отправил тебе сообщение во время игры. Я смотрел матч по телевизору и написал: «Это был ты? Это ты бросил банку?» Потому что многие говорили мне, что такой эпизод есть в твоем романе.

Нейтан Хилл: Я слишком далеко сидел.

Джон Ирвинг: Да, именно это ты и написал мне в ответ.

Нейтан Хилл: Во время седьмого иннинга я был страшно рад не услышать «Боже, благослови Америку». Когда бы я ни был на бейсбольном матче в штатах, на седьмом иннинге они всегда это играют, а после еще и «Возьми меня с собой на бейсбол». Я всегда немного странно себя чувствую в такие моменты.

Джон Ирвинг: Этого не избежать.

Нейтан Хилл: Да, характерная американская исключительность...

Джон Ирвинг: Тебе тоже надоели эти самолеты, летающие над стадионами?

Нейтан Хилл: Демонстрация вооруженных сил. Это меня немного пугает.

Джон Ирвинг: Меня тоже.

Нейтан Хилл: Я связывал это с национализмом и патриотизмом в своем романе, а также с тем, что из-за СМИ, интернета, наших телефонов у нас всегда под рукой много информации. Может быть, это свойственно человеческой природе и вполне естественно, но мы обычно очень быстро выносим вердикт чему бы то ни было. Мы уделяем буквально 15 секунд чему-то в интернете и уже готовы поддержать это или раскритиковать. Это очень, очень быстро.

Разрешите мне немного высказаться о нанотехнологиях. Йельская школа права провела изумительное исследование — опрос людей о нанотехнологиях. Но не они интересовали исследователей — им было нужно узнать, что люди скажут о нанотехнологиях. Эту тему выбрали, потому что в этой области, кажется, никто толком ничего не знает. И вопрос был такой: «Вы за или против нанотехнологий?» Респондентам не давали больше никакой информации по этой теме, и результаты, конечно, получились совершенно непредсказуемыми. Затем им дали буквально два абзаца информации, и графики результатов сразу выровнялись в соответствии с первоначальными ожиданиями: линии за и против бизнеса, за и против технологий. Это исследование показало, что даже такой вопрос может создать культурную войну, разделить людей на два противостоящих друг другу лагеря. Странно, что, как только люди получили всего два абзаца информации, они стали невероятно уверены в своем мнении. Столь же уверены в своем мнении о нанотехнологиях, как они уверены в своих политических убеждениях. Когда я читал об этом исследовании, меня поразило, что сейчас мы точно так же всего в нескольких секундах от двух абзацев информации о чем угодно. Таким образом, мы чувствуем себя очень уверенными в своих суждениях. Я был точно таким же в 2004 году, я думал, что знаю все. Но в течение следующих десяти лет я убедился, что в любой момент своей жизни я могу оглянуться назад и понять, каким же я был идиотом пять лет назад. Я полагаю, что большая часть ханжества в романе — это слишком большая уверенность того или иного персонажа в своей точке зрения. Это может быть из-за технологий или из-за патриотизма, но, скорее всего, и то, и другое верно.

Джон Ирвинг: В последнее время мы видели множество примеров излишней самоуверенности. Ты знаешь, что у любого хорошего романа название гораздо лучше твоего. Это правда. Есть так много отличных заглавий, которые ты бы мог использовать, фразы, которые ты используешь.

Нейтан Хилл: Где ты был год назад?

Джон Ирвинг: Да, нет, я думаю, ты выбрал правильное. Трудно найти что-то лучше, чем «Никс», но так много других заманчивых вариантов. «Призраки далекой отчизны», «Домашний дух». А как насчет этого, заглавие для третьей части: «Враг, препятствие, головоломка, ловушка». В романе все это есть. Это мне тоже нравится: «Цена надежды», и вот это: «Любое воспоминание — это шрам». Очень хорошо подходит этой книге. Должно сработать. У тебя должны были быть на примете еще два-три названия.

Нейтан Хилл: Да, ты их как раз упомянул. «Враг, препятствие, головоломка, ловушка», «Домашний дух». Какое ты первым назвал?

Джон Ирвинг: «Призраки далекой отчизны».

Нейтан Хилл: «Призраки далекой отчизны». Но мой агент сказал, что нет, мы не можем использовать это заглавие, потому что это звучит, как еще один роман Кормака Маккарти. Так что ты прав.

Джон Ирвинг: Правда?

Нейтан Хилл: Название этой книги пошло из самой первой строчки, мной написанной. В 2004 я смотрел парад, происходивший во время Национальной республиканской конвенции. Я видел людей, которые прошли от центральной части города до Мэдисон-сквер-гарден с пустыми гробами, завернутыми в американские флаги, что символизировало погибших в Иракской войне. Тогда я подумал, что это не только очень трогательный момент, но и довольно захватывающая картина. Так вот, первым, что я написал, было: «Для каждого из нас есть тело». Я представлял своих персонажей, несущих гробы, тело для каждого. И «Тело для каждого из нас» было названием моей книги в течение десяти, двенадцати лет, до того самого дня, когда мы собрались отправить роман в издательство и решили, что название уже не подходит. Мы с моим агентом начали искать новое заглавие и остановились на «Никс».

Джон Ирвинг: Ты заметил, как ты мимоходом упомянул про десять или двенадцать лет? Большинство людей, возможно, и некоторые из твоих друзей, написали бы две-три книги за то время, как ты написал одну.

Нейтан Хилл: Так и есть.

Джон Ирвинг: Тебя, наверно, это немного раздражало.

Нейтан Хилл: Только немного.

Джон Ирвинг: Я люблю концовки. Они важны для меня. И самое главное в них, это когда читатель чувствует, что все, происходившее в романе, вело именно к такому концу. Даже если в действительности это не так. Должно возникать некоторое чувство неизбежности. Когда ты понял, чем закончится твоя книга? С точки зрения читателя, финал предопределен еще с начала книги. Трудно поверить, что ты не всегда его знал.

Нейтан Хилл: Я не знал с самого начала, чем все закончится. Ты сразу придумываешь развязку и приводишь к ней все, происходящее в романе, верно? Я так завидую твоему творческому процессу.

Джон Ирвинг: Это потому что я лентяй.

Нейтан Хилл: Я не знал, к какому концу я приду в этой книге. Ее я писал около десяти лет, значит, последняя фраза пришла мне в голову примерно на седьмом году. Долгое время я представлял себе другое окончание и еще дольше я вообще о нем не думал. Не знал и все. Я уже раньше это говорил, так что может ты и слышал: я получил степень магистра изящных искусств как раз перед тем, как начал писать роман. Оглядываясь назад, я понимаю, каким я был карьеристом. Я хотел написать нечто такое, что опубликуют в журналах определенного класса, и тогда издатели и агенты обратят на меня внимание, я смогу добавить это в свое резюме, получить желаемую работу и т.д. и т.п. Для меня это была возможность получить, что я хотел. Неудивительно, что ничего хорошего я тогда не написал.

Так продолжалось несколько лет, пока я не уехал из Нью-Йорка и не начал преподавать. Я весь отдался этому делу, потому что хотел преуспеть, и мне нравилось преподавание гораздо больше, чем Сэмюэлю в книге. Мне действительно нравилось преподавать, но из этого хорошей драмы не получится, так что Сэмюэля я сделал довольно угрюмым и озлобленным. Часть меня считала, что я не на своем месте. Я не достиг желаемого, я — неудавшийся писатель. Но это — лучшее, что со мной произошло. Укрепившись в мыслях о своей неудаче, я перестал посылать свои работы, перестал волноваться об редакторах и агентах. Только моя жена знала о моей книге. Каждые несколько дней я читал ей несколько страниц романа, которые я написал. И если у меня получалось отлично, то она мне об этом говорила. А если ей не нравилось, то она говорила, что получилось хорошо. Она всегда меня поддерживает, но иногда чуть меньше, чем обычно. Пока я работал над романом, я понял, что не могу писать его, только чтобы продвинуть свою карьеру. Опубликовать книгу сложно, и нет никакой гарантии, что это получится, и что каждый поймет, о чем мой роман.

Я не стал возлагать на это все мои надежды, и решил писать так, как люди заботятся о своем саде. Никто не держит сад, чтобы быть знаменитым. Никто не считает свой сад неудавшимся, если его никто не видит. Просто тебе нравится ухаживать за своим садом. Именно этому научила меня моя книга — получать ежедневную радость и наслаждение от самого процесса. Одной из причин появления в романе смешных моментов было то, что мне это принесло удовольствие.

Джон Ирвинг: В книге полно юмора. Это очень, очень забавно, но в извращенном смысле.

Нейтан Хилл: Как раз как я люблю. Да, это должно доставлять мне радость. Так вот, идея о такой концовке пришла мне в голову в процессе работы, когда я осознал, что значит творить, что значит быть писателем. Я отбросил свои предвзятые представления о том, кем я должен быть, принял окружающую реальность, стал наслаждаться каждым днем и тем, что я делаю. Возможно, это звучит, как банальщина и самотерапия, но я это глубоко прочувствовал. Когда я наконец перестал думать, что мне нужно соревноваться с теми, кто получил степень магистра вместе со мной, кто публиковал книги, а я нет, тогда ко мне пришла идея о финале романа. Я перестал волноваться о конкуренции. Я преподавал, я не высовывался и просто продолжал заниматься своим хобби, когда у меня было время, и это приносило мне наслаждение. Я надеюсь, что эмоции в конце романа отражают прозрение, которое я ощутил.

Джон Ирвинг: Они также отражают фразу, которую ты однажды использовал, когда говорил об этом, фразу о том, что вещи нужно «отпускать». Честно говоря, если бы я отложил книгу, прочитав несколько сотен страниц, и попытался угадать, чем все закончится, чем закончится этот конфликт между матерью и сыном, я бы решил, что двойное убийство весьма вероятно. Я имею в виду, что развитие событий шло к персональному и политическому армагеддону. Ты так хорошо скрывал значительный поворот в романе: запоминающийся момент для Сэмюэля. Не только он очень зол, но и ты сам очень зол на него и за него. Восхитительный момент, когда он просто отпускает все от себя. Когда он понимает, что эти эмоции разрушительны. На самом деле поразительно, глоток свежего воздуха, которого совершенно не ожидаешь.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ

Источник: Hazlitt
В группу Клуб переводчиков Все обсуждения группы
31 понравилось 0 добавить в избранное

Комментарии

Комментариев пока нет — ваш может стать первым

Поделитесь мнением с другими читателями!