Мистер Рипли — возвеличивание в миф

Кадр из фильма «Талантливый мистер Рипли» (реж. Энтони Мингелла, 1999)
Автор: Джеймс Ласдан

В очередной раз я стал перечитывать Патрицию Хайсмит во время неприятного продолжительного эпизода с киберпреследованием, происходившим в моей жизни. Как один из побочных эффектов моих проблем, я не мог читать книги, требующие сколько-нибудь усиленной концентрации внимания. Мне было чрезвычайно необходимо отвлечься, но было ощущение, что все те книги, которые я открывал, были написаны для людей, пребывающих в невозможно спокойном состоянии. Размеренное повествование того или иного романиста – суть, чувственность, стилистические изыски – казалось, каждая мелочь зависела от внимания читателя и чувства взаимного спокойствия, чувства на тот момент для меня совершенно недосягаемого.

  Я вспомнил как в прошлом, погружаясь в романы Хайсмит, меня охватывало чувство пассивности к происходящему, к тому медленному соскальзыванию к катастрофе, сопровождаемому интригами, вырастающими естественно, словно тени.

Когда я взялся за Незнакомцев в поезде магия началась с первых же строк: высоконравственный Хэйнс, сидя в поезде, переживая предстоящий развод и пытаясь читать Платона, смутно начинает замечать присутствие необычного незнакомца, севшего напротив. Я уже успел позабыть, сколько места в этой истории было отведено преследованию – перекликаясь с моими собственными затруднениями, местами до ужасающих подробностей, история захватила меня ещё больше. Но главное, что этот роман, а вскоре и другие, последовавшие за ним романы Хайсмит, давал мне чрезвычайно желаемое мной тогда чувство пребывания под наркозом. Погружаясь в насыщенную тревожную атмосферу этих историй, мои собственные тревоги исчезали.

  Мои злоключения закончились и литературные пристрастия вернулись к обычным, ну или, по крайней мере, я перестал зацикливаться на околомедицинской тематике. К тому времени я начал испытывать ощущение, что Хайсмит не просто мастерский рассказчик психопатологических историй для отличного времяпровождения, хотя это безусловно так, и в некоторых её книгах это тот минимум, который вы получаете. Однако в её лучших романах есть нечто большее – какое-то могущественное ощущение приходит при постижении персонажей из её книг, и оно не столько объясняется гнусными событиями, составляющими большую часть их книжных жизней, сколько безоговорочной, странно раскрепощающей и даже извращенно облагораживающей идее жизни.

  Лучше всего это прослеживается в её шедевральном Талантливом мистере Рипли (осторожно, спойлеры, я раскрою большую часть сюжета). Основной завязкой является убийство богатого парня бедным парнем с целью выдать себя за него и вследствие этого попадающего в затягивающиеся сети трудностей и опасностей. На этом этапе основное наслаждение приносит наблюдение за изобретательностью Тома Рипли и его талантом, выставляющим его в неослабевающем блеске, по мере того как он то увиливает, то как-либо смягчает роковые встречи с семьёй и друзьями его жертвы и представителями властей. Похоже, что формула, которой тут следует Хайсмит, та же, что и в классических историях со злодеем-протагонистом – читатели в напряжении наблюдают за тем, как зловещие побуждения их подсознания вырываются наружу, пока они сами, добропорядочные граждане, уверены, что правосудие восторжествует.

Конечно, в книгах в Рипли никакого торжества правосудия нет и в помине, во всяком случае общепризнанного, христианского правосудия. Хайсмит отнюдь не из первых криминальных романистов, кто отпускает своих героев безнаказанными после убийства невиновного (если быть точным, то двух невиновных), но тем не менее трудно вспомнить других писателей, которые заставили бы прочувствовать весь этот скандально-аморальный триумф, как видение более высокой и правдивой морали, морали основанной на довольно радикальном взгляде, что красивая жизнь больше подходит тем, кто может её по достоинству оценить.

  Рипли начинает как мелкий мошенник, влачащий жалкое существование среди кучки сомнительных друзей, которые недалеко ушли по социально лестнице, и которых он презирает. Он устал от себя и своей робости, и ему не достаёт ясности и цели. Том сразу улавливает возможность преобразиться, когда преуспевающий Герберт Гринлиф предлагает ему поездку в Италию, чтобы Том убедил его сына, Дики, забросить поприще художника и вернуться домой. Первоначальные мысли Тома трогательны и непорочны: по приезду в Италию он станет шофёром или найдёт работу в отеле, а может, устроится продавцом. Путешествие кажется общим знаменателем, но Тому кажется, что он преследует свои цели довольно скромно и даже подобострастно. Его первая надежда при встрече с Дики Гринлифом лишь стать спутником этого золотого мальчика (конечно, присутствует и сексуальный подтекст, который Хайсмит до поры поддерживает в крайней точке кипения, используя в решающие моменты, как топливо для взрывной жестокости). Рипли всячески пытается понравиться Дики, он использует все свои таланты для обаяния и дружеские шутовства, чтобы поселиться в доме Дики, но постоянно разочаровывается в своём идоле. Он оказывается не только паршивым художником, но и посредственным человеком: выказывающий снобизм и безразличие ко всему, несмотря на богемные замашки; быстро впадающий в скуку, несмотря на то, что находится в колыбели западной цивилизации; попросту заурядный в своих высказываниях и суждениях, а также совсем не умеющий пользоваться всеми возможностями и преимуществами, которые открывает перед ним его состояние. В противовес к этому, у Тома необузданное рвение к самообразованию, истинный голод к познанию культуры и неистощимые способности к совершенствованию своих познаний. Для Тома имеют огромную жизненную ценность, не материальную – духовную, такие прелести жизни, как книги и умные беседы, архитектура и искусство, качественная одежда и изысканные еда и вино. Практически сразу по прибытии в Европу он начинает учить итальянский, читать об искусстве и истории, планировать поездки на Капри, в Париж, Рим и Палермо. Он испытывает восторг настоящего знатока и ценителя, посещая различные галереи и соборы. Еще до того, как гомофобные подтрунивания Дики разжигают нечто убийственное в Томе, если ещё не ему самому, то читателю становится уже очевидным то, что из него получился бы гораздо лучший Дики Гринлиф, нежели из самого Дики. Так что по мере того, как в нём зарождаются мысли об убийстве Дики, нет ничего удивительного в том, что они незамедлительно перерастают в нём в жгучее желание стать Дики. Сцена убийства на воде (сама по себе для Тома ужасная тем, что его родители утонули в Бостонской гавани) одновременно является сценой перерождения Тома в Дики Гринлифа.

  Менее амбициозные писатели могли бы удовлетвориться триумфом Рипли в роли успешного самозванца и на этом поставить точку, но у Хайсмит на сей счёт были иные мысли. Перерождение застенчивого Тома в уверенного в себе Дики оказывается лишь первым шагом в великом странствии перевоплощений, уготованных автором для своего героя. Следующим шагом он должен быть перерождён заново, в лучшую версию самого себя: без страха, без мелочной зависти, без застенчивой нерешительности; но уравновешенным, утонченным, щедрым, самодостаточным. Одним словом – свободным (принимая во внимание элемент экзистенциализма, так или иначе воплощенный в судьбе Тома). С этой целью автор придумывает поразительный сюжетный ход – неизбежное убийство Фредди Майлса руками Тома-Дики делает персону Дики опасной для дальнейшего притворства им и вынуждает Тома вернуться в собственное обличье. Поначалу данная перспектива угнетает Тома, но ещё до того, как его страхи успевают оправдаться, становится ключевой в его линии поведения. История продолжает подвергать его всё новым испытаниям, во время которых начинают проявляться более высокие виртуозные навыки: ему приходится сталкиваться с итальянской полицией, с отчаявшимся отцом Дики и неутомимым, нанятым им детективом, с Мардж, при всём при этом умудряясь не упускать ни капли наслаждения от его апартаментов в Риме и Венеции, вожделенных магазинов, галерей и гостиничных сьютов. К тому моменту, когда он уже под собственным именем наконец отправляется в давно планируемое путешествие в Грецию, у читателя уже не возникает и тени сомнения в заслуженности этим человеком роскошной жизни.

  Несомненно, на своём пути он совершал жестокости, но этим он сопоставим с другим персонажем, не менее известным своими безграничными хитростью и изобретательностью, чьи средиземноморские похождения напоминают, как ни странно, странствия Тома Рипли. Одиссей – вот истинный знаток изворотливости, и я уверен, что я не первый, кто замечает это сходство. Патриция Хайсмит сама мимолётно указывает их подобие: «Еще в Венеции он решил, что это путешествие должно стать поистине великим событием в его жизни. Перед взором предстанут величественные острова, и он будет наслаждаться их видом как сильная, дышащая полной грудью личность, а не какое-то пресмыкающееся ничтожество из Бостона. И если в Пирее он попадет прямо в объятия полиции, все же тех дней, когда он, стоя на носу судна, проносился над морскими глубинами, подобно возвращающимся к родным пенатам Ясону или Одиссею, отнять у него уже никто не сможет».

Этот эпический размах и бесстыдное языческое величие апофеоза Тома Рипли возвеличивают книгу над жанром и простой литературой прямиком в миф.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ