Почему мы так много пишем о сиротах?

Автор: Liz Moore

Примерно лет до 11 меня преследовала неотвязная мысль о том, что еще в детстве мне суждено остаться сиротой. Если в выходные родители собирались сходить куда-нибудь без меня (а это автоматически означало, что я останусь с няней), то всю неделю я готовилась к тому, что они погибнут под колесами автомобиля. Не помню, как у меня появилась эта мысль, но я была уверена, что все случится именно так. Когда они уходили, я начинала горько рыдать и остаток вечера проводила у них в спальне: лежала на их кровати или сидела в шкафу, прижимая к себе мамин шарфик или книгу, которую она читала. Я не обращала внимания на жалкие попытки няни выманить меня из моего убежища и ждала, что вот-вот зазвонит телефон или постучат в дверь, и я узнаю о несчастном случае – он, по моему мнению, был так же неизбежен, как и то, что один час сменял другой.

Сейчас, конечно, мне очень жаль и няню, и родителей. Они не часто выбирались из дому, и конечно, переживали из-за этих драматических представлений, которые я устраивала. Но тогда я думала только о себе и о том, как изменится моя жизнь, когда я стану сиротой.

Не знаю, когда и почему это началось. Но сейчас я думаю, что, возможно, виной всему были те книги, которые я читала в детстве.

Одной из моих любимых книг была повесть Фрэнсис Бернетт Таинственный сад . Я обожала и экранизацию ВВС 1993 года, где основной музыкальной темой был один из печальных ноктюрнов Бетховена. Глава «Сирота», в которой родители Мэри умирают от холеры – ужасная внезапная смерть, – произвела на меня неизгладимое впечатление.

Ряды сирот пополнялись. Анна Ширли (персонаж книг Л.М. Монтгомери, впервые появляется в книге Анна с фермы "Зеленая крыша" – прим. перев.), Дайси из книг Синтии Фогт (американская писательница, автор книг о подростках – прим. перев.) о детях Тиллерман, дети из товарного вагона (герои книги "Дети из товарного вагона" ("The Box-car Children") Гертруды Уорнер – прим. перев.), и почти все персонажи «обувной серии» Ноэль Стритфилд. Романы Диккенса, героями которых были сироты, и Джейн Эйр , книга, которую я упрямо, хотя и с трудом, дочитала: я была потрясена тем, как обращались с бедной сироткой Джейн, которую некому было защитить. Вот такой будет и моя судьба, думала я, когда я останусь одна в целом мире. «Не осталось никого», – буду шептать я про себя, когда меня повезут в работный дом.

Удивительно, но детство мое прошло, а родители сумели выжить. Но эта моя детская идея-фикс, как и многие детские идеи-фикс, нашла отражение в моем творчестве. Сама того не желая, в каждом из своих трех романов я лишила родителей одного из персонажей. (Сейчас я как раз приступила к следующему роману, главный герой которого тоже сирота.) Конечно же, я не единственный писатель, который вводит в свои произведения персонажей-сирот, но с недавнего времени я начала задаваться вопросом: как получилось, что сироты стали своего рода моим личным художественным мотивом?

Я думаю, что в какой-то степени это можно объяснить чем-то вроде тревожного расстройства, которое я заработала еще в детстве: как и многие другие авторы, я склонна раздувать каждую мелочь до размера катастрофы. Добавьте к этому темперамент меланхолика и хорошо развитый рефлекс Моро (реакция, при которой ребенок раскидывает руки в стороны в ответ на стук по пеленальному столику или другой резкий звук – прим. перев.), положительной стороной которого является то, что я всегда ухитряюсь поймать падающий стакан или чашку на лету. В конце концов, какой участи больше всего страшится ребенок? Конечно, потери родителей. Мой сегодняшний интерес к книжным героям-сиротам может быть всего лишь отголоском этих детских страхов. Иногда мне кажется, что все, что помогает мне придумывать идеи для романов, существовало в моем воображении еще в детстве.

Приведу еще одну теорию: я, как и многие писатели, считаю, что писать о сиротах практично. Герой-сирота, особенно если он осиротел еще до того, как начался роман, являет собой изначально имеющуюся проблему, которая неизбежно приводит к логическому конфликту. И, как я не устаю повторять своим студентам на курсе творческого письма, конфликт – это все.

В 1999 году журнал Library Trends напечатал статью «От сказок до художественной литературы: герои-сироты в детской литературе» Мелани А. Кимбол. Автор начинает статью с отрывка из одной алжирской сказки:

Жил да был мальчик-сирота, он бродил по свету, и не было у него ни отца, ни матери, поэтому он был несчастлив. Никому он не был нужен, и никому не было интересно, почему он несчастлив. Но хотя ему было очень грустно, плакать он не умел, так как в мире еще не было слез.

Когда луна увидала мальчика-сироту, ей стало жаль его, и однажды ночью она спустилась с неба на землю перед мальчиком и сказала: «Поплачь, мальчик! Но пусть ни одна твоя слезинка не упадет на землю, которая приносит людям урожай, потому что тогда она станет нечистой. Пусть твои слезы падают на меня. Я возьму их с собой на небо».

И тогда мальчик-сирота заплакал. Это были самые первые слезы на земле, и они упали прямо на луну. Луна сказала: «Я благословляю тебя, и пусть все люди в мире любят тебя». После того, как мальчик выплакал все свои слезы, луна поднялась обратно в небо. С того дня сирота был счастлив. Все давали ему то, что его радовало. И до сегодняшнего дня на лице луны видны следы от слез сироты, которые были первыми слезами на земле.
Первые слезы (Алжир, кабильская народная сказка)

Мысль о том, что слезы сироты – это первые и, значит, самые важные слезы на земле, о том, что боль сироты важнее другой боли, инстинктивно кажется правильной, и поэтому писателям сложно устоять перед искушением написать книгу о сиротах. Такая книга увлекает и писателя, и читателя.

Вопрос, который занимает меня сейчас, когда я начинаю свой следующий роман, состоит в следующем: не является ли такое средство обманчивым? Может быть, я просто беру самую легкую проблему из всех существующих? И имею ли я право писать об этой проблеме? Я отдаю себе отчет в том, что в мире есть люди, много людей, которые потеряли родителей, будучи еще детьми, и их настоящую, непридуманную боль даже и сравнить нельзя с моими детскими страхами.

Попытаюсь найти оправдание и самой себе, и другим писателям, от Диккенса до Джоан Роулинг, которые снова и снова возвращаются к теме сиротства: для меня писать о сиротах означает писать об ужасе одиночества. Персонажи моих книг – это мое видение будущего после трагического события. Неважно, что происходит с ними в конце книги, по крайней мере, они преодолевают свое сиротство. Оно больше не является центральной проблемой их существования. И зачастую они обретают новые силы.

В моем последнем романе Heft ("Толчок"), один из главных героев в больничном холле представляет себе смерть матери, алкоголички, вырастившей его без отца.

Мысли мои устремляются в нежелательном направлении. С каким-то суеверным страхом я начинаю думать об этом, представляю себе сцены, которые мне вообще-то не хочется воображать. Ребёнком я иногда делал то же самое. В начальной школе я представлял себе, что она умерла, а потом щипал сам себя, чтобы этого не случилось. Картинка, возникавшая в моем воображении, была всегда одной и той же: я в школьном спортзале, меня вызывают в кабинет директора, и мистер Карти сообщает мне ужасные новости. Я героически пытаюсь держать себя в руках, а потом сбегаю с уроков. Это были фантазии, в которых, кроме ужаса, было и нечто приятное. Приятно было жалеть самого себя. Приятно падать в бездну отчаяния после того, как так долго балансировал на ее краю. А потом я щипал сам себя и говорил: хватит! И то же самое я говорю себе и сейчас.

Скоро выйдет роман The Unseen World ("Невидимый мир"). Героиня, 12-летняя девочка, растущая без матери, пытается примириться с мыслью о том, что ее отец сходит с ума:

Он все также ужинал с ней каждый вечер, но в последнее время казался рассеянным, словно брел в тумане: она пыталась задавать ему вопросы о чем-то из области математики, физики или химии, но он отвечал коротко, совсем не так, как раньше, когда он с удовольствием разражался пространными лекциями. И сам он больше не задавал ей никаких вопросов, чтобы выяснить, поняла ли она его объяснения. Но уроки все еще были регулярными и интересными, так что Ада с легкостью могла убедить себя, что волноваться ей не о чем. Она говорила самой себе, что, наверное, он работает над чем-то серьезным, и что пока он не готов никому рассказать об этом – даже ей. Наверное, так она защищала себя, потому что мир ее вращался только вокруг отца, и случись что-то непредвиденное – она, кувыркаясь, полетела бы прямо в открытый космос.

Оба персонажа этих двух романов воспринимают смерть своих родителей со смесью ужаса и нетерпения. Наконец-то оказаться в ситуации, которая внушает им такой страх и которая одновременно кажется им неизбежной, было бы для них – как и для ребенка, которым я была когда-то – сродни вскрытию болезненного нарыва. Далее, по мере развития сюжета романов, такая ситуация позволит им обрести независимость. Иногда я задумываюсь, а не были ли мои навязчивые мысли о смерти родителей способом выразить желание к самореализации. Кимбол пишет по этому поводу: «Так как сироты остаются без естественной защиты своей семьи, решая проблемы, им приходится полагаться только на самих себя».

Раньше я боялась того дня, когда мне придется самой решать свои проблемы. Страх, который я осознавала, был страхом потери родителей, но, кто знает, может за ним скрывалось ожидание другой, менее трагичной судьбы: предчувствие взросления? Это именно то, чего боимся мы все: необходимость самому распоряжаться своей судьбой, быть теми, кто принимает решения.

Возможно, именно это – в гораздо большей степени, чем сиротство – и интересует меня, когда я пишу романы: первые неуклюжие попытки героя реализовать себя как личность. Возможно, это интересует меня и в самой себе.

Я не ложилась спать, пока не возвращались мои родители. Насколько я помню, мне никогда не удавалось заснуть до их прихода. Я, комок нервов, лежала в кровати и ждала, когда же я услышу шорох шин подъезжающего автомобиля и звук ключа, поворачиваемого в замочной скважине. Я ждала, когда я услышу неясные разговоры – вот они расплачиваются с няней и спрашивают, не надо ли подвезти ее домой. И только потом я засыпала.

Наутро я встречала их так, словно они были приведениями.

Перевод: two_cats
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ