Чему Борхес научился у Сервантеса

Фото: кадр из фильма "Дон Кихот" (2000 г.).

О языке и тонкой грани между вымыслом и реальностью

Борхес по-новому открыл Дон Кихота как шутливый роман, полный сюрпризов и неожиданных предвосхищений того, как мы читаем сегодня. В различных жанрах и на протяжении десятилетий его многообразные размышления открывали новый путь для читателей. Приведенная ниже беседа состоялась в январе 2016 года между Иланом Ставансом, профессором кафедры Латинской Америки и латиноамериканской культуры в Амхерстском колледже, автором книги Quixote: The Novel and the World (2015) и издателем «Restless Books», и Уильямом П. Чайлдерсом, доцентом английского языка в Бруклинском колледже и автором книги Transnational Cervantes (2006).

Уильям П. Чайлдерс: Герои Сервантеса сразу вошли в массовую культуру. Однако в литературных кругах, чтобы раскрыть весь свой потенциал, этой книге нужно было избавиться от ассоциации с европейским реализмом. Хуан Монтальво попытался; его пролог к «Главам, о которых забыл Сервантес» (Chapters That Cervantes Forgot, 1895) – это декларация культурной независимости от Испании. Но его сатира слишком привязана к местным обстоятельствам Эквадора 19-го века. Именно Борхес открыл путь к по-настоящему автономному латиноамериканскому прочтению.

Илан Ставанс: Борхес был не только увлекающимся читателем, но еще и страстным. В «Автобиографическом эссе», опубликованном в журнале «Нью-Йоркер» в 1970 году в соавторстве с Норманом Томасом Ди Джованни, он описывает, как читал «Дон Кихота» в раннем возрасте, сначала на английском, и когда ему попал в руки оригинал на испанском, тот воспринимался как плохой перевод. Он написал «Пьер Менар, автор “Дон Кихота”» (1939), пожалуй, наиболее важную свою историю и – не думаю, что преувеличиваю! – возможно, наиболее важную за все 20-е столетие. Он также включил в сборник Новые расследования (1952 г.) эссе «Скрытая магия в “Дон Кихоте”». Он написал несколько поэм на эту тему. А еще он написал педагогическое произведение о том, как функционирует первое предложение этого романа, и еще одно о последней главе.

УЧ: «Пьер Менар» – один из первых текстов Борхеса, посвященных Сервантесу. Его воспринимали как манифест постмодернизма – напр., в эссе Джона Барта 1967 года «The Literature of Exhaustion» («Литература истощения»). Современный индивидуализм преувеличивает значение оригинальности. Изобретение писателя, который ничего не привносит в текст, кроме присоединения к нему своему имени, как это делает Менар, выставляет на посмешище идею авторства.

ИС: Я как-то задавался вопросом, а не является ли Менар всего лишь плагиатором? Рассказчик в истории Борхеса создает вокруг его свершения зону смысла. Лишенный этой зоны, он всего лишь второсортный копиист. Я шучу, но только отчасти. Что, если я возьму притчу, написанную, скажем, Кафкой, какую-нибудь наименее известную, и опубликую ее под своим именем?

УЧ: Другой способ взглянуть на текст Менара – как на перевод с испанского на испанский, как предложила сделать Джорджина Допико Блэк (Cervantes 31 [2011]: 27-49). Менар становится символом того, что происходит, если «тот же» текст появляется в другом культурном локусе; что на самом деле означает: каждый раз, когда его читают (перечитывают), потому что, в духе Гераклита, нельзя дважды поместить текст в один и тот же разум.

ИС: К тому же, вы действительно не можете быть самим собой дважды.

УЧ: Рассказчик утверждает, что то, что вы называете его «зоной смысла», делает текст Менара богаче, чем Сервантесовский, из-за реконтекстуализации – он был «написан» в 20-м веке. Это уморительная сатира на свойственное ученым притязание на «нахождение» смысла в тексте вместо того, чтобы признать, что он всегда даруется в процессе чтения. Но Пьер Менар (Борхес) мог выбрать для повторения любое произведение. Почему «Дон Кихот»?

ИС: Ответ прост: «Дон Кихот» находится в сердце – или лучше, как сказал Уильям Х. Гасс, «в сердце сердца» – испаноязычной цивилизации. С точки зрения Борхеса, никакое другое произведение даже близко не выражает того, что мы, los hijos de España (дети Испании (исп.) – прим. перев.), имеем в виду. Тот факт, что Борхес выбрал роман Сервантеса, следует также рассматривать и с другой точки зрения. Этот выбор подразумевает, что Латинская Америка была создана из ряда европейских колоний. Культура (по крайней мере, высокая культура) была импортирована из Старого света. Этот импорт, внушает история, не только был присвоен, но и переработан через новую призму. То, что аргентинец, живущий в Буэнос-Айресе, то есть «на краю света», способен переписать, под псевдонимом Пьера Менара, неприкосновенное произведение искусства, которое подтверждает существование испанского языка, означает, что геополитика сместилась от центра к периферии. Или, если выразиться еще лучше, что основа расшаталась; она была заменена множеством других децентрализованных основ. В этом, с моей точки зрения, заключается идеология менардизма, как она описана в «Quixote: The Novel and the World»: вытеснение Испании с позиции источника, чья вода орошала ее отдаленные поселения. В Новом свете оригинальность базируется на переворачивании европейской эстетики вверх ногами, ее обновлении, создании клонов, которые более оригинальны, чем оригинал. Называйте это местью туземцев!

УЧ: «Основа расшаталась» – очень кстати приходятся слова Йейтса (цитируется его стихотворение «Второе пришествие» – прим. перев.), ирландского поэта, тоже писавшего с периферии, апокалиптически возвещая конец колониализма. Но каковы аргентинские предпосылки для этой апроприации? Что предшествовало менарздизму?

ИС: Поль Груссак, француз по происхождению, который был предшественником Борхеса на посту директора Аргентинской национальной библиотеки, писал о Сервантесе и «Дон Кихоте» убедительно и полемично. Он был беспощадным критиком. С его точки зрения, стиль Сервантеса был нескладным – и, что уж говорить, он был прав. Груссак также участвовал в полемике с Марселино Менендес-и-Пелайо по поводу «Дон Кихота» Авельянеды. Рубен Дарио, лидер так называемого движения модернистов, посвятил ему «Coloquio de los Centauros» (Prosas profanes y otros poemas, 1896). Борхес часто цитирует Груссака, в том числе в эссе «Скрытая магия в “Дон Кихоте”». Еще есть Леопольдо Лугонес, другой модернист, который в своей книге «Romancero» (1924), упоминая «Дон Кихота», говорит о том, что «el arte no presenta las cosas como son, sino como debieran ser», искусство представляет вещи не такими, какими они есть, а таким, какими они должны быть. И, если говорить о не-аргентинских друзях Борхеса, которых он встретил в Буэнос-Айресе, доминиканский эссеист Педро Энрикес Уренья и мексиканский энциклопедист Альфонсо Рейес (который сказал, что Груссак, француз, научил его, как писать на испанском – заявление, получившее ощутимый отзвук в «Пьере Менаре») также писали о «Дон Кихоте». Тем не менее, ни одна из этих ссылок не имеет большого значения, когда дело сводится к мировоззрению менардизма, которое является творением исключительно Борхеса.

УЧ: «Пьер Менар» не был единственным в своем роде. Борхес читал Сервантеса всю свою жизнь, и его размышления затрагивали различные жанры: эссе, лекции, художественные произведения, поэзию, интервью, мемуары… Он первый всерьез заинтересовался метапрозаическим аспектом повествования. «Скрытая магия в “Дон Кихоте”» использует это обделенное вниманием измерение техники Сервантеса для выражения постмодернистской дилеммы, касающейся отношения между субъективностью, языком и миром: «Почему нас смущает, что Дон Кихот становится читателем “Дон Кихота”, а Гамлет – зрителем “Гамлета”? Кажется, я отыскал причину: подобные сдвиги внушают нам, что если вымышленные персонажи могут быть читателями или зрителями, то мы, читатели и зрители по отношению к ним, тоже, возможно, вымышлены» (перев. Е. Лысенко). Вымысел и реальность взаимозаменяемы; ни то, ни другое не может быть показано как нечто большее, чем репрезентация.

ИС: Я нахожу изумительным то, что Борхес в своем эссе использовал «Дон Кихота» и Гамлета , чтобы изложить свои доводы. Пьеса Шекспира, написанная между 1599 и 1602 годами, появилась примерно в то же время. (Первая часть романа Сервантеса появилась в 1605 году). Между ними много общего, метапрозаическая схема – это только один аспект. По-моему, Бард, Сервантес и Монтень пригласили нас посмотреть на интроспекцию – индивидуализм как жизненная стратегия, пространство наших снов, конфликт между мыслью и эмоцией – как на определяющий фактор современности. Борхес, заядлый читатель, также видит в Гамлете и Дон Кихоте свидетельство того, что мы, люди, всего лишь персонажи в большем, непостижимом повествовании.

УЧ: Именно так. Речь – это не продукт автономной, свободно самоопределяющейся идеи, которая волшебным образом внедряет себя в язык. Язык и мифические структуры, которые поддерживают его, служат источником субъективности. Борхес обнаружил, что эти идеи конца 20-го века уже существовали у Сервантеса.

ИС: Один из наиболее восхитительных аспектов жизни Борхеса, который не часто исследуется, – это его интервью. Когда его слепота усилилась (это было врожденное заболевание), он стал зависеть от помощи других людей. В том числе и для бесед, чтобы выразить свои идеи.

УЧ: Как заметил Тед Лайон, Борхес дал сотни интервью, превращая опыт в перформативный литературный жанр, полный иронии и юмора (Latin American Literary Review 22 [1994]: 74-89). Он часто возвращался к «Дон Кихоту», повторяя обычно три момента: 1) конкретные приключения не имеют значения, они всего лишь способ познакомиться с персонажем; 2) сдержанный стиль Сервантеса способствует эмоциональной связи с протагонистом; и 3) во второй части те персонажи, которые читали первую часть, становились соучастниками Кихота, помещая эту книгу – которую Борхес предпочитает первой части – между реализмом и фантастическим.

ИС: Мне нравится формат беседы. Я научился у Борхеса. Он беседовал как с друзьями, так и с незнакомыми людьми, в публичных местах и приватно. У него была поразительная память, которая позволяла ему продолжительно цитировать, скажем, Джона Милтона и Хосе Эрнандеса. Некоторые из его наиболее ценных доводов развились в ходе таких тет-а тет, напоминающих мне о танго. В своих беседах с Антонио Каррицо и Ричардом Бургином он говорил о «Дон Кихоте».

УЧ: Для Борхеса заслуга Сервантеса заключалась в создании, из слов, отдельной личности, колоссальной и существующей за пределами языка, за рамками репрезентации, используемой для сообщения знания о нем. Это переворачивание онтологического преимущества реального по отношению к вымышленому бросает вызов всем «реальностям». Шедевр Сервантеса стал идеальной иллюстрацией собственной теории Борхеса о литературе.

ИС: Для меня «Дон Кихот» – это не только удивительное творение, из слов, из двух поразительных частей; это также книга временами противоречивая по стилю и излишне эпизодическая по структуре. Кстати, то же самое можно сказать о Шекспире. В этом семестре я читаю курс в Хэмпширской окружной тюрьме, в Нортгемптоне, Массачусетс, который называется «Шекспир в тюрьме». Я фокусируюсь на некоторых поздних пьесах, особенно на «Гамлете», Короле Лире и Буре . Было время, когда на Барда смотрели как на гения, почти игру природы, чей талант был сверхъестественным, то есть за пределами этого мира. Наше мнение изменилось. Его пьесы являются реакцией на определенные политические, социальные, экономические и военные события того времени. Он также сотрудничал с множеством других авторов. И «Первое фолио» было коллективным усилием. Некоторым образом его творение имеет нечто общее, с точки зрения оригинальности, с «Библией короля Якова». Все это к тому, что некоторые пьесы Шекспира превосходны (например, «Гамлет», хотя, ей-богу, у нее есть свои критики), а другие («Два знатных родича», Цимбелин и т. д.) плохого качества. У него низкое может быть превосходным, если сравнивать хотя бы с Беном Джонсоном.

УЧ: Борхесовская апроприация «Дон Кихота» отмечает «до» и «после» в литературных отношениях между Латинской Америкой и Европой. Она уравновешивает определенные прочтения Сервантеса как типично испанского, появившиеся после утраты Испанией последних колоний в 1898 году. Унамуно сделал Дон Кихота воплощением трагикомической роли Испании в истории. «Размышления о Дон-Кихоте» Ортега-и-Гассета (1914 г.) положили начало испанской интеллектуальной традиции философской критики Сервантеса. Использование ими самого известного писателя Испании как национального монумента – это реакция на влияние латино-американского высокого модернизма, когда в Испании так подражали Рубену Дарио. «Дон Кихот» был их национальным больверком против обратного течения четырех столетий культурного империализма.

ИС: Дарио использовал для вдохновения юбилеи. В 1892 году, за несколько лет до испано-американской войны, он написал диатрибу о Кристофоре Колумбе. А в 1905 году он опубликовал «Letanía de nuestro señor Don Quijote», чтобы отметить четырехсотлетний юбилей романа Сервантеса. Дарио описывает Дон Кихота как религиозного деятеля, которым следует восхищаться, но который не способен избавить современность от грозящих ей многочисленных опасностей.

УЧ: Хотя каждый использует его с разной целью, Унамоно и Дарио разделяют полуироничный образ Кихота как святого. Борхес сохранял в поле зрения бренного человека – Алонсо Кихано, Мигель де Сервантес – на котором основана мифическая фигура рыцаря. Этот контраст особенно очевиден в его поэзии, где он использует его, что поразмыслить о банальности жизни и силе воображения. Я насчитал шесть коротких стихотворений: «Читатели» и «Солдат Урбины» в «Иной и прежний» (1964), «Мигель де Сервантес», «Сны Алонсо Кихано» и «Свидетель» в «Сокровенной розе» (1975), а также «Я даже не прах» в «Истории ночи» (1977). В «Dreamtigers» (1960) есть два прозаических произведения, похожие на сюжеты Кафки, которые называются «Притча о Сервантесе и Дон Кихоте» and «Проблема». («Проблема» – как бы Кихот отреагировал, если бы он на самом деле убил кого-нибудь во время одной из своих встреч? – противопоставляет непоследовательность вымысла и неизбежность смерти).

ИС: В моей личной библиотеке есть маленькая книжка, в которой собраны все тексты Борхеса о «Дон Кихоте». Больше всего мне нравится в ней ее раздробленное (напр., фрагментированное) содержание, которое, конечно же, является наиболее прочным вкладом Борхеса в литературу. Одно из его качеств, на которое редко обращают внимание, – его страсть к справочникам и пособиям. Он написал введения в буддизм, германскую, британскую и американскую литературу, в мистицизм, и так далее. Он также редактировал антологии аргентинской литературы (вместе с Энрикесом Уренья), вымышленных существ, фантастической литературы (вместе с Адольфо Биой Касаресом и Сильвиной Окампо) и т. д. Он посвятил целую книгу Божественной комедии Данте (Nueve ensayos dantescos, 1982). И у меня есть его двухтомный сборник (снова в соавторстве с Биой Касаресом) «Поэзия гаучо» (1955). Но книга о «Дон Кихоте», которую я упомянул, была выпущена после его смерти при содействии его вдовы Марии Кодама. Я хочу сказать, что Борхес не ставил задачу изучать роман Сервантеса систематически. Напротив, он возвращался к нему в поисках вдохновения, когда оно ему требовалось.

УЧ: Недавно я нашел в сети восстановленную лекцию, которую Борхес читал по «Дон Кихоту» в Техасском университете в Остине в 1968 году. Он имел большой успех. Они бурно ему аплодировали.

ИС: В 1961 году он (наравне с Сэмюэлем Беккетом) получил премию Форментор. К ней прилагалось обязательство издателей по всему миру сделать переводы его трудов. (Эта премия также известна как Международная издательская премия). Таким образом, его восхождение к мировой славе начинается в шестидесятые. Сначала, в 1961 году, он приехал в Техас, и в Соединенные Штаты, хотя лекция, о который вы говорите, относится к другой поездке в 1968 г.

УЧ: Его основной темой на том мероприятии была наша дружба с «Дон Кихотом». Он затронул вопрос «Частичной магии»: вымышленные персонажи такие же реальные, как и мы, а мы такие же вымышленные. Но подкупает то, что он делает это интимным, ближе к настроению стихов. Нехарактерно сентиментальный Борхес появляется в момент сближения с автором при обсуждении смерти персонажа. Когда рассказчик попросту заявляет: «испустил дух. Я хочу сказать, что он умер», Борхес утверждает, что Сервантес не мог найти подходящего выражения для своего горя из-за смерти Дон Кихота, поэтому он ограничился нескладным предложением, зная, что читатель поймет, что никакое красноречие не заполнит эту пустоту. Он заканчивает лекцию, делая трогательный жест, повторяющий тот, который приписывается Сервантесу: «Дон Кихот… по существу – это источник радости. Я всегда считал, что одна из весьма счастливых вещей, которые случились со мной в жизни, это знакомство с “Дон Кихотом”». Когда после лекции его попросили прочесть что-нибудь из своих сочинений, он прочел сонет «Солдату Урбины».

ИС: В стихотворении Борхеса Сервантес, рассказывая повсюду о своей военной карьере, путешествует по просторам Испании в поисках чего-нибудь, чтобы оправдать свою жизнь, и случайно натыкается на вечную пару, протагонистов романа. Я выделил это слово, потому что Сервантес не знает и не достоин («indigno», любимое выражение Борхеса) своего открытия. Это, как вы знаете, является лейтмотивом критики «Дон Кихота». Например, Мигель де Унамуно также считал Сервантеса недостойным своего свершения. Трикстеровский стиль Борхеса, своего рода «литературный» синдром Туретта, основывается на бесчисленных, иногда фиктивных цитатах. Он постоянно отдает должное предшественнику и, попутно, перестраивает традиции. Поэтому я считаю неправильным, что в 2011 году Кодама остановила публикацию «El hacedor (de Borges)», новую версию от Агустина Фернандеза Малло, подготовленную издательством «Alfaguara» в Испании, который использовал – и даже злоупотребил ими – Борхесовские цитаты, чтобы создать постмодернистский коллаж. Ее аргумент: интеллектуальное авторское право должно быть защищено.

УЧ: Как иронично, что вдова автора «Пьера Менара» столь упорно защищает его авторские права! Как он писал в «Борхес и я»: «Охотно признаю, кое-какие страницы ему [Борхесу] удались, но и эти страницы меня не спасут, ведь лучшим в них он не обязан ни себе, ни другим, а только языку и традиции» (перев. Б.Дубина). Он приложил все силы, чтобы это относилось и к Сервантесу.

ИС: Последняя часть этого утверждения – словно мантра для меня: то, что мы делаем, на самом деле не наше, но скорее это часть большего, всеохватывающего потока, который мы называем культурой. Я рад, что вы заговорили об авторском праве. Это довольно своеобразное понятие: обладание идеей, замыслом, набором параграфов. Побочный продукт эпохи Просвещения, авторское право – это довольно недавний термин. В Соединенных Штатах оно стало юридическим понятием в конце 18-го века как способ продвижения прогресса в науке и искусстве путем обеспечения отдельным лицам права собственности на их интеллектуальные и творческие труды. Я вижу Борхеса человеком Ренессанса: личностью, влюбленной в знание, незаинтересованной в фактическом обладании им. В идеальном мире каждый может цитировать его, не запрашивая разрешения. Я думаю то же само о своей работе: мои слова являются моими, только пока они переходят из моей головы на страницу; после этого он не принадлежат никому, кроме традиции.

Перевод: zverek_alyona
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ