Фикшн и нон-фикшн: искусственное разделение в англоязычной литературе

В поисках книги в английском книжном магазине. Фото: Alamy

Автор: Ричард Ли (Richard Lea)

В некоторых культурах различия между этими понятиями нет – есть только "истории". Правда ли, что эта граница проведена исключительно англоговорящими писателями и издателями? Возможно, им тоже следовало бы просто наслаждаться рассказыванием историй?

Настоящая пропасть разделяет книжный мир на две части, словно глубокая трещина, пролегающая через книжные магазины, библиотеки и списки литературных премий – это деление на художественную литературу и нон-фикшн.

Те, кто пытается навести мосты между ними, могут, как Джефф Дайер, прийти к отказу от этих терминов или, как Шейла Хэти, опровергать то, что написано на суперобложках их же книг. Тех, кто оказался не на той стороне границы, называют мошенниками, ставят к позорному столбу и подвергают остракизму, как Джеймса Фрея [его автобиографическая книга о борьбе с зависимостью, ставшая бестселлером в 2003 году, оказалась вовсе не автобиографической – многие факты были выдуманы или беззастенчиво преувеличены, что привело к громкому скандалу – прим. перев.].


Александр Хемон: "В Боснии произведение не относят к той или иной категории, исходя из его отношения в истине и вымыслу". Фото: Мурдо Маклеод для "Guardian"

Однако как утверждает Александр Хемон, в его родном языке этой пропасти нет вовсе: "В боснийском нет терминов, аналогичных понятиям "художественная литература" и "нон-фикшн", да и различия как такового тоже нет".

"Это не значит, что нет также представления об истинном и ложном, - продолжает он. – Просто произведение не относят к той или иной категории, исходя из его отношения в реальности и вымыслу". Когда человек, говорящий на боснийском языке, пытается сформулировать различие между этими направлениями, ему приходится заимствовать какие-то неуклюжие конструкции и термины из других языков, объясняет Хемон. "Например, некоторые образованные люди изуродовали английское "фикшн", превратив его в тошнотворное "fikcija", а "ne-fikcija" звучит еще хуже. Я бы ни за что не стал использовать эти слова. Ни один среднестатистический таксист их не поймет".

Даже те, кто с языком на ты, как боснийский переводчик Хемона Ирена Злов, могут оказаться в тупике. Когда Злоф работала над боснийским изданием The Book of My Lives ("Книга моих жизней") – "первая книга Хемона в жанре нон-фикшн", как было заявлено в американском издании – она "понятия не имела", как переводить термины "фикшн" и "нон-фикшн", вспоминает Хемон. "Поскольку они фигурировали только в разделе с благодарностями, мы их просто вырезали. Когда мне нужно было как-то описывать свою книгу, я говорил "правдивые истории" или "личные очерки".

По его мнению, категоризация в английской литературе как-то связана с религией. "По-моему, оценивать книгу с точки зрения ее правдивости все равно, что подходить в ней с религиозно-нравственным мерилом, корни которого кроются в протестантизме или пуританстве, - говорит он. – В этом контексте образец правдивой истории это, конечно, Библия, а всякая книга, основанная на вымысле, тут же воспринимается как нечто подозрительное, и заслуживает права на существование только при должном с моральной точки зрения содержании".

Хемон не полиглот, и все же ему кажется, что "английский язык – исключение, и вообще, такое разделение приобрело бесспорный характер сравнительно недавно, и особенно ярко оно проявляется в Америке".

Как утверждает Александр Боскович, преподаватель боснийского, хорватского и сербского языков в Колумбийском университете Нью-Йорка, в этих языках "фикшн" определяется примерно так же, как в русском, то есть "umetnička književnost" или "художественная литература", а иногда еще используется термин, заимствованный из французского языка – "беллетристика" ("изящная литература"). Слово "fikicija" только еще начинает усваиваться в боснийском, хорватском и сербском языках, но "нет понятия, аналогичного английскому "нон-фикшн". В том, что англоговорящий истолкует как нехватку разграничения, славянин найдет "богатство смыслов, полное тонких различий".

- Такое прозрачное деление на две категории в английском языке в славянских языках обозначено по-другому, - говорит Боскович, - и оно уходит корнями в историю и сложные отношения различных устных и письменных жанров, то есть то, что в постструктурализме назвали бы общим выражением "плодами писательского труда".

Нгуги Ва Тхионго: "Творческое воображение в языке кикуйю всегда носило устный характер, а не письменный". Фото: Мурдо Маклеод для "Guardian"

Разделение на "фикшн" и "нон-фикшн" очень туманно и в языках, которые не имеют ничего общего с боснийским – в арабском и кикуйю. Как рассказывает кенийский писатель Нгуги Ва Тхионго, "ключевое слово" в кикуйю это "rũgano" – "история" или "повествование". "Rũgano" это самое близкое к английскому "фикшн" понятие, - объясняет Нгуги, - но оно вполне может подразумевать или обозначать исторически достоверный рассказ. "Kũgana rũgano" – "рассказывать историю" – может значить и то, и другое, но чаще всего имеется в виду пересказ чего-то общеизвестного, например, мифа. Искусство в самой манере повествования, а не в сюжете. Лучший рассказчик тот, кто может возродить напряженное ожидание, а затем удовлетворить его".

Сам термин "история" тоже можно уточнить с помощью выражения "rũgano rwa gwĩtungĩra" ("выдуманная история"), которое противопоставляет художественное произведение мифу, или "rũgano rwa marimũ" ("история о великанах"), что может в буквальном смысле обозначать историю о великанах или же "историю, не являющуюся правдой". Есть еще понятия "ndungo" ("сочинение"), в равной степени относящееся к художественной и нехудожественной литературе, и "ũhoro" ("новости"), правда "новости" в данном случае понимаются "в очень широком смысле – как события, среди которых можно найти актуальную информацию о происшествиях, но также и просто истории. Так что к гостю, вошедшему в дом, после приветствия обращаются обычно с вопросом "Rehe ũhoro"("Какие новости?")"

Нгуги поясняет, что есть также и слово, обозначающее литературу – "kĩrĩra", но в это понятие включается все – "мудрые высказывания, нравоучительные байки, художественные произведения".

- Важно понимать, что творческое воображение в языке кикуйю всегда носило устный характер, а не письменный, - замечает он. – Это было тем, что сегодня называется "устной литературой" (англ. orature).

Современное литературное деление включает "kĩrĩra kĩa rũrĩmĩ" ("литература языка или рта", рассказываемая вслух) и "kĩrĩra gĩa kwandĩka" ("письменная литература"), но оба понятия могут относиться к художественной и нехудожественной литературе.

Такая же расплывчатая классификация свойственна и арабскому языку, рассказывает Мохаммед Хасан Алван – художественная литература обозначается в нем тремя словами, которые читаются как "хекайя" (الحكاية), "кесса" (قِصَّة) и "сард" (سَرْد).

- Первые два слова значат "история", - говорит Алван. – Третье – "рассказывать историю". А вот единодушия по поводу арабского аналога термина "нон-фикшн" нет. Я восхищаюсь этой чертой английского языка – можно создать простое и ясное слово, добавив лишь "non-". Из любопытства я обратился к своим подписчикам в "Твиттере" с просьбой предложить какие-нибудь варианты. И мне предложили "уэйк'и" (وَاقِعيّ), что значит "реалистичный", и "надари" (نَظري) – "теоретический". Меня не удовлетворяет ни то, ни другое.

Если рассказ первостепенен в кикуйю, то об арабском, считает Алван, можно сказать прямо противоположное. "Я думаю, что художественная литература в арабской культуре относительно новое явление. И поэтому можно рассматривать ее как одну из ветвей, произрастающих из древа нехудожественной литературы". Два этих направления неравнозначны в арабской словесности, продолжает он, так что это ответвление определяется только в сопоставлении с доминирующим понятием. "Когда вы хотите уточнить, что речь идет о литературе, основанной на вымысле, вы говорите "художественная литература".

Книжный магазин в Гуанчжоу, Китай. Фото: Alamy

Если верить переводчице Никки Харман, то англоговорящий мир не одинок в своем стремлении разделить художественную и нехудожественную литературу – в китайском языке есть совершенно аналогичные понятия "ксу гоу" (虚构) и "фей ("не" или "нон-") ксу гоу". Однако чем ближе к дому, тем более смутным становится это разграничение. Немецкие бестселлеры, рассказывает переводчица Кэти Дербишир, также подразделяются на две категории – Sachbücher ("книги, основанные на фактах") и "Belletristik" – еще одна вариация заимствованного французского термина "беллетристика". Но граница между ними пролегает "совсем не в том месте, как в мире англофонов".

В категории беллетристики, поясняет Дербишир, рядом с романами вы обнаружите автобиографии, например, Ach, diese Lücke, diese entsetzliche Lücke Йоахима Мейерхоффа или "Ahnen" Анны Вебер – ее исследование собственной семейной истории. "Возникла путаница с книгой Хелен Макдональд H is for Hawk ("Я значит ястреб") – я видела, что она обозначена как роман, но немецкий издатель назвал ее "erzählendes Sachbuch" – своего рода повествовательный нон-фикшн. Немецкий "Амазон" помесил ее в категории "Мемуары" и "Зоология".

- В Германии основное различие состоит в стиле написания, - говорит она. – Если книга написана в художественной манере, то ее относят к беллетристике. Если же главная задача в том, чтобы передать информацию, тогда она попадает в книги, основанные на фактах.

Переводчица Эстер Аллен вспоминает, как осознала, сколько мексиканских и французских книжных магазинов разделяют авторов по национальному признаку, вместо того чтобы делать акцент на отношении книги к действительности.

"Тогда меня это поразило, да и сейчас поражает, ведь это гораздо более здравый подход", - говорит Аллен. Разграничение между "художественным вымыслом и реальными фактами", которое кажется настолько очевидным для англоговорящих, "не так уж однозначно для всех остальных", продолжает она, обращая внимание на развитие в 1990-х таких терминов, как "l’autofiction" во французском и "la autoficción" в испанском. "Это сочетание автобиографии со всеми художественными свободами – кажется, оно явно противоречит несколько наивной англоязычной классификации, заявившей о себе во всем мире примерно в то же время". Видимо, слово "no ficción" постепенно отвоевывает себе место в испанском, но оно очень редко встречается в португальском и отсутствует во французском.

Писательница Антония Байетт тоже в первую очередь думает о книжных магазинах, едва слышит термины "фикшн" и "нон-фикшн", потому что ей и в голову не приходит, "что могут значить эти слова, кроме того что их пишут на указателях в книжных и библиотеках". Но это поднимает проблему, которая "все сильнее волнует ее как писателя – смешивание правды и вымысла в одном произведении". Она говорит: "Я не хочу вникать в мысли и чувства реальных людей – мне больше нравится придумывать новых людей, в которых сочетаются отдельные черты и взгляды реальных лиц, в результате чего на свет появляется уникальная личность. Я уверена, что и при этом возможно стремление к истине".

Сама она не использует термин "нон-фикшн". "История, биография, автобиография, мемуары, дневники… Все эти формы может принимать художественная литература, просто как читатель я хочу точно знать, за что берусь".

Помня о своем квакерском воспитании, Байетт, как и Хемон, предполагает, что это деление книг имеет религиозные корни. "Как говорит Б. С. Джонсон, рассказывать историю и врать это одно и то же. Это крайнее выражение того, что я волне могу понять и принять".

Размытые границы… Антония Байетт и Джефф Дайер. Фото: Мако Секки / Corbis, Имонн Маккейб / The Guardian

По мнению Джеффа Дайера, который описывает свою новую книгу как "микс художественной и нехудожественной литературы, публикуемый, тем не менее, как нон-фикшн", англоязычное деление постепенно тускнеет и ослабевает. "Биограф Джорджа Оруэлла Бернард Крик отмечает, что 12 из 14 произведений, опубликованных в альманахе "Penguin New Writing" в 1940 году, в том числе Как я стрелял в слона самого Оруэлла, были написаны в популярном тогда сочетании художественного с документальным, - объясняет Дайер. – В 1960 то же можно было сказать о документальных романах Трумена Капоте и Нормана Мейлера. И, возможно, сейчас наступил такой же период стирания границ".

- Вам пришлось бы вернуться в XIX век, а то и раньше, чтобы застать те времена, когда слово "литература" относилось к обоим направлениям, а не к особенным, высшим плодам писательского творчества, - добавляет он. Дайер цитирует Рэймонда Уильямса, полагавшего, что "выделение беллетристика как особого направления… вероятно, связано с романтизмом и акцентом на воображении, а это в свою очередь было ответом на подъем индустриализации: процесс, основанный исключительно на фактах, как подчеркнул позднее Диккенс в Тяжелых временах .

Несмотря на все трудности, сопряженные с этим разделением, Дайер принимает его как неотъемлемую часть литературного мира, которая никуда не денется, потому что "служит полезным ориентиром для читателя в поисках конкретного опыта, который он стремится получить".

- Я противлюсь этому разделению просто потому, что оно есть, - говорит Дайер. – И я отношусь к его существованию, как теннисист относится к сетке. Для меня естественно спрашивать, почему нельзя снизить немного его уровень или ослабить натяжение… Но при всем этом я понимаю, что оно неизбежно…

Перевод: Scout_Alice
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ