"Я чахну…" Романтическое наваждение Шарлотты Бронте

Шарлотта Бронте, 1840 год. Фото: Archive Photos

Автор: Клэр Харман (Claire Harman)

Как старшая из сестер Бронте отомстила объекту своей безответной любви.

В 1913 году бельгийский врач и ученый Поль Эже и его сестра Луиза передали в дар Британской библиотеке четыре письма, написанные романисткой Шарлоттой Бронте их покойному отцу Константину в 1844-45 годах, когда он был заметной фигурой в Брюсселе и учителем в школе для девочек, которой владела и управляла его жена Зои. Шарлотта и Эмили были воспитанницами школы Эже в 1842 году, а в следующем году Шарлотта вернулась туда в качестве учительницы-практикантки.

Ее глубокое восхищение бывшим наставником не было секретом – Элизабет Гаскелл писала о нем и о влиянии Эже на формирование Шарлотты как писательницы в своей популярной книге Жизнь Шарлотты Бронте в 1857 году. Но о чем Гаскелл умолчала и что мучительно ясно из писем семейного архива Эже, это то, насколько чувства Бронте выходили за рамки обычного восхищения или благодарности. Эти письма свидетельствуют о близких отношениях, развития которых Шарлотта ожидала по возвращении домой в Йоркшир, затем выражают возрастающее раздражение, поскольку Эже отмахивался от нее холодными, формальными ответами, и наконец гневное отчаяние из-за его молчания: "когда день за днем ожидаю я письма, - писала она ему в ноябре 1845 года, - и день за днем разочарование бросает меня в бездну страдания, когда сладкая отрада видеть ваш почерк и читать ваши наставления бежит от меня, как пустое видение – тогда я в горячке – я теряю аппетит и сон – я чахну".

После смерти матери в 1890 году, Луиза Эже размышляла, как поступить с этими документами, которые она обнаружила в ювелирной шкатулке, полученной в наследство. Мать Луизы объяснила ей, что горячее чувство мисс Бронте зашло слишком далеко, и настаивала на полной непричастности к этому своего супруга. По ее рассказам Константин не поощрял взбудораженную бывшую ученицу и рвал ее письма после прочтения. А вот его более предусмотрительная жена тайком доставала обрывки из корзины, соединяла их с помощью проклеенной бумаги и ниток, а после хранила в своей шкатулке для украшений на тот случай, если однажды ей придется встать на защиту репутации мужа и школы.

Предосторожности мадам были понятны: Бронте была бедной и невзрачной англичанкой 25 лет, когда они впервые встретились, но три года спустя после того, как она покинула их учебное заведение, на нее обрушилась слава автора Джейн Эйр . Она опубликовала книгу под мужским псевдонимом "Каррер Белл". Однако тайна ее личности уже не скрывалась так строго после 1849 года, и посвященные люди читали ее романы с большой долей автобиографичности как зашифрованную исповедь. Когда вышло второе издание "Джейн Эйр" с посвящением Теккерею (чья жена несколькими годами ранее была признана сумасшедшей), начались унизительные спекуляции по поводу того, не была ли автор романа гувернанткой в доме Теккерея или же его любовницей. Когда в 1849 году вышел в свет роман Шерли , соседи Бронте, казалось, интересовались прототипами изображенных в нем семей не меньше, чем самой книгой.

Биография-бестселлер Гаскелл, опубликованная всего через два года после смерти Шарлотты в 1855 году, наконец открыла читателям ее истинное имя и пол и рассказала увлекательную историю о ее борьбе вместе с сестрами Эмили и Энн за право заниматься писательством, об их изолированном существовании в доме в Йоркшире и трагических ранних смертях. На почве зарождающегося культа семьи Бронте началась игра в угадайку в попытке выяснить, насколько романы сестер отражали реальность. Это привело к невероятной ситуации: владельцев ланкаширской школы, которую прежде посещали девочки, так вывели из себя попытки провести параллель между ней и спартанским Ловудом из "Джейн Эйр", что они угрожали подать иск за клевету – против романа. Когда Гаскелл спросила Бронте о вымысле и реальности в ее книгах, она получила несколько неожиданные ответы. Бронте весьма уклончиво ответила на вопрос о том, был ли опиумный обморок в романе Городок основан на ее личном опыте (во времена, когда опиум был общедоступен и часто применялся). Однако говоря о мистическом эпизоде, в котором Джейн услышала, как Рочестер "позвал" ее через сотни миль, она настаивала на его правдивости: "это действительно произошло". Удивительно, но одно из писем, датированное 1880 годом и написанное Константином к другой его бывшей ученице, Мете Моссман, может быть, проливает свет на это заявление. В нем Константин намекает, что они с Моссман могут поддерживать связь, используя такую же эмоциональную телепатию, какую Рочестер применил по отношению к Джейн – "общение двух сердец, разделенных расстоянием, мгновенное, без бумаги, без чернил, слов, посланника". Говорил ли Константин о том, что имело место между ним и Бронте много лет назад (что заставляло ее считать, будто телепатический контакт "действительно произошел"), или это была просто ссылка на ее всемирно известный роман – наверняка утверждать невозможно. Подтексты жизни и искусства слишком тесно переплетены.

Первый неопубликованный роман Бронте ( Учитель , написанный между 1844 и 1846 годами и выпущенный в свет после смерти писательницы) отразил ее брюссельский опыт, благодаря которому она создала декорации к романтической истории английского учителя и его англо-швейцарской ученицы. Но в нем не было ничего, что могло бы обеспокоить чету Эже, если бы они его и прочитали. Бронте была гораздо более откровенна, возвращаясь к тому же материалу в романе "Городок", действие которого разворачивается в бельгийском пансионе, как две капли воды похожем на школу Эже. Героя (плохо замаскированное воплощение Константина) отдаляет от его английской возлюбленной Люси коварная директриса (столь же плохо замаскированное воплощение его жены). Детали школьного здания, сада, города, игр и концертов, которые она посещала, даже программы музыкальных вечеров – все это было воспроизведено в романе с документальной точностью. Это было подобно брошенной перчатке. Константин не отвечал на ее письма в 1844-45 годах, даже когда она умоляла его об этом: "Запретить мне писать вам, отказаться отвечать мне – это значит отнять у меня единственную радость на земле, лишить меня последней оставшейся привилегии". Теперь Бронте была свободна говорить все, что угодно, смешивать фантазию и факты, и быть настолько откровенной или пристрастной, как ей того хотелось – и все под маской выдумки. Один из друзей семьи Эже почувствовал, что "Городок", открывающий такие глубокие чувства, был "правдивее, чем биография".

М. Х. Спилманн, критик, помогавший семье Эже договориться с Британской библиотекой в 1913 году и написавший об этих письмах в "Таймс" по поводу их публикации, слышал историю, согласно которой Бронте, покидая Бельгию в 1844 году, обратилась к Зои Эже с последними словами – "Je me vengerai!" [фр. "Я отомщу!" – прим. перев.]. Спилманн думал об этом, живо припоминая "ту восхитительную сцену прощания в "Городке", когда Поль Эмануэль повернулся к мадам Бек и приказал ей оставить их с Люси наедине. Но если этот эпизод это своего рода воображаемое исполнение желаемого, все же трудно представить Бронте, так открыто бросающей "Я буду отмщена!" своей бывшей нанимательнице и покровительнице. Кроме того, ее бурные переживания должны были быть слишком понятны мадам, чтобы понадобилось их озвучивать.

Однако в начале 1850-х, когда Бронте писала "Городок", возможно, она хотела мести так же, или даже больше, чем общения. Хотя она пыталась предотвратить перевод романа на французский язык, вряд ли она могла сомневаться, что роман можно будет достать в Брюсселе, и у мадам Эже действительно была пиратская копия. Что она чувствовала, читая отчет о вскрытии своего характера, семейной жизни, дома, школы, неизвестно. Эже лишились права протестовать или восхвалять.

Перевод: Scout_Alice
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ