Ханья Янагихара: "Я хотела, чтобы все было немного чересчур"

Что нам останется из детства? Сейчас Ханья Янагихара стала необычным, грозным новым голосом в американской художественной литературе, а когда ей было 10-11 лет, она жила в Техасе и увлекалась рисованием портретов. Её отец, врач с Гавайев, относился к человеческим телам без сантиментов и считал, что Ханья должна неумолимо следовать своей страсти, поэтому попросил свою подругу-патологоанатома отвести дочь в морг, чтобы та могла рисовать с натуры.

«Она доставала трупы и вскрывала их для меня, чтобы я могла их зарисовать», — рассказывает Янагихара. — «Это было чудесно. Она была замечательной женщиной. Трупы уже были аккуратно вскрыты, и она отгибала края разрезов. Я бы очень хотела стать ученой. Меня пленяют болезни: то, что чужак может сделать с организмом хозяина, как захватчик с государством, и как инфекция…»

Но ведь это не абстрактный процесс, говорю я ей.

«Да», — отвечает она. — «Но мне нравится изучать, на что способен организм ради того, чтобы любой ценой защитить себя. Как рьяно он сражается, чтобы жить. На самом деле нашим телам нет до нас никакого дела».

Трудно представить человека, читающего 743-страничный роман Ханьи Янагихары A Little Life , которого не заинтересует личность автора. Эта книга — одновременно и мучительное созерцание последствий детской сексуальной травмы и трогательная попытка отдать должное возможностям и ограничениям в дружбе и любви взрослых мужчин. После того, как она была опубликована в Америке весной, многие хвалили ее за предельную честность и называли «самой масштабной по замыслу, из вышедших в последние годы, хроникой общественной и эмоциональной жизни мужчин-геев» (хотя некоторым критикам излишне подробные описания сексуального насилия показались чрезмерными).

Одна из критиков Los Angeles Times почувствовала себя абсолютно не готовой судить эту книгу, хотя это был единственный роман, над которым она «буквально всхлипывала», впервые во взрослом возрасте. Даже у критика из уравновешенного New Yorker перехватило дыхание, когда он написал, что эта книга способна «свести вас с ума, поглотить вас и отнять вашу жизнь». В ту пару дней, когда я читал историю о Джуде, талантливом нью-йоркском адвокате, и его воспоминаниях об ужасном детстве, которые вынуждают его калечить себя, мне трудно было не согласиться с обоими этими суждениями.

А в перерывах между чтением книги я гуглил историю самой Янагихары, заинтригованный фрагментами признаний, которые она оставляла то тут, то там, когда книга выходила в печать: что она писала книгу по мотивам тревожной серии фотографий и рисунков, которые до этого собирала в течение 14 лет. Что самыми неизгладимыми воспоминаниями из детства для нее стали моменты, когда она жила в придорожных мотелях, дожидаясь мать, ушедшую за покупками. Что она писала 375 000 слов своей книги в некоем «лихорадочном» состоянии каждую ночь в течение 18 месяцев, приходя с работы; и что она воевала со своим редактором за оставление большей части чудовищной истории Джуда нетронутой, и за то, чтобы кое-что осталось недосказанным, чтобы дать читателю передышку.

На следующий день после того, как я дочитал «A Little Life» и все еще находился в тесном мирке этой книги, я встретился с Янагихарой в лондонском Савое, где на остановилась на выходные (несколько лет она постоянно работала пишущим редактором в журнале Traveler издательства Condé Nast. а сейчас занимает пост редактора в T, издании наподобие New York Times). Перед тем, как заговорить о патологии и рисовании, мы начали беседу о том, как «A Little Life», книга, которая начинается как обычная история о четверых юношах, друзьях по колледжу, которые веселятся и сплетничают, и пытаются пробиться в Нью-Йорке, а затем превращается в нечто намного более мрачное, в последние три года захватила все ее существование.

«Когда я начинала писать, я знала, что в книге будет где-то тысяча рукописных страниц», — говорит Янагихара с присущим истинным романистам чувством рока. — «Персонажей я придумала давно. Я писала каждый вечер и все выходные, и я вряд ли посоветую так делать кому-то еще. Этот опыт был волнующим, но и отчуждающим. В начале книги Джей-Би [один из четверых друзей, художник] рассказывает о том, как художественное творение становится более реальным, чем жизнь. Я пережила этот процесс — он захватывающий и опасный. Наверное, со мной такого больше не повторится, да я этого и не хочу».

«A Little Life» — второй роман Янагихары. Первый, The People in the Trees , был написан в технике ненадежного рассказчика от лица выдающегося антрополога, которого на закате карьеры один из его «приемных» подопытных, юноша с островов в Тихом океане, обвиняет в жестокости и насилии. (Книга основана на реальной истории Даниэля Гайдушека, опального нобелевского лауреата и друга семьи Янагихары). Она писала его больше десяти лет. Я прочитал обе книги от корки до корки, и мне показалось, что во второй дается множество ответов — о взаимоотношении культур и этике, — на вопросы, которые прозвучали в первой. Ее антрополог чревовещает непревзойденным и самодостаточным голосом насильника. А в «A Little Life» она рассказывает историю жертвы насилия. Так и задумывалось?

«В некотором роде. В каждой книге мне хочется делать что-то новое. Одна из моих любимых писательниц — Хилари Мантел, на пике своей карьеры она пошла абсолютно другой дорогой и стала совершенно иным писателем. Меняется язык. Я считаю, что эта книга связана с первой, но совсем по-другому. Первая книга была более спокойной, более отстраненной. Я намеренно сделала ее такой. Не думаю, что кто-то полюбил эту книгу, я сама ее не люблю. Она не должна была вдохновлять на любовь так, как вторая».

Я предполагаю, что публикация первой книги придала ее уверенности для того, чтобы во второй она могла продемонстрировать, на что действительно способна.

«Да. Мне кажется, есть что-то замечательное в том, что я занялась этим достаточно поздно — мне сейчас сорок лет. У меня уже есть другая карьера, есть, что еще сказать. Я живу своей жизнью. Обе эти книги в какой-то степени — о взрослении; становясь старше, ты можешь обнаружить, что 65-летний мужчина может звучать точно так же, как 40-летняя женщина, как-то так. То, что люди с возрастом начинают по-другому воспринимать мир — выдумка. Взрослея, ты перестаешь полагаться на одно лишь воображение, в котором зачастую так много клише…»

Пусть это заняло у нее немало времени, но она, похоже, всю жизнь готовилась к этой книге, собирала изображения как косвенные справочные материалы. Эти изображения — различные портреты, от гротесков Дианы Арбус до фотографий Райана Макгинли, на которых изображены юноши, теряющие себя в сексе и наркотиках. Она хранит их на своей странице в социальной сети Pinterest, называя их «художниками, которые используют свою среду не только для историй, но и для психологического грабежа». Она говорит, что, когда она взялась за книгу, изображения задали не только тон, но и ход самого повествования. Для нее всё искусство — в какой-то степени вуайеризм?

«Фотография — это всегда воровство», — отвечает она. — «Воровство у объекта. Художники — во многом грабители, а зрители — их сообщники. То же самое с книгами. Я надеюсь, читателям удастся запутаться в жизнях героев; они подглядывают за ними, но также и вторгаются в них».

Я напоминаю ей о спорах с Джерри Говардом, ее редактором в Doubleday, который просил ее приглушить тон, сократить описания насилия над Джудом. Видимо, она отказалась это делать, как раз чтобы создать ощущение соучастия?

«Один из наших споров с редактором», отвечает она, «был по поводу того, сколько читатель может выдержать. Угадывание того, что он вытерпит, а что — нет, — это путь в никуда. Читатель всегда заметит, что ты сдерживаешься, чтобы не задеть его. Я хотела, чтобы книга была преувеличенно жестокой, но я также хотела преувеличить все остальное: любовь, сопереживание, жалость, ужас. Я хотела, чтобы все было немного чересчур. Я хотела, чтобы местами получилось немного пошло. Хотела всегда балансировать на тонкой грани между сентиментальностью и хорошим вкусом. Я хотела, чтобы на читателя все это навалилось по максимуму, и если кое-где я действительно перегнула палку, значит, с этим ничего нельзя было поделать».

При личной встрече Янагихара оказалось приятно сдержанной, расслабленной, по-манхэттэнски остроумной, скромной и смешливой. Но тон, подобный тому, что задан ее книгами, сейчас редко где можно услышать. Несмотря на то, что ее роман сначала кажется стильной социальной историей о двадцатилетних, напоминающей The Group Мэри Маккарти, позже он становится гораздо мрачнее, когда мы понемногу узнаем о причинах, по которым Джуд себя калечит. Иногда безутешность книги напоминает о произведениях XIX века, и дело не только в ее мелодраматической длине, но и в том, что автор не позволяет читателю абстрагироваться. Вначале чтения тебе кажется, что ты ступил на проторенный путь, но затем у тебя выдергивают почву из-под ног. Она планировала так поступить с читателем?

Она отвечает, что ее книга — это в некотором роде парабола взрослой жизни, которая начинается как нечто, полное возможностей, а затем становится все более замкнутым. «В конце ты предоставлен сам себе», — говорит она. — «Посмотрите на друзей, которые приходят и уходят из жизни Джуда, как им не удается его спасти. Эта часть, мне кажется, точно отражает мою взрослую жизнь, и, несомненно, не только мою».

Она говорит, что одним из тех, кто вдохновил ее на написание книги, был ее лучший друг, Джаред Холт, редактор печати в журнале New York. Холт стал ее первым читателем, и большая часть философии книги родилась из их активных обсуждений во время еженедельных пятничных ужинов. «У Джареда есть большая группа друзей, с которыми он общается с университета и даже раньше. Они очень стараются оставаться друзьями. Никто из них официально не женат, у них нет детей, и моя книга должна стать посвящением другой разновидности взрослой жизни, о которой редко пишут, но которая, тем не менее, тоже жизнь. В этой жизни на первом месте дружба. Возможно, это чисто нью-йоркское явление, здесь людям приходится отказаться от своего прошлого в пользу группы единомышленников, которые заменят им семью. Весь ХХ век был посвящен романтике, но эта идея — довольно новая. Мне кажется, что дружба — это более чистые отношения».

Она всегда жила одна?

«Да. Мне никогда не хотелось завести семью. Я не верю в брак, хотя, конечно, считаю, что он должен быть законным для всех, кто хочет его заключить. Но я не верю в него, как не верят ни мои персонажи, ни мои друзья».

С такой точки зрения книга предстает невероятной аллегорией того, как друзья (особенно потенциальный партнер и любовник Джуда, Уиллем) могут восстановить разрушенную жизнь, и того, что они уже ничего не могут сделать, если травма слишком сильна.

«Вообще-то на меня повлияли некоторые сказки», — говорит она. — «В сказках нет матерей. Персонажей подвергают невероятным страданиям, а наградой им становится всего лишь женитьба…»

Детство Джуда идет под откос с того момента, как его младенцем оставляют у дверей монастыря. Идея узаконенного насилия над потерянными мальчиками со стороны фигур, которым доверяют, — это кошмарный миф нашего времени. Может быть, подобная тема для нее вылилась в более широкую историю?

«Вообще-то нет. На самом деле, меня не настолько интересует насилие. Зато меня, как писателя, интересует то, какой долгосрочный эффект оно имеет, особенно это касается мужчин. Думаю, что женщины растут в какой-то степени практически готовыми к нему. Мальчики — нет, и это происходит с очень многими из них. Оно отнимает у них чувство мужественности. И, конечно, они не могут, или им не позволяется об этом говорить. Это причиняет ужасный психический вред. Я смотрю на моих друзей, прошедших через это, и это люди, которые лечились и могут обсуждать всё, но не настолько».

Некоторые мужчины, прочитав книгу, подходили к Янагихаре со словами: «Это случилось и со мной». Что она отвечает?

«Я могу сказать только то, что желаю им лучшего. Но у таких признаний есть странное качество. Возможно, они впервые об этом заговорили. Я не считаю, что художественная литература может заменить терапию. Думаю, что они все равно остаются наедине со своей трагедией».

Это ощущение человеческого одиночества, похоже, подпитывает понимание Янагихарой жизней ее персонажей. Хочется узнать, какой личный ранний опыт помог ей в этом. Ее родители выросли на Гавайях, хотя ее мать родом из Сеула. Я где-то читал, что в детстве она много переезжала.

«Мой отец часто переезжал», — говорит она. — «Он был врачом, и каждый раз, когда его привлекало новое место, он просто собирал вещи, садился в машину и ехал туда. Я родилась в Лос-Анджелесе, затем мы переехали на Гавайи, затем в Нью-Йорк, затем в Балтимор, затем в Калифорнию, затем на Гавайи, затем в Техас, затем на Гавайи, затем в Калифорнию. И это всё до того, как мне исполнилось 17». — Она смеется. — «Ему не было покоя. Он все время срывался с места».

У нее осталось это ощущение дороги, оно чувствуется и в пейзажах на собранных ею изображениях, и на фоне мрачной истории Джуда. Не замешана ли тут и типичная американская суетность?

«Да. Даже сейчас, во взрослом возрасте, проезжая мимо этих мотелей, которые всегда встроены в американский пейзаж, видя эти маленькие кармашки с тайнами каждые 50 миль вдоль шоссе, я вспоминаю, как в детстве смотрела на них и думала о жизнях, проходящих в этих затемненных комнатах. Америка притягивает этим, этими историями, которые мы никогда не узнаем, о жизнях на грани или за чертой».

Она собирает подобные историй, вкладывает их в свою работу. Прежде, чем книга вышла, она рассказала о ней подруге коллеги, а та в ответ поведала жуткую историю, случившуюся с ней несколько лет назад в Мьюирском лесу в северной Калифорнии. «Они с мужем были в походе и как-то вышли на прогалину. Там был мальчик лет 11-ти, они разговорились, и он сказал: «Хотите зайти ко мне домой?». Они пошли с ним, он привел их в небольшую хижину в лесу, откуда вышел мужчина. Они поговорили и с ним. Сначала женщина подумала, что мужчина был отцом ребенка, но потом поняла, что мальчик был его любовником. Когда они вернулись на шоссе, она вызвала полицию. Многие жизни проходят не у всех на виду. История Джуда маловероятна, но возможна».

Она сказала, что женщины вырастают готовыми к насилию. У нее был подобный опыт?

Она отвечает не прямо. «Я могу сказать, что знакомые мне женщины пережили необязательно именно насильственный опыт, но ощутили, что их сексуализируют еще до того, как они стали сексуальными», — говорит она. — «Я думаю, что все женщины по крайней мере осознают такую вероятность».

В книге насилие противопоставляется дружбе. Ей когда-нибудь доводилось помогать людям в подобной ситуации?

«Их случаи были не таким сложными, как у Джуда», — отвечает она. — «Думаю, все мы чувствовали что-то такое: как я могу помочь другу, который не желает помощи? Или как убедить жить дальше того, кто этого не хочет?»

«Травма интересна тем, что она по-разному влияет на людей, но за нее всегда, всегда приходится очень дорого платить».

Она рассказывает еще одну историю, которая тоже могла произойти в ее книге.

«В 80-е у меня была подруга, которую мать сдала в монастырь и сбежала, а затем вернулась через несколько лет и потребовала ребенка назад. Монахини отдали ее. И детство этой девушки было очень странным и неблагополучным. Они жили в картонных коробках в каких-то сараях, все в таком духе. Она выжила. Она пошла в колледж. Вышла замуж. Она преподает. Но у нее как будто что-то отняли: она ничего не может воспринимать всерьез. Скажешь ей, что расстроен смертью знакомого, а она или засмеется, или скажет: «О», и больше ничего. Меня, конечно, очень интересует то, что травма отнимает у людей.

Янагихара несколько раз говорила, что она, возможно, больше не будет ничего писать, разве что на ту же тему. Она все еще находится в плену своей книги?

«Я не пишу частично потому, что мне ничего не нужно срочно сказать, и я не думаю, что в такой ситуации нужно что-то писать», — говорит она. — «Я понимаю, почему писатели и художники снова и снова возвращаются к тому или иному проекту. Возможно, они доделали проект, но проект не доделал их. Ты создаешь нечто, что любишь и немного ненавидишь». Она улыбается и повторяет слова, которые будут понятны многим ее читателям: «Надеюсь, книга отпустит меня, но ее хватка пока еще крепка».

Текст: Tim Adams
Перевод: sartreuse
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ