Что «Мистификация на Дредноуте» Вирджинии Вулф говорит нам о нас самих

Дэнелл Джонс борется с будничным расизмом любимой писательницы

Впервые я прочитала романы  Вирджинии Вулф в начале 1980-х годов, будучи приглашенной студенткой Сассекского университета, кампус которого расположен в Саут-Даунсе, всего в семи милях от Монкс-хауса, загородного дома Вулф в Родмелл-Виллидж. С тех пор я была очарована ее пацифизмом и ветеранами, контуженными и погибшими на войне солдатами, которые так часто встречаются в ее книгах.

В «Миссис Дэллоуэй» (1925) меня привлекает не прелестная Кларисса, а Септимус Уоррен Смит с трещиной в мозгу. Каждый раз, когда я читаю «На маяк» (1927), меня в очередной раз шокирует Первая мировая война. В «Комнате Джейкоба» (1922) меня удушает отчаяние матери, баюкающей пару ботиночек своего мертвого сына. Писать о мистификации на «Дредноуте» казалось естественным продолжением моего давнего восхищения Вулф, ее пацифизмом.

Мистификация на «Дредноуте» произошла ненастным днем в начале февраля 1910 года. Вулф — тогда незамужняя 28-летняя начинающая писательница Вирджиния Стивен — присоединилась к своему брату и друзьям в розыгрыше над британским военно-морским флотом. Нанеся черный грим на лица и надев театральные костюмы, они поднялись на борт самого знаменитого в стране флагманского корабля HMS Dreadnought, выдавая себя за африканских принцев.

Невероятно, но это сошло им с рук. Когда история о розыгрыше просочилась в прессу, она на несколько недель попала в заголовки газет по всему миру, поставила в неловкое положение Королевский военно-морской флот и даже спровоцировала бурные дискуссии в парламенте. С тех пор не утихают споры о том, что именно означала эта мистификация.

Я впервые прочитала о розыгрыше на «Дредноуте» в последние десятилетия двадцатого века, тогда это было воспето как дерзкий акт неповиновения Вулф, направленный против милитаризма, империи и патриархата, идеальное разоблачение поджигателей войны и их военных машин. Сейчас в это кажется невозможным поверить, но тогда никого не беспокоило, что юная Вирджиния Вулф поднялась на борт гигантского военного корабля с черным гримом на лице, изображая африканского принца, — немыслимо оскорбительный акт. Говорят, прошлое — это чужая страна. Однако никто не говорит, что даже ваше собственное прошлое может казаться запутанной, непостижимой страной.

Однако мы не знаем, как относиться к жизням и произведениям писателей, которые одновременно и революционны, и глубоко порочны.

После событий последних двадцати лет, произошедших на расовой почве, невозможно смотреть на мистификацию просто как на дерзкую пацифистскую выходку. Ни один серьезный писатель не может игнорировать расистские настроения, лежащие в ее основе.

Как только я поняла, что мне нужно взглянуть на жизнь Вулф по-новому, пересмотреть ее в контексте истории Темнокожей Британии, мне удалось обнаружить множество необыкновенных личностей, невидимых при традиционном подходе. Я обнаружила, что в районе Блумсбери, где жила Вулф, проживало много темнокожих людей, некоторые из которых впоследствии сыграли решающую роль в разрушении империи. Я обнаружила, что ее личная история была тесно связана с эфиопским принцем девятнадцатого века, которого британский генерал увез со своей родины и привез в Англию, где он прожил короткую и несчастливую жизнь.

Я также поняла, что ее «темнолицый маскарад» связывал ее с подвигами ямайского мошенника, который выдавал себя за члена африканской королевской семьи и стал чем-то вроде народного героя. Исследуя богатую историю ямайцев, живших в Лондоне в начале двадцатого века, я также поняла, что пьеса выдающейся карибской писательницы Уны Марсон «Лондон зовет» на самом деле была переосмыслением мистификации на «Дредноуте» в виде антиимпериалистической, антирасистской комедии. Я увидела, что рассказ о мистификации неотделим от рассказа о жизни темнокожих людей в Британии.

Работая, я нашла множество материалов, описывающих этот розыгрыш, включая военно-морские меморандумы, газетные статьи, интервью, фотографии, телеграммы, письма и мемуары. В газетах, популярных журналах, Википедии, YouTube, Facebook и всевозможных блогах и подкастах он был пересказан бесчисленное множество раз. Розыгрыш даже был упомянут в эпизоде популярного сериала «Аббатство Даунтон». Казалось бы, что может быть проще, чем описать то, что уже произошло?

И все же, как только я начала копаться в исторических документах, я обнаружила, что почти все сведения, которые я прочитала об этой мистификации, были неверными, включая, как ни странно, и сведения самой Вулф. Начиная с 1910 года, писатели — даже те, кто был там — неверно истолковывали самые элементарные факты: день, когда это произошло, за кого выдавали себя, даже сверхсекретный статус «Дредноута».

Временами, работая над этой книгой, я была уверена, что никто так не боялся Вирджинии Вулф, как я. Перечитывая ее дневники, я восхищалась ее остроумием и трепетала от ее блестящих догадок, хотя порой и морщилась от ее легких расистских замечаний, жестоких карикатур на ее друзей и ее чувства превосходства над людьми, которые были настолько недальновидны, родившись в низшем классе. Перечитывая ее романы, я снова и снова поражалась некоторым из них. Другие же усыпляли меня.

Возвращаясь к ее биографии, я жалела ее из-за тяжелых утрат, омрачивших ее юность, кривилась, когда она мазала лицо жженой пробкой, восхищалась ее трудовой этикой, несмотря на повторяющиеся периоды психического заболевания, завидовала ее легкому вхождению в литературный мир и оплакивала ее раннюю смерть от собственных рук. Я размышляла о нашем желании как читателей возводить наших литературных героев на пьедесталы, потому что их книги тронули нас своей красотой и мудростью. Однако мы не знаем, как относиться к жизням и произведениям писателей, которые одновременно и революционны, и глубоко порочны.

Некоторые люди могут заявлять, что от них вовсе следует отречься. Но если мы это сделаем, мы потеряем уроки, которые нам преподают люди из прошлого. Может ли, подумала я, изучение мистификации на «Дредноуте» и историй, что рассказывают о ней уже более ста лет, сказать что-то нам не только об этой культовой писательнице и ее мире, но и о нас самих?

Если бы Вирджиния Вулф не положила камень в карман пальто и не вошла в реку Уз 28 марта 1941 года, когда ей было 59 лет, вполне возможно, она изменила бы свои предубеждения о расе. В одной из своих последних рецензий на книгу она заметила, что даже «гениальным и образованным» людям трудно плыть против течения своего времени. И хотя их гениальность и ученость могут «остаться нетронутыми», как она выразилась, вскоре становится очевидным, что социальные условности, которые диктовали их жизнь, «устаревшие и нелепые».

Как и предсказывала Вулф, ее талант, интеллект и чувствительность дошли до нас нетронутыми, а расистские убеждения, которые сковывали и ослепляли ее, выглядят устаревшими и абсурдными. Увидела бы писательница их абсурдность, доживи она до своих шестидесяти, семидесяти или восьмидесяти лет? Мы, конечно, никогда этого не узнаем. Смерть сделала ее неизменной.

И все же произведения Вирджинии Вулф все еще могут быть живы для нас, раскрывая, как это часто бывает, что жизнь — это беспорядочная, сбивающая с толку смесь эмоций и разума, кружащихся вместе и порознь, ослепляющих, сдерживающих или толкающих нас вперед, к нашим промахам и нашим победам.

Дэнелл Джонс (Danell Jones)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ