Эми Брейди размышляет о массовом помешательстве американцев

Согласно опросу, проведенному в 2020 году компанией «Бош», большинство американцев «помешаны» на льде. Когда я писала книгу «Лед: от коктейлей до катков, или холодная история «горячей штучки» (Ice: From Mixed Drinks to Skating Rinks—a Cool History of a Hot Commodity), я выяснила, что в середине девятнадцатого века Америка занимала первое место в мире по торговле льдом. Ни в одной части света люди не потребляли столько льда, сколько в Соединенных Штатах.

Зарубежных писателей поражало количество льда, находящегося в этой стране. Когда Чарльз Диккенс  в 1842 году приехал в новоявленную республику и посетил «забитый под завязку» ледник, он с изумлением вытаращился на «глыбы льда, потребляемые американцами в жаркую погоду». Что, наверное, не удивительно: лед как таковой редко встречался в книгах британских поэтов и прозаиков — они не использовали лед ни в метафорическом, ни в буквальном смыслах.

Возможно, именно поэтому Диккенс, написав «Американские заметки» , больше ни разу не возвращался в Америку и в течение двадцати лет не желал ничего слышать про американцев. Хотя, вероятнее всего, его оттолкнула не американская одержимость льдом, а американская одержимость деньгами, которые они «выжимали» из льда.

Иное дело французский романист Жюль Верн . Известно, что он был очарован американской культурой и особенно ледяными просторами Америки. Сам Жюль Верн лишь однажды добрался до страны своей мечты, однако и Америка, и американцы беспрестанно появлялись на страницах его произведений. Возьмем, к примеру, «Путешествия и приключения капитана Гаттераса» , роман из двух частей, вышедший из печати в 1864 году.

По сюжету, капитан Джон Гаттерас предполагает, что вблизи Северного полюса находится свободное ото льда море, пригодное для судовождения (в эпоху Жюля Верна это было, конечно, не так, но стоит отметить, что в остальном французский писатель не ошибся, верно предсказав изобретения вертолета, музыкального аппарата, электрической подводной лодки и даже, увы, таяние льдов в Арктике). Так вот. Капитан с командой причаливают к острову, названному ими в последствии «Новой Америкой», и, решив перезимовать на нём, возводят (явно по примеру коренных жителей Северной Америки или тех же самых ледников, на которые Жюль Верн вдосталь насмотрелся во время своего американского турне) «ледяной дом». Затем один из членов экипажа, доктор Клоубонни, обнаружив чудесные свойства льда, сооружает «ледяные линзы», способные преломлять солнечные лучи, и добывает огонь.

Или рассмотрим другой пример — восторженное описание льда двадцативосьмилетним Генри Дэвидом Торо , создателем «Уолдена» :

«Первый лед особенно интересен и хорош — он твердый, темный и прозрачный и лучше всего позволяет разглядеть дно в мелких местах... Лед — интересный предмет для наблюдений. Говорят, что в некоторых складах на Свежем пруду лед отлично сохраняется по пять лет. Отчего ведро воды так скоро загнивает, а в замороженном состоянии навсегда сохраняет свежесть?»

Торо любил лед, но не ледорубов. Одной незабываемо морозной ночью 1846 года он, покинув бревенчатую хижину, с ненавистью наблюдал за ледорубами, которые «с шутками и прибаутками» долбили поверхность Уолденского пруда, вытаскивая замерзшие ледяные глыбы. Бедняга Торо! Спасаясь от суетливой жизни Конкорда, он бежал на край света, но даже здесь не нашел отдохновения и покоя. Торо пытался урезонить ледорубов и уговорить их уйти, однако те не внимали его словам, а, смеясь и балагуря, предлагали ему «попилить вместе с ними», но с условием, чтобы Торо стоял внизу, то есть подо льдом. В общем, намекали, чтобы он проваливал. Прямо под лед. Безвозвратно. Такие вот зубоскалы.

Впрочем, несмотря на веселость, работяги на Уолденском пруду особым остроумием не блистали. Зато они обладали недюжинной силой и отвагой и могли, ради хорошего куша, превратить замерзшее до основания озеро в сотню и сотню ледяных глыб. Их нанимателем оказался бостонский нувориш Фредерик Тюдор, «ледяной король» Новой Англии, разбогатевший на торговле льдом. Возможно, он не был первым человеком в мире, которому пришла в голову мысль продавать замороженную воду озер и рек Новой Англии людям из стран с жарким климатом, однако он первым в 1806 году додумался, как это сделать.

Разве не очевидно, что, начиная с девятнадцатого века, Америка неуклонно подпадала под демоническую и всесильную власть льда?

К 1820-м годам кубики льда, звякавшие в стаканах с холодным чаем в Чарлстоне и наполнявшие ледяные пакеты для облегчения метавшихся в жару пациентов в больницах штата Джорджия, а также ледяные крошки в мороженом, поглащаемом президентом и его ратью в Белом доме на протяжении долгих знойных летних дней, — всё это был лед, завезенный из Новой Англии. Для южных штатов лед был столь необычен и дорог, что местные жители окрестили его «белым золотом».

Лед победоносно шествовал по Америке, смущая умы и души. К концу девятнадцатого века замороженная вода потеснила на мировой арене уголь. В 1895 году в литературном журнале «Североамериканское обозрение» (North American Review), основанном, кстати, Уильямом Тюдором, братом «ледяного короля», появилась статья Марка Твена  «Что Поль Бурже думает о нас» (What Paul Bourget Thinks of Us). В статье Твен размышлял об отличии американцев от других народов и, сравнивая темпераменты и морально-нравственные черты разных наций, приходил к парадоксальному выводу, что неповторимую уникальность американцам придавала их «страстная привязанность к ледяной воде».

«Стоит нам, американцам, провести месяц в Европе, и мы теряем ко льду всякий интерес и просим отельных служащих больше не добавлять нам лед в напитки. Но как только наша нога ступает на родную землю — неважно, зимой или летом — наша непомерная тяга ко льду возвращается с феноменальной быстротой. Почему так? Ответ на этот вопрос предстоит найти психологам будущего».

Марк Твен, конечно, шутил, но в каждой шутке есть доля правды: наравне с Торо и Верном, Марк Твен восхищался удивительными свойствами льда и отдавал ему должное, хотя и совсем по иным причинам. В самом конце девятнадцатого века новаторский дух Америки, успевший подарить миру хлопкоочистительную машину и телефон, подвигнул промышленников на строительство первых в мире фабрик льда — огромнейших предприятий, способных производить тысячи кубов льда ежедневно. Однако даже эти фабрики с трудом утоляли лавинообразно растущий спрос населения на лед.

Кроме того, фабрики оставили не у дел ледорубов с их устаревшим способом добывания льда. Мало того, что фабричный лед содержал меньше примесей, он к тому же был более чистым, прозрачным и, соответственно, более полезным для здоровья потребителей, чем лед естественного происхождения. Чтобы продемонстрировать кристальную чистоту своей продукции, хитрые маркетологи замораживали в кубиках льда игрушки и фрукты. Их старания не пропали даром, и они заинтересовали своими поделками уже упоминавшегося ранее Марка Твена. Марк Твен посетил одну из фабрик Нового Орлеана и был буквально зачарован застывшими во льду фигурками, «различимыми до мельчайших подробностей — так, словно я смотрел на них сквозь прозрачное стекло».

Но сочинителей привлекало не одно лишь промышленное производство льда. Лед сам по себе обладал великой гипнотической силой, так как литературным героям, ступавшим, по собственной воле или по велению Рока, на его скользкую поверхность, приходилось проявлять свои самые наилучшие качества. Наглядная иллюстрация этому — отчаянная переправа через реку Огайо героини романа Гарриет Бичер-Стоу   «Хижина дяди Тома» . Чернокожая рабыня Элиза Харрис (прототипом для нее послужил реальный исторический персонаж) решается на побег и с младенцем на руках переправляется по полузамерзшей реке. Ледяной страх сжимает сердце, когда читаешь о стоящей на берегу Элизе, готовящейся к прыжку:

«Была ранняя весна, река вздулась и бурлила. Большие льдины носились по мутным волнам. Вследствие особой формы кентуккийского берега, который длинным мысом выдвигался вперед, лед задерживался и скоплялся в этом месте. Узкий канал, образуемый рекою, был наполнен льдинами, которые громоздились одна на другую, преграждая путь спускавшемуся с верховья льду, который образовал здесь огромную волнующуюся плотину, наполнявшую всю реку почти до самого кентуккийского берега».

Лед, объединяющий берега Кентукки и Огайо, — это, разумеется, метафора, напоминающая читателю, что Север и Юг тех времен по большому счету мало различались между собой, особенно в юридическом плане. Свободный штат Огайо соблюдал «Закон о беглых рабах 1850 года», предписывавший жителям всех, даже северных штатов, где рабство было отменено, оказывать помощь в поимке беглых рабов и возвращать их прежним хозяевам. Так что Элиза, с риском для своей жизни и жизни ребенка перебравшаяся на другой берег, как говорится, попала из огня да в полымя. И сцена с ее преследованием на территории якобы свободного штата — одна из самых убедительных и самых сильных в романе.

Совершенно по-иному тему льда обыгрывает Фрэнсис Скотт Фицджеральд  в рассказе «Ледяной дворец» (The Ice Palace), написанном в 1920-м году. Кульминация рассказа происходит в ледяном замке, напоминающем ледовый дворец Святого Павла, сооруженный в 1887 году в штате Миннесота (об этом дворце я также упоминала в своей книге). Главная героиня рассказа Салли Кэррол Хэппер, юная уроженка южного штата Джорджия, обручается с Гарри Беллами, юношей из некоего, неназванного автором «северного города».

Салли жалуется на удушающую скуку, царящую в ее родном, согретом солнцем, штате, и Гарри приглашает ее на зимний карнавал, обещая показать грандиозный ледяной дворец. Салли не выносит холода и начинает терзаться сомнениями, разумно ли на всю оставшуюся жизнь связывать себя брачными узами с человеком, боготворящим лед?

Когда Салли и Гарри петляют по лабиринтам дворца, свет внезапно гаснет, и Салли теряет Гарри из виду. Ее обуревает жуткий, безотчетный страх. Ледяные стены давят на нее, отнимая последние остатки мужества. От них веет «настоящим одиночеством Севера, каким веет от затертых арктическими льдами китобоев и необозримых нехоженых равнин без жилого дымка, усеянных белыми костями первопроходцев». Салли кидает в дрожь, она чувствует «ледяное дыхание смерти» и боится, что «еще немного — и ей уже не высвободиться из ее цепких рук». В конечном итоге Салли спасают, но она разрывает помолвку.

По-моему, на какие произведения американской литературы ни глянь, везде царит лед. Даже, как ни странно, в самых знаменитых и изнывающих от жары сочинениях писателей Южной Америки. Не верите? Откройте первую страницу романа Габриэля Гарсиа Маркеса   «Сто лет одиночества»  и убедитесь сами, прочитав заглавную строку:

«Пройдет много лет, и полковник Аурелиано Буэндиа, стоя у стены в ожидании расстрела, вспомнит тот далекий вечер, когда отец взял его с собой посмотреть на лед».

Необычность, неожиданность и спонтанность первой строки крепко врезается в память, заставляя самого придирчивого критика отложить все дела и погрузиться в чтение — столь же удивительное, как и лед для полковника Аурелиано Буэндиа. В маленьком южном городке Макондо, не знавшем холодильников, сверкающий на солнце, обжигающе холодный лед казался полковнику настоящим чудом.

Таким образом, лед — не только «диковинка для жарких стран», по меткому определению писательницы Хелен Рознен, но и самая беспроигрышная «фишка» всей американской литературы.

Эми Брейди (Amy Brady)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ