Почему взрослым стоит читать детские книги

Лучшая детская художественная литература и ее многочисленные бунтарские, вдохновляющие и внушающие трепет книги, по словам писательницы Кэтрин Ранделл, «помогают нам обрести то, что мы, возможно, не зная того, утратили»

Я создаю детскую художественную литературу уже более 10 лет, но по-прежнему не беру на себя смелость дать определение этому жанру. Однако, я знаю — причем с большей уверенностью, чем обычно — что точно про нее не скажешь: она не предназначена исключительно для детей. Когда я пишу, я делаю это для двух человек — для себя 12-летней и для себя 36-летней. Книга при этом должна учитывать две разных, но связанных между собой группы интересов. Моей 12-летней ипостаси хотелось независимости, опасных приключений, справедливого отношения, еды и, самое главное, некой вязкости окружающего мира, в которую можно было бы занырнуть. Моя взрослая ипостась хочет всего того же, а также — смириться с тем, что я могу бояться, любить, испытывать неудачи; что в сердце живет некий гад, который отравляет жизнь. Таким образом, когда я пишу, я стараюсь — часто безуспешно, но я продолжаю пытаться — настолько лаконично, насколько способна, выразить те вещи, которые я самым отчаянным образом хочу, чтобы дети знали, а взрослые — помнили. Те писатели, которые творят для детской аудитории, стремятся подготовить юных читателей к будущей жизни, вооружив их всеми возможными жизненными истинами, и, возможно, также втайне подготовить взрослых к неизбежным компромиссам и разочарованиям, без которых немыслима жизнь: напомнить, что существуют и всегда будут существовать великие, вечные истины, к которым мы можем вернуться.

У большей части взрослой аудитории бытует мнение, что читать детские книги надо в одном направлении, потому что иначе наступит регресс или откат — эдакое анти-взросление. Вы читаете «Пёс по кличке Спот», с трудом покоряете двуглавого монстра «Питер и Джейн», мчитесь сквозь мир Нарнии навстречу Над пропастью во ржи или произведениям Патрика Несса , а оттуда прямиком во взрослую художественную литературу, где и остаетесь, торжествуя, не оглядываясь назад, поскольку оглянуться значит сдать свои позиции.

Однако, сердце человека не мчащийся в одном направлении поезд. Люди, на самом деле, книги так не читают — по крайней мере, я так никогда не делала. Читать я научилась достаточно поздно. Процесс давался мне с трудом и мучительно до того момента, пока, наконец и внезапно, крючочки не обрели форму и смысл. После этого я поглощала все книги так же, как и еду — без разбора. Я читала Матильду наряду с Джейн Остин ; «Нарнию» — с Агатой Кристи . Я прибыла в университет, вцепившись, словно в спасательный плот, в книгу Ходячий замок  Дианы Уинн Джонс . Я до сих пор перечитываю Медвежонка по имени Паддингтон , когда перестаю верить в то, что чудеса мира сильнее творящегося в нем хаоса, как это делает Майкл Бонд . Чтобы чтение не превратилось в нечто, что мы делаем из-за неврастенической идеи самосовершенствования — потому что это не очередная покупка супер-качественных кроссовок или абонемента в спортзал в январе — каждый человек должен иметь возможность читать какой бы ему ни вздумалось текст.

Сложностей, связанных с правилом читательского прогресса, насчитывается множество: одно из них заключается в том, что если Вы перенесете во взрослую жизнь свою стратегию всегда выбирать книги явно возрастающей сложности, то на смертном одре, в конечном счете, Вас порадуют своим видом только Поминки по Финнегану  и полное собрание книг французского деконструктивиста Жака Деррида .

Другая сложность заключается в том, что это правило подразумевает смелый отказ от детской художественной литературы. Я бы сказала, что мы рискуем, так поступая — иначе мы, уже будучи взрослыми, отказываемся от целой сокровищницы удивительных вещей, которые через призму взрослого опыта начинают заключать в себе магию иного рода.

У. Х. Оден как-то написал:

Есть хорошие книги, которые предназначены только для взрослых, потому что их понимание предполагает опыт взрослой жизни; но не существует хороших книг, предназначенных исключительно для детей.

Я ни в коем случае не предлагаю взрослым читать только или даже преимущественно детскую художественную литературу. Просто в жизни иногда наступают времена, когда это может оказаться единственным подходящим вариантом.

Что значит «читать, как ребенок»? Есть ли в этом процессе нечто — бурное, голодное и всепоглощающее — к чему при необходимости можно вновь прийти? В юности я читала, движимая жгучим желанием понять. Воспоминания взрослого об этом процессе в детстве часто скрашиваются ностальгией — однако, моя потребность в книгах как ребенка, когда у меня не получалось читать, становилась острой, непреодолимой и сильной. Моя семья была большой, и чтение давало возможность спрятаться от шумного, немного неадекватного цирка жизни с братом и 2 сестрами. Я могла находиться с ними в одной машине, но, в действительности, это было единственное время, когда никто в мире не догадывался, где я нахожусь. Ползла ли я в компании хоббитов по темным тоннелям или махала встречным поездам куском красной ткани, оторванной от подъюбника — читать в уединении значит вступать в безграничное пространство, куда за мной никто не сможет последовать.

Как появилась детская художественная литература

Первые детские книги на английском языке были инструкциями с наставлениями о том, как вести себя хорошо. Моей любимой — и самой строгой по тону — является «Книга для малышей» (The Babees' Book), датируемая в рукописи приблизительно 1475 годом. Ее автор пишет следующее:

О, Дети младые, Моя Книга лишь для вашего учения сотворена.

Текст представляет собой впечатляющий список поучений в стихотворной форме:

Youre nose, your teethe, your naylles, from pykynge/Kepe at your mete, for so techis the wyse.

Или:

В носу своем, зубах, ногтях не ковыряй / Держи в узде их, ибо мудрые так учат.

В 1715 году Исаак Уоттс выпустил свою удивительно унылую книгу «Божественные и нравственные песни для детей» (Divine and Moral Songs for Children, 1715). Я нахожу эту книгу интересной, поскольку вступительное слово автора иллюстрирует преобладавшее к 18 веку представление о том, что написание детской литературы интеллектуально унизительно:

Я прекрасно осведомлен о том факте, что, по мнению некоторых из моих друзей, пока я пишу для детей, время мое посвящено слишком неблагодарному занятию... Однако, я утешаюсь мыслью, что не существует ничего слишком неблагодарного для слуги Божьего, если так он наиболее действенно способствует наступлению на Земле царства благословенного своего Учителя.

Сама книга относится к популярной тогда категории «воодушевляюще-печальных» — она состоит в основном из коротких энергичных стихотворных строк о неизбежности смерти:

Я не буду гордиться красой и юными летами,
Ибо в прах превратятся они.
Заработаю честное, доброе имя делами,
Что украсят могилу, словно цветы.

В 1744 году вышло то, что часто называют первой книгой в жанре детской художественной литературы — «Маленькая хорошенькая карманная книжечка, предназначенная для обучения и развлечения маленького мастера Томми и милой мисс Полли с двумя письмами от Джека Убийцы Великанов, А также с мячом и игольницей в подарок, использование которых непременно сделает ребят хорошими детьми» Джона Ньюбери.

Книга Ньюбери, на самом деле, куда более остроумная, чем кажется: текст содержит нотки иронии, однако, его происхождение очевидно — исторически он возник на базе педагогических текстов и занял среди них свое почетное место. Произведение задало образец жанра: детская литература должна быть, в первую очередь, назидательной, а потом уже — развлекательной.

Бунтарские сказки

Наряду с нравоучительными рассказами о воскресных школах и хорошенько вычищенных носах, однако, сочинялись и другого рода истории, которые были куда более неукротимого и бунтарского характера — сказки.

Сказки никогда не предназначались только для детей. Они намеренно и вызывающе-показательно созданы для всех — стариков и молодых, мужчин и женщин, каждой нации. Известный специалист по феномену сказок Марина Уорнер полагает, что они являются самым близким аналогом культурного эсперанто — будь то немецкие, персидские или американские народные сказки, все мы рассказываем одни и те же истории, потому что они легко, словно птицы, пересекают географические границы.

Все сказки, в общем и целом, содержат одни и те же ключевые элементы: в них присутствуют следующие архетипические персонажи — мачехи, могущественные короли, животные с даром речи. В сказках случается некая несправедливость или конфликт, часто жестокий и крайне необычный. О нем нам сообщают непринужденным тоном, что совсем не ограждает ни детей, ни взрослых от его неприкрытой кровавости. Однако, как правило, в сказке есть еще и нечто — фея-крестная, заклинание, волшебное дерево — что привносит в нее чудо надежды. По мнению Уорнер:

Сказки упоминают всякое проявление жестокости, несправедливости и злоключений для того, чтобы заявить своей историей, что подобное не должно больше не повториться.

Они пугают нас для того, чтобы показать — мы не должны так сильно бояться. Так, Анджела Картер считает фигуру феи-крестной лаконичной метафорой того, что она называет «героическим оптимизмом». В сказках надежда неумолимее самых острых зубов.

Этот дух героического оптимизма — оптимизма, оплаченного кровью и добытого на последнем дыхании, но все же оптимизма — является законом жизни с большой буквы. Он обращен ко всем нам, поскольку сказки всегда придумывались так, чтобы говорить со всеми сразу. Они на своем же примере демонстрируют нам модель того, как определенные виды историй — с помощью архетипов и темных человеческих желаний, а также жутких метафор — способны сближать людей всех возрастов и сословий, заманивая каждого из нас, как по волшебству, в общее пространство воображаемого.

Сказки, мифы, легенды — они лежат в основе стольких вещей. Повзрослев, мы должны продолжать их читать и создавать, чтобы они возвращались в наше нарративное пространство так же, как мы, благодаря им, возвращаемся мир волшебства и чудес.

Именно в середине 19 века в связи с возросшей доступностью бумаги и поднявшимся уровнем детской грамотности художественная литература для младшей аудитории начала принимать во внимание ее реальные предпочтения. Благодаря новому витку развития печатного дела мятежная жажда сказок, широко охватившая общественность, проникла в жанр детского романа. Истории для маленьких читателей оставили классные комнаты и церковные кафедры. Наступил Первый Золотой Век детской литературы. На страницах своих книг Льюис Кэрролл , Редьярд Киплинг , Джеймс Барри и Эдит Несбит убивали родителей юных персонажей; или заставляли героев навсегда покидать свои семьи; или разлучали их на некоторое время с родными, будь то падением в нору, ведущую в Страну Чудес , или путешествием в Неверлэнд  — тем самым авторы освобождали детей от догматов взрослого мира. Должно быть, это было подобно эффекту разорвавшейся бомбы. Осиротевшие и оставшиеся без присмотра дети шатались по просторам Страны историй, чиня хаос, необходимый для того, чтобы состоялось приключение. Существовали также и истории о более масштабных и экстремальных похождениях, раздвигающие рамки возможного.

Именно тогда представление о детях как о милых, нежных, неизбежно более примитивных или более обаятельных по сравнению с другими группами людей созданиях было отброшено, а наряду с ним — и то, что какая бы то ни было логика в книге должна быть взрослой. В детстве я не питала никаких иллюзий в отношении того, что дети являются милашками. По собственному дикому темпераменту я знала, что они часто бывают гадкими, грубыми и вспыльчивыми. Освободившись от данных представлений, детская литература начала придумывать собственные правила игры, и книги жанра, таким образом, стали произведениями искусства, отличными сами по себе и формирующимися по своим собственным законам, перестав при этом быть бледной копией какой-то другой, взрослой работы.

И эта традиция сохранилась. Мы можем провести родословную от персонажа Питера Пэна, впервые появившегося на страницах книги в 1902 году («...и так будет продолжаться, пока дети веселы, бесхитростны и бессердечны»), до персонажа Мэри Поппинс 1934 года создания с ее благопристойными и непостижимыми чарами («Мэри Поппинс не дает объяснений»); или до анархической и сюрреалистичной реальности мира из рассказов Там, где живут чудовища (1963) и Тигр, который пришел выпить чаю (1968), где тигр «выпил всю воду из крана» (и далее —  Роальд Даль , Фрэнк Коттрелл-Бойс , Лисса Эванс и любой другой писатель, чье имя еще не обрело известность, но который где-то сейчас пишет историю, которая поразит общественность).

И родословное древо продолжает расти. Сегодня детская литература по-прежнему проникнута давней неутолимой жаждой справедливости, характерной для сказок - упавшее дерево ломает злой мачехе шею; героиня миссис Колтер из романа Янтарный телескоп  Филипа Пулмана вынуждена вечно падать в дыру в ткани Вселенной. Также со стремлением к справедливости тесно связана смежная, но менее мрачная нежели мотив карающего злодеев возмездия, тема — феномен чуда. В мире, который ценит абсолютные знания всего, детская литература позволяет себе эту безыскусную позицию. Так, Ева Ибботсон сбежала из Вены в 1934 году после того, как творчество ее матери было признано запрещенным цензурными органами гитлеровской Германии, и позднее ее произведения оказались полны нескрываемого благоговения перед самим фактом существования человека. В ее книге Путешествие к Морю-Реке  (2001) присутствует такой мотив чуда, на изображение бы которого все прочие жанры художественной литературы, скорее всего, не решились. Получается, что, именно к детской литературе стоит обратиться, если Вы хотите почувствовать некий трепет и жажду, неутолимую жажду справедливости, или, иными словами — чтобы в стойле снова раздался стук сердца старого боевого коня.

Книги для детей специально создаются для той группы населения, которая не обладает ни политической, ни экономической силой: для тех, кто не владеет деньгами, не имеет права голоса, не обладает контролем над своими капиталами, трудовой деятельностью или государственными институтами; для тех, кто движется по жизни, осознавая свою уязвимость; и в равной же степени — для тех, кто не обременен обязанностью трудиться, не наловчился еще заражать своими предрассудками окружающих против их же воли и изводить самого себя. Поскольку, вопреки тому, что мы говорим сами себе, в жизни взрослые тоже часто оказываются бессильны, мы — эти самые взрослые — должны немедленно обратиться к детской литературе, чтобы напомнить себе, что же у нас остается, когда приходится все начинать сначала.

Детская литература, кроме того, способна на кое-что еще: она помогает нам заново открыть то, что мы утратили, возможно, сами того не зная. Во взрослой жизни полным-полно ситуаций забывания — я не помню большинство людей, которых когда-либо знала; я не помню большинство прочитанных книг, даже те, что навсегда изменили меня; я не помню большую часть посетивших мою голову озарений. Наконец, на разных этапах своей жизни я не помнила, как правильно читать — как отбросить скептицизм и перестать гнаться за трендами, но довериться книге. Рискну показаться сумасшедшей оптимисткой: детские книги могут снова научить Вас читать с открытым сердцем.

Выбирая эту литературу, Вы снова получаете возможность читать, как ребенок — возможность вернуться во времена, когда каждый день приносил новые открытия, мир был огромен и удивителен, а Ваше воображение не было вогнано в рамки и «причесано», будто необязательный придаток.

Воображение не является и никогда не было придатком — оно лежит в основе всего; оно — нечто, что дает нам шанс воспринять мир с чужой позиции. И это последнее — условие, предваряющее чувство самой любви. Именно Эдмунд Бёрк впервые применил термин «нравственное воображение» (1790), или способность к нравственному восприятию реалии, позволяющая выйти за пределы мимолетных событий каждого мгновения и за пределы личного опыта. Для такого нам и нужны книги, специально созданные подпитывать воображение и давать сердцу и уму мощный заряд — то есть книги для детей. Детская литература способна научить нас не просто вещам, которые мы забыли, но и тем вещам, про которые мы забыли, что когда-то их забыли.

Еще один важный момент: взрослая жизнь мне нравится гораздо больше, чем детство — я обожаю и возможность права голоса, и алкоголь, и работу. Однако, бывают эпизоды во взрослой жизни — по крайней мере, в моей — когда мир кажется пустым, унылым и лишенным какой бы то ни было истины местом. Джон Донн писал о чем-то подобном:

Земля последний допила глоток,
Избыт на смертном ложе жизни срок.

Именно в такие моменты детские книги, как по мне, делают то, на что больше ничего не способно. В них еще присутствует дух воспитательного начала, но само то, чему они стараются нас научить, изменилось. На мой взгляд, детская литература рассказывала и продолжает рассказывать о надежде. Они словно говорят: «Смотрите, вот так выглядит отвага, а вот так — щедрость». Она рассказывает мне через персонажей волшебников, львов и говорящих пауков о том, что мир, в котором мы живем — это мир людей, которые смеются, трудятся и выстаивают в трудные времена.

Детские книги словно говорят: «Мир огромен». А еще: «Надежда чего-то да стоит». И еще: «Отвага будет иметь смысл, смекалка будет иметь смысл, сочувствие будет иметь смысл, любовь будет иметь смысл». Это может быть, а может и не быть правдой. Я не знаю. Я надеюсь, что это так и считаю, что слышать и проговаривать такие вещи жизненно важно.

Кэтрин Ранделл (Katherine Rundell)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ