Почему так сложно писать о близости между мужчинами

Майкл Педерсен о мужской дружбе и уязвимости

Я всегда чувствовал, что не скроен по тем стандартам мужской дружбы, которым меня учили следовать, что мальчишкой постоянно выпадал из строя: слишком плаксивый, слишком чувствительный, слишком нелепый, жаждущий любви, жаждущий внимания, слишком долго писающийся в постель, слишком старающийся во всём разобраться.

Недавно я потерял самого важного в жизни друга — дорогой мне человек покинул этот мир: драматично, вызывающе, опустошительно. Лишь спустя недели я заставил себя отправиться в Северную Ирландию (на Сторожевую башню в Кушендолле) и поддаться воспоминаниям. Думаю, когда с этой вращающейся планеты сходит кто-то столь жизненно важный, мы теряем и частичку себя. Даже несколько больше, если этот кто-то молод, а трагедия ещё свежа в памяти. И я надеялся соскрести с кирпичей Сторожевой башни хоть что-то обратно.

В этом здании я стал копаться в своей собственной жизни и дружеских отношениях, наполнявших её: тех, что помогали держаться на плаву, тех, что разбивали мне сердце, немногих близких, что вылепили из меня то жадное до любви существо, коим я и являюсь. Пришло время засвидетельствовать почтение моим ближайшим в жизни друзьям. Пусть с каждым длительность, ритм и крепость дружбы отличалась, но все те друзья, к которым я зашёл на огонёк в процессе работы, ставшей книгой «Близкие друзья» ( Boy Friends ), проявили всю свою мудрость и стали для меня великими наставниками. В каждого из них я был безумно влюблён. Мы прижимали друг друга к сердцу, обнимались и целовались, стояли грудью за каждого из нас.

Пускай сейчас они далеко (географически, социально или временно), но всегда и всюду остаются со мной. Именно благодаря им я и могу так рьяно любить. Я воспеваю то, как эти люди изменили меня, прославляю ту желеобразную дырку от бублика, оказавшуюся сердцем, что знаком с ними. К моему наивному удивлению, их объединяло лишь одно - все друзья, у кого я побывал, были мужского пола: одни мальчики да мужчины.

Я рос с сестрой, а отношения с матерью были гораздо ближе, чем с кем-либо среди бесчисленных родственников, из которых почти тридцать двоюродных братьев и сестёр были моего возраста. И вот, я вырос, наблюдая (и завидуя) за чудесной женской дружбой, которая расцветала вокруг каждой из них. Её нежная природа и ритуальная привязанность всегда были на виду. Я жаждал овладеть языком физического контакта, которым выражалась дружба моей сестры: в безэмоциональной мужской дружбе, которую, казалось, я изображал, любая телесная близость отсутствует и порицается. Нельзя идти под руку, нельзя обниматься, будучи в печали, на ночёвках нельзя спать в одной постели, нельзя держаться за руки, иначе осмеют.

В своей мальчишеской дружбе я зачастую отдавал слишком много, слишком поспешно; я отдавался дружбе полностью, как говорили: по-девчачьи или по-женски. От этого и дразнили в шутку, и отвергали, и отпускали гомофобные ремарки. А позже, те же самые мальчишки искали во мне утешения, когда нечто плохое, обескураживающее или болезненное происходило с ними: им необходимо было высказаться, сохранив статус-кво.

Многие мужчины этого эмоционально сдержанного типа войдут в число повально болеющих одиночеством, подавленных собственным чувством стыда или запретами искреннего самовыражения: не в состоянии пригласить друзей-мужчин погулять, где-то пообедать или поболтать на темы, важные их душе и телу. Отсутствие осознанной физической близости мешает многим из них быть более внимательными, нежными любовниками, присущая им как человеку чувственность заблокирована.

В лучшем случае, эти чувства тесно связаны с подавляемым эмоциональным потенциалом. В худшем, они убивают.

В своей книге я погружаюсь в это неизведанное срединное пространство, когда мужчины могут выражать свои переживания и тревоги, маскируя это спортивными мероприятиями или совместной попойкой. В любой из двух ситуаций мужчинам даётся карт-бланш на эмоции, своеобразный эмоциональный ключик к раскрытию их слабостей под покровом хорошо знакомой обстановки — связанной со спортом или удачным стечением обстоятельств.

Прежде всего, в таких случаях (или, точнее, в моём) наиболее типичен предлог «отправиться на рыбалку»: парни собираются вместе и окружают себя молчанием, пока не расслабятся, напряжение не стихнет и умалчивать важное станет уже более неловко, чем говорить о нём. Часто дружеские свидания такого рода устраивают близкие таких друзей и запрещают им возвращаться, пока те не покаются в своих грехах (или чаще, в том, что их беспокоит).

Помимо прочего, на рыбалке, на спортивных мероприятиях и на пьянках все знают: что бы не прозвучало в пределах оговорённого пространства, это существует только там и только в том времени, об этом не говорят, и это никогда не слетает с языка, и тайна остаётся тайной. Таково простое решение сложной проблемы, но всё же это прогресс. Я надеюсь, подобное выражение искренности и чувственности сможет глубже проникнуть в повседневность каждого несговорчивого путника. Это химера, достойная борьбы за неё и одобрения.

Своими историями я удовлетворяю потребность поделиться стремлениями своего сердца, торжественными и волнительными моментами. Я всегда поступал так, это всегда был мой путь к счастью. И всё же существует риск выдать слишком много о себе и своих любимых. С годами я научился понимать, что важно для повествования и что позволит читателю найти отражение своей собственной жизни в моих книгах. Мне не интересно писать то, что не приглашает читателя внутрь, не сулит поддержки, и что является лишь пропуском в мою жизнь, но не предложением прочувствовать её. Когда текст становится слишком личным, я ищу безопасные зоны, некую универсальную истину — важную для всех проблему внутри важного для меня мира.

Тело также показывает мне направление. Временами оно говорит со мной на языке сладкозвучной поэзии, шёпотом и многоголосием, а временами — дерзко, на сленге преступного Нью-Йорка. Называет меня мудаком. Так мой разум заранее подстилает мне соломку. Мои кости и внутренние органы настолько же выразительны, насколько и люди в моих книгах.

Не удивительно, что современные писатели и художники, лучшие в раскрытии маскулинности, — это те, кого в детстве и отрочестве маскулинными не считали: те, кого называли феминными, отщепенцы общей массы — эмоционально выразительные, уязвимые, эксцентричные. Теперь же, научившись лучше выражать присущие им формы мужественности (присущие и раньше), они возрождают их в себе. Именно благодаря таким писателям как Оушен Вуонг , Брайан Уошинтон (Bryan Washinton) и  Эндрю Макмиллан я так много и узнал в этой области. Стань я хотя бы каплей этой чудесной волны, рябью поверх другой ряби, то и этого достаточно, более чем достаточно.

Майкл Педерсен

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ