Была у меня подруга...

Давным-давно была у меня подруга, с которой мы провели чудесные года полтора. Или два. Что-то около того. Мы вместе учились, вместе обсуждали сокурсников, вместе проводили время после занятий. Она говорила, что я легко лажу с людьми, как она сказала "умею с ними дружиться", что мне легко рассказать свои проблемы или радости... Мы понимали друг друга. Вместо друг друга признавались в любви. Бред, конечно, но в 17 что не сделаешь от отсутствия ума? А к концу второго настал тра-та-там потрясающий финал. Мне сложно его объяснить, потому что я не понимаю его до сих пор. Просто со мной перестали разговаривать. Для этой девушки я перестала быть. Поскольку я себя тоже ощущала человеком, а не придатком к ней разбираться мгновенно я не стала, мне и самой обидно было - с чего вдруг человек ко мне переменился?

Чуть попозже, когда все успокоилось, и эта девушка стала разговаривать со мной на бытовом уровне двух студенток из одной группы, я все же спросила в чем дело. Ответ меня убил:
- Ты стала слишком близко, мы подружились. А у человека не должно быть близких друзей.
Настаивать я не стала. Зачем мне такой друг?

Был у меня сезон еще одного тесного общения с этой девушкой. Года полтора спустя после описанных событий. И он закончился безмолвным исчезновением ее. В этот раз я ни о чем и не спрашивала? Все равно. Пусть идет одна.

Но земля слухами полнится, и до меня еще доходили вести о том, как она перестала общаться кое с кем из общих знакомых без особых причин, как прошла посмотрев в глаза и не поздоровалась с другой общей знакомой.

При этом девушка эта весьма колоритна, интересна, умна, много читает, умеет. И дружба с ней (первый заход) и приятельское общение (второй заход) остались в моей памяти весьма яркими по настроению.

И вот, в романе моего любимого Моэма я нахожу такие строки:

"— Ты, наверно, недоумевал, почему я не встретил тебя на вокзале?
— Было бы славно, если б встретил. Ты, наверно, не мог вырваться.
— Я понимал, что ты огорчишься. У нас в редакции это рабочие часы, надо быть под рукой, передавать по телефону в Лондон новости, поступившие за день, но сегодня канун Рождества, завтра газета не выходит и ничего не стоило улизнуть. Мне очень хотелось тебя встретить, оттого я и не пошел. С той минуты, как я получил письмо и узнал, что ты приезжаешь, я не находил себе места, до того хотелось тебя увидеть. В те минуты, когда должен был прибыть поезд и я понимал — ты бродишь по перрону, высматриваешь меня и растерян в толпе и толчее, я взялся за книжку и стал читать. Сидел, заставлял себя углубиться в книгу и не позволял себе прислушиваться к телефону, который мог зазвонить в любую минуту. А когда он и вправду зазвонил, я не сомневался, это ты, и до того обрадовался, что дико озлился на себя. Даже готов был не снимать трубку. Ведь уже больше двух лет я боролся со своей привязанностью к тебе. Сказать, почему я хотел, чтобы ты приехал? Когда человека нет рядом, его идеализируешь, на расстоянии чувство обостряется, это верно, а увидишь его снова — и удивляешься, что ты в нем находил. Я думал, если что-то еще осталось от моей привязанности к тебе, тех нескольких дней, что ты тут проведешь, будет довольно, чтобы окончательно ее убить.
<...>
— Мы мигом с тобой поладили. Этот зануда Гете назвал бы наши отношения родством душ. Ты дал мне то, чего у меня никогда не было. Я никогда не знал, что значит быть мальчишкой, а с тобой я был мальчишкой. С тобой я забывался. Я тебя изводил и высмеивал, помыкал и пренебрегал тобой, но при этом обожал. С тобой я чувствовал себя на диво легко. С тобой я мог быть самим собой. Такой ты был непритязательный, веселый и добродушный, так легко было тебя обрадовать, рядом с тобой мои измученные нервы отдыхали, и та неистовая сила, что без конца меня погоняла, ненадолго меня отпускала. Но не хочу я отдыха, не хочу, чтобы меня отпускало. Когда я гляжу на твою милую, застенчивую улыбку, моя воля мне изменяет. Не могу я себе позволить быть податливым, не могу себе позволить нежности. Когда я гляжу в твои синие глаза, такие дружелюбные, такие доверчивые, мне изменяет твердость, а я должен быть тверд. Ты мой враг, ненавижу тебя.
Иные слова Саймона сбивали Чарли с толку, вгоняли в краску, но сейчас он добродушно усмехнулся.
— Ох, Саймон, ну какую ерунду, какой вздор ты несешь."