Космос в груди (исповедь)

В любви мы становимся странными, и.. чуточку вечными.
Душа всегда норовит нежно соскользнуть в то — что ощущает, и часто — становится этим, но тело не даёт этому сбыться вполне, не даёт даже нам толком увидеть это в себе и в других.
Лишь иногда.. когда мы счастливы в любви. Или в предельной муке любви.
Боже! Сколько вечности полыхает в груди у влюблённых!
Хватило бы, чтобы заселить маленькую и далёкую планету, счастливой и таинственной жизнью.. пусть и без людей.
После расставания с любимой, я ощущаю себя, мягко говоря, странно и безумно: я не всегда ощущаю себя человеком.
А если ощущаю, то стыжусь этого, как животное стыдится себя, стыдится смерти в себе, когда оно болеет.
Особенно пронзительно это заметно у собак, когда они отводят взгляд от любимого хозяина.
Они ощущают экзистенциальные переживания, но не могут осмыслить их.
Собаке кажется, что умерев — она изменит хозяину, как бы убежав в чужой и тёмный город, потерявшись там навсегда, а хозяин будет плакать без неё и звать её, тоже как бы блуждая во тьме.
Потому, собаки и кошки, когда больны, порой без причины подходят к нам и утыкаются в ноги своей тёплой мордочкой и замирают и словно бы всем добрым существом своим говорят: прости..
Так и моё творчество последнего времени, словно бы подходит к милым, смуглым ножкам возлюбленной моей, кладёт свою непоседливую мордочку на колени и замирает, прикрыв глаза..

Мне всё чаще хочется просить прощения, как у совсем незнакомых людей (грустная девушка на кассе в магазине, печальный школьник с рюкзаком за плечами, идущий в метель согнувшись, словно бы у него в рюкзаке — крылья (сменка), так и у бездомной собаки на улице, остановившейся и робко виляющей мне рыжим хвостиком, или просить прощения у высокого и вечно задумавшегося клёна под моим окном, смотрящего как бы в одну точку на земле, где летом росла трава, а теперь там чернота озябшей земли, какая-то распятая, каряя листва: словно он влюбился и собирается написать письмо, но не выходит, и смотрит он так в одну точку уже года, века..
Иногда я даже прошу прощения у предметов: у ванной, в которую залезаю с грацией вора, или бесприютного, озябшего ангела..
На днях я уронил бежевую чашку для чая на пол, разбив её, склонился перед ней на колени, закрыв лицо руками и тихо заплакал, прося у неё прощения.

Вечность всегда с нами, просто мы об этом вспоминаем — лишь полюбив.
В вечности, мы уже были всем — и травой на ветру и звёздами и стихами Пушкина и чашечкой чая в озябших руках у любимых и ласточками в небесах.
Наверно поэтому, в любовных стихах, или в нежных прозвищах между любимыми, мы словно припоминаем вечность, припоминаем кем были, кем будем: вспоминаем подлинный лик человека — в вечности.
Но в муке любви, этот божественный лик утрачивается вновь, распадается, облетает как листва на осеннем ветру, и мы не просто забываем, что мы — люди. Мы часто даже страдаем в любви, как трава на ветру, как пустыня под солнцем, как несущийся во тьме метеор или замученный солнечный зайчик в цветах.
Может это и к лучшему, что мы забываем в муках любви, что мы — люди.
Человек в любви, скован — разумом, моралью, страхами, телом.
Они мешают ему мыслить дальше себя, мыслить одной любовью, став ею, вполне.

Бывает, проснусь ночью, и не понимаю, не помню — кто я? Что я?
Подниму руку над лицом: похоже на вечернюю, чуточку примятую траву, или на грустный цветок.
После ванны, боюсь подойти к запотевшему зеркалу: кого я там увижу? Клён? Ласточку? Старика? Ребёнка?
Робко провожу рукой по затуманенному зеркалу. Проявляется моё грустно-улыбающееся лицо: вроде человек.
Но почему, почему.. оно такое нелепое?
Два голубых глаза, один нос.. Почему он не голубой? Два уха, похожих на грибы-лисички, паутинник-красивейший, а ещё больше похожи они на… на.. лоно моей возлюбленной. Боже мой! Как я раньше не замечал этого?? — от стыда закрываю зардевшиеся уши руками, — как я теперь на улицу выйду? Буду ходить вечно с руками на ушах.
Почему два уха? Боже.. как это безумно, развратно и.. прекрасно! Почему у женщин не так? Я не про уши..
Что-за глупые мысли. Идиот перед зеркалом. Голый. Цветов не хватает: свидание идиота..
А глаза? Глаза? Поникшие незабудки..
Я видел такие загрустившие цветы в поле, когда занимался любовью в цветах.
Почему-то люди, занимающиеся любовью в цветах, в траве, потом не обращают на них внимание. А ведь они принимали в этом участие, как ангелы.. их запах, нежность, доверчивое тепло..
Они потом чувствуют себя брошенными, использованными.. порой даже — изнасилованными. Плакать хочется, глядя на них.
Когда любимая поднялась с цветов, оправляя с улыбкой свою бежевую юбку (она тоже напоминала чудесный и чуточку грустный цветок), я наклонился к цветам, погладил, и поцеловал их доверчивое и загрустившее тепло, ещё хранившее на себе, как свет и добро, нежное тепло тела любимой моей.

- Саш, что ты делаешь?

- Я люблю тебя..

Если бы цветы или простая травка, могли посмотреть на человека, они бы признали его уродом.
Неужели все люди смотрят на себя, как люди? Неужели они все забыли, как были и снова будут —  травой, цветами, звёздами, ласточкой в небе?
Стою перед зеркалом, голый, прикрыв уши руками и губы шепчут: я урод.
Протираю зеркало ещё больше, и, вздохнув, делаю шаг назад.
Боже… я действительно урод! Чудовище аксаковское!
Красный после ванны, как марсианин-идиот, взъерошенный, как бездомная собака, две руки-веточки, соски на груди, такие маленькие, робкие, словно завядшая сирень в вазе.
У мужчин соски — бессмысленно-идиотические, словно их напичкали какими-то успокоительными препаратами и они смотрят в одну точку. «Зрачки» сосков — сужены, им словно бы стыдно за что-то, что они сделали в прошлом или сделают в будущем. Грешные глаза.. Глаза лунатика в борделе.
Ах! и как я раньше этого не заметил! У меня соски похожи на.. на.. словно огромный, четырёхметровый старый сом подплыл к берегу и из солнечной мути реки, своими маленькими, бессмысленными глазками, смотрит на тебя, в самую душу. Я урод! Урод!! И как меня любимая любит? Боже.. да она святая!
То ли дело женские соски! Всегда разные, как цветы, у каждого соска — своё лицо, свой характер, мечты и даже сны..
Если бы в раю исчезли все цветы, то по одним женским соскам можно было бы составить и воскресить всю радостную и таинственную флору рая! По крайне мере, силуэт этой флоры. А если взять всё женское тело.. то весь рай можно было бы воссоздать, и даже больше, что ещё только снится раю, что снилось Адаму когда-то и что он не досмотрел в своём сне, проснувшись с нежным стоном.
Это томление недосмотренного сна — тысячелетия уже мучает мужчин, искусство, религии.
Перевожу взгляд на свой пах.. боже мой! Да я и правда, урод! Про меня Аксаков должен был писать сказку и она закончилась бы трагически: Настенька сошла бы с ума! Она бы считала себя цветком! Офелией русских полей!
Цветы милые, простите меня! Травка родимая, прости! Ласточки ласковые, простите, простите! Вы наверное весной уже не вернётесь!
Закрываю руками лицо. Слёзы на глазах.
За что, боже? За что?? Смотрю сквозь щёлочку между пальцами в отраженный в зеркале — пах: какой-то пришибленный, заблудившийся.. мамонтёнок.
Не тело, а зоопарк в аду, с сошедшим с ума сторожем.

Любимой со мной нет, и время остановилось.
Снял часы со стены на кухне, и переставил стрелки.
Теперь, часовая — крутится быстро, как секундная. Секундная — как часовая, стоит на месте, как бы закрыв лицо руками, словно бы что-то вспомнила грустное посреди улицы.
Время сошло с ума. Как и я, без любимой.
Сижу на кухне, думаю о любимой и пью чай, уставившись в одну точку, потеряв душу и взгляд, в траве узоров на полках.
Я пью чай целые дни, месяцы, годы.
Время бежит, убегает из дома моего, бежит за город, в поле снежное, падает там без сил и тихо плачет..

Сегодня ночью мне было особенно больно: проснулся в слезах оттого, что стало зябко сердце во сне: любимой не было во сне.
Поднял руку к лицу и посмотрел на неё: трава травой..
Боже, скорей бы уже стать травой совсем — прошептал я руке своей в темноте.
По мне бы весной ходила любимая, своими милыми ножками.
Встал с постели и принёс с кухни мои безумные часы.
Прижал их к груди. Глажу и говорю тихо: одни мы с тобой остались, безумные, несчастные..
Надел белую рубашку. Подошёл к зеркалу в спальне. Стою, голый, в рубашке распахнутой.
На груди — часы. Стрелки показывают — вечность. Время в смирительной рубашке..

Вернулся в спальню и лёг в постель, не снимая рубашки. Часы на животе. Тёмная дорожка стрелок тянется к паху, словно волоски.
И почему в печали так хочется чудить?
Тело разорвать мы не можем, пока (как смирительную рубашку), а обыденность, очень даже, как ту же смирительную рубашку.
Лежу в темноте с часами на животе. Забавно ощущение. Тикают, ходят..
Глажу их и читаю им стихи, рассказываю о моём смуглом ангеле: самой прекрасной женщине на этой земле.
Коснулся рукой стрелок и остановил время. Я могу говорить о любимой — вечно. Говорить с любимой — вечно. О её милом носике — вечно говорить. Чтобы рассказать всю красоту её тела, души — и вечности мало.

Убрал руку со стрелок: словно спустил зверёнка с поводка — в вечность, заросшую тишиной.
Носится, милое, по комнате..
Вернулось и положило свою косматую и тёплую мордочку мне на живот, и вздохнув тяжело, затихло.
В последнее время у меня нервы сильно расшатались.
«Стрелочки» тикают по всему телу: нервный тик — на плечах, под сердцем, животе, на щиколотках, под левым глазом.
Ощущаю себя Святым Себастьяном на картине Гвидо Рени.. пронзённого стрелами Купидона: всю обойму, весь колчан на меня «разрядил». Потому что одной стрелы хватает, чтобы полюбить по земному, земную женщину.
А все стрелы нужны, для любви неземной, к неземной женщине.

Нежно вспоминаю, как моя подруга была беременна.
Была весна, мы тогда ссорились часто.
Лежим мы с ней, помирившись, на диване. Она смотрит на меня своими неземными глазами, цвета крыла ласточки.
Живот у неё приоткрыт под белой кофточкой. Она говорит улыбающимся голосом:

- Саш, приложи руку вот сюда.
Чувствуешь, они ножкой бьют. Милые..

Я улыбнулся, нагнулся и поцеловал ножку ребёнка в животе подруги.
А потом поднял свою синюю рубашку и говорю с улыбкой:

-Теперь ты приложи руку вот сюда, правее и чуть ниже сердца.
Чувствуешь?

Подруга улыбнулась от изумления, приоткрыв свои чудесные глаза, и через миг приникла мне правым ушком под грудь:

- Саша! И у тебя бьёт ножками! Чудеса!
Всё же странные у нас с тобой отношения, согласись. Не от мира сего..

У меня тогда тоже начался тик, но только под сердцем. Было видно даже через кожу, как дёргается мышца.
А сейчас на моём теле мерцают какие-то солнечные зайчики воспоминаний, тоски по любимой.
Фантомные боли и счастья. Призраки поцелуев любимой, на всём моём теле..
Я люблю лежать ночью в постели и следовать за этими солнечными зайчиками поцелуев, рукой: плечо, левый глаз, грудь, живот, ребро, голени…
Со стороны может показаться, что я сошёл с ума и крещусь как-то безумно.
Хотя.. на теле Христа, не было живого места от пыток и боли: коснись 4-5 раз любого места на теле, душе — вот и перекрестился.
Если бы в аду крестились, то именно так, уже почти забыв о боге, но смутно припоминая его и тоскуя по нём.

Лежу в постели, смотрю на свою руку в темноте: теперь похоже на букетик флоксов. Любимая любит флоксы. Может я от любви и от тоски по ней, превращаюсь во флоксы? Может.. так любимая меня простит и полюбит?
Вот бы подарить мою расцветшую руку любимой.
Хочу цветами, лепестками лиловых касаний, нежно покрыть всё милое тело любимой, пока она спит..

Так вышло, что любовь к моему смуглому ангелу, стала бессмертной.
Это хорошо, это бывает у многих (хотя их и не много, надо честно сказать: как и хорошей поэзии, настоящей любви много не бывает).
Но трагизм моей (нашей любви) в том, что мы не можем быть вместе.
И моя любовь становится как бы больше жизни, судьбы, словно они существуют на разных скоростях: любви тесно к теле этой жизни, судьбы, становящейся нелепой и убогой, как теплица.

Моя любовь — на века обогнала моё тело и жизнь.
Я чувствую то, как будут чувствовать и мыслить через 100 и 1000, 10000 лет. Там не будет преград для любви. Там люди станут — светом, и любовь будет крылатой и достигнет самых дальних звёзд.
Мне снова и снова, каждый день, приходится утрачивать рай грядущего, где я и любимая — вместе, и не важно, кто мы там, что мы там: люди, или травка под ветром ночным, или ласточка, коснувшаяся крылом, неба реки..
Я возвращаюсь вечером из рая, в свою одинокую квартиру, заросшую тишиной и вечностью. Возвращаюсь в одинокую палату моего нелепого тела. Ложусь в кровать, заворачиваясь в одеяло, словно в крыло, ставшее смирительной рубашкой, и, со слезами на глазах, смотрю в потолок — часами, повторяя снова и снова, светлое имя любимой, меряя именем любимой, словно секундной стрелкой — вечность.

Встреча с любимой, изменила всю мою жизнь.
Если бы встретил сияющего ангела в лиственных сумерках парка, я был бы поражён много меньше.
Я не просто изменился, а преобразился.
Я.. стал жить, ощущать, что я — человек, мужчина, что у меня есть бессмертная душа.
Так порой влюблённый ощущает сердце своё, его стук: так, идя по прозрачному льду на реке, видно таинственных серебристых рыб, дыхание сонных трав на дне..
Хочется лечь на дно, и поцеловать вечность..

Да, я преобразился. Не на 180 гр. даже. Больше..
Стрелка сделала виток круговой, и ещё, и ещё. быстрее и быстрее… как компас, сошедший с ума от счастья на далёкой звезде или в раю: стрелки оторвались и замерли в воздухе, как перелётный клин птиц в небе.
Я вегетарианец и не ем мясо.
Но.. рядом со смуглыми ножками моей любимой, словно бы сбылся рай.
Я как лунатик рядом с ней. Рядом с ней — нет греха, порока. Рядом с ней, всё преображается в свет и добро, даже самый тёмный разврат.
Сейчас мне стыдно (как-то блаженно стыдно) об этом писать, но для меня счастье, пробовать из её милых уст — мясо.
Это что-то вроде причастия: с её драгоценных уст, всё — причастие. И сами губы.
Жизнь милых животных словно бы преображается райски и продолжает свою таинственную жизнь, становясь светом в её улыбке, улыбчивом блеске глаз..

Когда любимая ест что-то мясное, я люблю губами прильнуть к её горлышку и ощущать с наслаждением, как она глотает, как милая её сердцу еда, движется по горлышку, к груди.. и мои губы, покорно следуют за ней, к груди, животику, и ниже, ниже..
Сейчас, когда любимой со мной нет, компас моих стрелок — нравственных ориентиров, стремлений, мечтаний — словно бы замер в тёмной пустоте воздуха, где то в космосе, вдали от звёзд и планет.

Кто-то может сказать, что меня сломали. Что я сломался.
Это не так. Просто теперь юг и рай там — где любимая.
Лишь бы быть у её милых ног, а остальное не важно. Ничего уже в мире не важно: солнце встаёт у её милых ног, вечность настаёт у её милых ног, птицы летят к её милым ногам (силуэты ласточек на её синей юбке) —  самый шелест юбки у её смуглых ног, напоминает лиловый шелест крыльев ангелов.
У меня больше нет гордыни, эго, сомнений, обид. Какая-то невесомость сбылась в сердце, как вечная душа весны.
Пусть любимая встречается хоть с 1000 мужчинами, пусть покидает меня на 1000 лет, лишь бы вернулась ко мне.
Нечем дышать вдали от её милых ног. Только возле её смуглых ножек есть воздух и жизнь. Её ножки — как маленькая и таинственная планета, с розой моего сердца, растущего как бы из ног её нежных.

С радостью готов стать кем угодно, чем угодно (как душа после смерти) — травой, бежевой чашкой с чаем в её милых руках, ласковой пылью под её ножками на полу, заусенчиком её, наволочкой.. готов есть мясо (из её уст), готов на коленях пойти за ней, за ней одной, до луны, и даже дальше, к изумлению всех астрономов (хьюстон, у нас проблемы), готов умереть в любой миг за любимую и пойти голым, в мороз, куда угодно, по многолюдной улице, если она прикажет.
Не прикажет. Она добрая, и всё же.. мне сладко сознавать, что я готов на всё ради неё.
Если прикажет написать стих, равный стиху Есенина, Цветаевой — напишу.
Докажу бытие бога, бессмертие души, открою тайны далёких звёзд. Постелю к её милым ногам все тайны вселенной и звёзд… если попросит согреть её ноги. Просто согреть.

Я весь — принадлежу моему смуглому ангелу. Весь, до глубин бессмертия души. Я не верил до неё,что душа бессмертна. В любви я понял, что оно есть: мне мало было любить моего ангела, только сердцем, телом, или душой: мне нужно было любить внахлёст, тем сиянием и тайной души, которое будет полыхать после смерти. Но любить, страдать и радоваться этим сиянием уже сейчас.
Мне не просто больно жить без любимой, а — невозможно. Нечем дышать, словно меня перенесли на далёкую и тёмную планету и я там лежу без сил, смотря на чужие звёзды и тихий блеск Земли.
Вдали от любимой — умирает и снова распинается бог, рушится мир и падают звёзды.
Лишь возле смуглых ножек ангела моего, возможен рай и жизнь.
По сравнению с ней, все инфернальницы и роковые женщины из книг и фильмов — просто котята-дурашки, играющие на полу с тенью веточки или своего хвоста.
Такой как она — больше нет и не будет.

Что я ей могу дать? У меня ничего нет. Только я сам. Да и себя у меня очень мало. Могу дать свои сны, цветы творчества, сердце своё обнажённые. Руки мои преданные, губы мои ласковые..
Больше  меня ничего нет…
Другие женщины дают своим мужчинам так мало, и всё же так бесконечно много! Порой смотришь на счастливых влюблённых на улице: боже мой.. этого счастья хватило бы на 300 лет! А они им не дорожат. Милые богачи…
Да, другие женщины дают так мало своим мужчинам, а забирают порой ещё меньше — всего лишь жизнь.
Мой ангел — дал мне целый мир, дал так много и блаженно, что мне показалось в первый миг, что я не жид для неё и словно бы из пустоты родился на свет для её ног, родился под её милыми ногами, как цветы рождаются по весне.
Вся бесприютная красота мира, чудеса искусства и милые звери — это свита её…

Так что я могу дать любимой?
Своё творчество? Невелико приданное..
Но зато всё, без остатка. Как и жизнь.
У меня есть талант, но он надломлен. Есть гениальные мысли, но я не могу их воплотить в творчестве.
Это всё равно что играть Баха, на искалеченной гитаре, в трещинке которой поселился перепуганный паучок.
Всего две струны на этой гитаре.. Как и у моего здоровья, жизни. Судьбы.
Моё творчество и жизнь — как два симметричных крыла, как два берега, равно касающихся тёмной синевы смерти: у меня в груди столько любви и нежности для любимой моей.. хватило бы на 300 лет. А жить мне осталось недолго. И это трагическое несоответствие жизни и любви, ибо любви — больше чем жизни во мне, разрывает мне грудь: крылья растут из груди… как на картине Павла Челищева у его странных ангелов.
Моя робкая жизнь и творчество — это всё что у меня есть. Это мои крылья. И я их постелил для моего смуглого ангела, для её милых ножек.

Писать и любить с моим изувеченным здоровьем и жизнью, всё равно что разогнаться на старой, раритетной машине (что-то вроде Фиата Балилла с открытым верхом), до сердцекружительных скоростей, с которыми летают спутники к луне и далёким планетам: от таких скоростей закладывает не уши — душу, и кровь идёт.. из запястий, носа.
Я ощущаю и вижу, как отлетают то тут то там, винтики, детали моего здоровья, души, судьбы, у меня случаются обмороки и судороги, рифмы и образы в стихах дрожат и распадаются на атомы, сны.
Я лечу к любимой моей, на моём стареньком голубом Фиате здоровья, судьбы, с открытым верхом.
Я лечу среди звёзд, к вечной моей, моему смуглому ангелу.
Её мало любить на 100 %. Нужно на 1000 и более, нужно любить её больше жизни, ибо она — высшая жизнь — рай.
Любить её всего-лишь по-человечески, на 100 %, так же безумно и кощунственно, как читать Пушкина в переводе или просто слушать Тарковского, не смотря его фильмы.

С ней одной я понял, что на земле, не так уж много тех, кто любит по настоящему: со всем размахом своей бессмертной души: любовь, словно воскресший Христос, проходит через стены и двери любых препятствий, неразрешимых проблем, обид, сомнений, страхов.
Это милость божья, что всем дано прикоснуться к вечной любви: и мотыльку и паучку, травке в поле, грешнику и добродетельному человеку, поэту и простому дворнику.
И неизвестно, у кого из них больше этой вечной любви.
Грустно то, что не все могут удержать эту любовь, слив её с жизнью, Словом: в любви вечной — слово равно душе, а душа — телу. Нежный парад планет..

Строчку, как у Набокова или Достоевского, могут написать многие.
Две таких строчки подряд — очень немногие.
А целую страницу.. единицы.
Если бы мы могли выключить, как свет в комнате, на целой улице, тусклое освещение любви (эго, обиды, сомнения и страхи), оставив лишь божественную любовь, то города опустели бы, словно случился конец света и люди выбрались из убежищ.
В Москве, по вечерним улочкам, скиталось бы человек 26.
Какой-нибудь Крыжопль, был бы безлюден совсем: там росли бы одни деревья и шёл бы тихий снег.
Город, населённый снегом, сумерками и фонарями.
Город-рай..

Такая апокалиптика мне близка.
Порой иду по улице, смотрю — молодая пара идёт. Держатся за руки. Так нежно девушка «дышит» своей ручкой в руке любимого. И его рука дышит, пальчики волнуются как травка на ветру по весне. А на улице мороз, декабрь. Чудеса..
У меня слёзы на глазах. Сижу в своём «Фиате» русской сборки и тихо плачу, подглядывая рай чужой любви.
Хочется выйти из машины, догнать их, милых, и упасть на колени перед ними и поцеловать им ноги.
Им вечность и рай дарованы! Берегите их!!
Сберегут ли? Поймут ли, что это рай и что нет ничего дороже любви, в этом глупом и нелепом мире?
Пока рай не утратишь, не поймёшь, что это рай. Быть может падший демон, первый понял, что он в раю был и первым почувствовал бога, оказавшись вдали от него: это был первый верующий и даже.. первый христианин: он ощущал уже распятие мира и бога.
Мне кажется.. Врубель первый почувствовал это.

Что будет через год или 10 лет с этими влюблёнными? Разойдутся, романтически погрустив по правилам этого безумного и пошлого мира, и полюбят других, и снова вечность вспыхнет на миг и те же нежные слова будут срываться с их уст: похоже на кошмар, который снится одному и тому же существу в веках и он не может толком проснутся и только плачет во сне и что-то шепчет в бреду.

А порой смотришь на счастливую пару в возрасте уже. И так сладостно на сердце, от сознания, что они и умрут в этом счастье.
И им тоже хочется упасть в ноги и поклониться. Когда-нибудь так и сделаю. Не важно, что подумают обо мне: кто любил на этой безумной земле, тот уже чуточку святой и мученик и достоин чтобы ему поклонились.
А всё же.. бесёнок внутри меня, так и подначивает меня, задеть их своим тёмным крылом.
Если всего на месяц столкнуть их в ад отношений, боли бездонной, безнадёжной, столкнуть их в ад обид, сомнений, ревности.. выдержат ли? Многие выдержат.
А на годик если столкнуть? На два? Порой душа выдерживает, а тело, разум — нет.
Донышка ада мало кто выдерживает, становясь перед выбором этого глупого мира: отречься от любви, из чувства самосохранения. Выпустить из рук — огонь, опаляющий душу, судьбу, и этим сохранить свою жизнь, снять с себя непосильную боль и даже перенести её любимого человека (почти по христиански даже.. ибо слишком непосильна бывает такая ноша боли и креста для одного человека), в виде разочарованности в нём, ненависти, равнодушия.
Я выбрал между жизнью и любовью — любовь. Потому что вечная любовь — больше жизни.

Моя жизнь, словно небесный и старенький Фиат, охваченный пламенем, несётся среди звёзд к далёкой и прекрасной планете, где живёт мой смуглый ангел.
Я уже не знаю толком, где у меня тело, а где душа, слова: всё кровоточит и всё равно тоскует по любимой моей. Всё душа во мне, и всё — плоть, израненная.
Я стал кровью писать стихи и разговаривать с ангелами во сне, сквозь сон.
Мне уже ничто не важно в этом мире: мир исчезает и рассыпается так же, как и моя жизнь без любимой.
Мир становится прозрачным, и сквозь него проступают сияющие силуэты ангелов.
Я превращаюсь в сплошную любовь, в свет и мысль о любимой.
Я только теперь понял то, к чему в алкании молитв и многолетних постов приходили святые, в старости, в пещерах и тёмных леса, в дали от людей: любовь — вот новое наше тело в раю. Сияющее и бессмертное, крылатое.
Да, я лечу к любимой на далёкую планету, населённую флоксами, лилиями и сиренью.
Там мы будем вместе, навсегда.
Время остановилось.
Стрелки на моей груди показывают — вечность.

Это не поэтическая патетика.
В это сложно поверить, но в аду любви, тоскуя по моему смуглому ангелу, я изобрёл обыкновенную… машину времени.
На ней можно летать и в любую точку пространства: в Москву, Акапулько, созвездие Ориона, и в любую точку во времени.
Моя машина времени находится.. в ванной. Не смейтесь (мысленно вижу, как мой ангел улыбается и качает головой, закрыв глаза).
Моя машина времени может быть и под постелью моей, и когда я забираюсь с чаем под стол, или в магазине прячусь в подсобке тёмной.
Для моей машины (почти Фиат), нужна иррациональность, некое арлекинство, даже: только с улыбкой ребёнка, можно путешествовать во времени.

Дело в том, что я додумался до того, что вечность каждый миг сбывается в нас: времена Петрарки и Лауры, Пушкина, Цветаевой и таинственных поэтов 26-го века — в нас.
Не нужно и глупо что-то изобретать и перемещать тело в пространстве или времени: нужно перемещать времена в нас, дать им цветение и любовь.
Мысли в нас, летят на околосветовых скоростях. И чем больше в мыслях любви и меньше эго, тем выше скорость. Скорость света не предел. Для любви вообще нет скоростей. Для цветка — блаженного и грустного путешественника во времени, может показаться, что любовь вообще стоит на месте. А она за секунду проживает века и возвращается с улыбкой и цветами, стихами.. из этих веков.
Мы просто не поспеваем за нашими мыслями и оглядываемся, как Орфей, на бедный земной разум, мораль, сомнения, обиды, эго..

Но если отдаться любви целиком, то вся множественность миров, времён, мерцающая в нас (мир, где я и любимая — вместе, или где я умер зимой, или где мы травка на вечернем ветру), может сбыться в один миг
Мы можем преодолеть расстояние до этих миров, равное расстоянию до далёкой звезды, населённой таинственной жизнью, и не заметим этого.
Потому я стал суеверным. Я боюсь думать что-то страшное о себе и любимой: боюсь её потерять среди миров и звёзд.
Боюсь.. умереть: другими словами — тоже, её потерять.
Я просто ложусь в горячую ванну с пеной, и закрываю глаза.
Часы кладу на грудь и лечу к звёздам, шепча миле имя любимой.
Я лечу к моему ангелу..
Нет, я не сошёл с ума. Я просто… безумно люблю.
А разве можно любить иначе, на этой безумной земле?

Я знаю одно: я так сильно-сильно буду думать о моём смуглом ангеле, что моя мысль преодолеет миры, 1000 световых лет.
Когда я выйду из ванны, счастливый и голый.. я увижу своего ангела в лиловой пижамке, сладко потягивающейся после сна и улыбающейся мне: доброе утро, любимый! Сделай мне черничный чай. Я в ванную..

- Любимая! Любимая моя! С радостью!! (падаю перед ней на колени и целую её милые ноги)

- Непо… милый, ты меня иногда пугаешь. Такое ощущение, что ты меня не видел целый год. Я тоже тебя люблю и скучала по тебе, когда спала.
Ну перестань, перестань, любимый. Отпусти мою ногу. Я приму душ и скоро выйду к тебе.

- Обещаешь?

- Обещаю. Какой ты смешной и странный сегодня.. (целует меня)

Я просто окажусь в той счастливой вселенной, поцелованной богом, где мы снова вместе.
И та земля, на которой мы будем вместе — вовсе не эта безумная планета. Она просто похожа на неё. Та земля — далёкая и прекрасная.. как мой ангел.