Неотправленное письмо любимой женщине

"Здравствуй... Лукаво облокотившись на туманный рассвет, я дышу самыми разными воспоминаниями из нашей общей интимной лирики... Город спит ещё и тишина верховодит в квадратуре моей смятой простыни, где, увы, виден отпечаток лишь одного тело... Встречать утро с тобой рядом, даже если ты не рядом, так просто и, одновременно, так сложно... Хмурые мысли, как бритвы, вскрывают вены моим иллюзиям и умываются моей кровью, фыркая и напевая песни Челентано...
Я не подарок... Я ещё тот придурок, но именно это мое негативное качество и смогло стать тем позитивным моментом, который зажёг наши отношения в какой-то момент до уровня того пламени, в котором мы не сгорали до пепла, а наслаждались жаром чувственного костра... Эмоции главенствуют в любом интимном союзе и моя кармическая неадекватность в некоторых поступках вызывало в тебе, то негодование, то восторг и именно это и смогло так крепко спаять наши души в единое целое...
Мы с тобой отторгали многие моральные ценности в едином порыве, троллили ханжеские, общественные предпосылки, куролесили сугубо на своих карнавалах вопреки тягостной, повсеместной, трудовой повинности... Жили для себя и друг для друга - ломали грани, переходили границы, перегибали палки, но не мешая при этом никому... Сами по себе...
Конечно, я очень часто хотел тебя убить... Не физически, а морально... Терзать словами, бить фразами, питаться твоими обидами, наслаждаться своим возмездием... Ты ведь тоже не подарок и твоя вредность, как и моё изощрённое мудачество, так же сближало нас, не давая даже повода для мысли, чтобы покинуть этот мир, который мы создали сугубо вдвоём...
Конечно, и ты иногда готова была впиться мне зубами в шею, располосовать маникюром мою надменную ухмылку, воткнуть фен сами знаете куда и включить в розетку... Готовность убить друг друга в эмоциональных разборках словесного типа - это самый крепкий цемент для фундамента отношений... Пока ярость кипит в глазах, пока зубы скрипят от гнева, пока кулаки сжимаются до хруста..
Страсть и ненависть, плеть и ожерелье, притяжение и посылание/к/чёрту... Парадоксальность любовных отношений не страшна - страшно безразличие, когда всё равно кто и где находиться, когда плевать, чем живёт душа твоего близкого человека...
Не страшно хотеть убить друг друга в мыслях... Страшно дойти до такого состояния, когда это может осуществиться в реальности... Страшно довести до такого состояния того человека, которому признавался в любви... Страшно погубить всё, чем жил...
Я рад, что мы не такие... Даже, если мы не рядом сейчас...
Я очень рад, что ты убиваешь меня только в фантазиях, также как и я..."

Это неотправленное письмо для своей любимой женщины написано под впечатлением одного эпизода из книги Алексея Толстого "Пётр Первый"... Такое было время, такие были ценности и такое было милосердие... Прочтите и порадуйтесь, что живёте здесь и сейчас, в эту эпоху, которая тоже не супер, но все таки гораздо лучше, чем описанная в романе...

— Ладно, — сказал Петр, — но пусть назовет, что у нас гадкое?
— Хорошо. — Сидней передохнул опьянение. — По пути к нашему любезному хозяину я проезжал по какой-то площади, где виселица, там небольшое место расчищено от снега и стоит один солдат.
— За Покровскими воротами, — подсев со стулом, подсказал Алексашка.
— Так… И вдруг я вижу, — из земли торчит женская голова и моргает глазами. Я очень испугался, я спросил моего спутника: «Почему голова моргает?» Он сказал: «Она еще живая. Это русская казнь, — за убийство мужа такую женщину зарывают в землю и через несколько дней, когда умрет, вешают кверху ногами…»
Алексашка ухмыльнулся: «Гы!» Петр взглянул на него, на нежно улыбающегося Лефорта.
— А что? Она же убила… Так издавна казнят… Миловать разве за это?
— Ваше величество, — сказал Сидней, — спросите у этой несчастной, что довело ее до ужасного злодеяния, и она наверно смягчит ваше добродетельное сердце… (Петр усмехнулся.) Я кое-что слышал и наблюдал в России. О, взор иностранца остер… Жизнь русской женщины в теремах подобна жизни животных… (Он провел платком по вспотевшему лбу, чувствуя, что говорит лишнее, но гордость и хмель уже развязали язык.) Какой пример для будущего гражданина, когда его мать закопана в землю, а затем бесстыдно повешена за ногу! Виллиам Шекспир, один из наших сочинителей, трогательно описал в прекрасной комедии, как сын богатого итальянского купца из-за любви к женщине убил себя ядом… А русские бьют жен кнутами и палками до полусмерти, это даже поощряется законом… Когда я возвращаюсь в Лондон, в мой дом, — моя почтенная жена с доброй улыбкой встречает меня, и мои дети кидаются ко мне без страха, и в моем доме я нахожу мир и благонравие… Никогда моей жене не придет в голову убивать меня, который с ней добр.
Англичанин, растроганный, замолк и опустил голову. Петр
встал, отшвырнул стул по дороге.
— Алексашка, вели — лошадей.
— Куда, мин херц?
— К Покровским воротам…
*********
К царю сквозь падающий снег бежал сторож, путаясь в бараньем тулупе… С ходу — мягко, по-медвежьи — упал Петру в ноги, поклонясь, остался на коленях…
— Здесь закопана женщина?
— Здесь, государь-батюшка…
— Жива?
— Жива, государь…
— За что казнили?
— Мужа ножом зарезала.
— Покажи…
Сторож побежал, присел и краем тулупа угодливо смахнул снег с лица женщины, со смерзшихся волос.
— Жива, жива, государь, мыргает…
Петр, Сидней, Алексашка, человек пять Лефортовых гостей подошли к голове. Два мушкетера, поблескивая железными касками, высоко держали факелы. Из снега большими провалившимися глазами глядело на людей белое, как снег, плоское лицо.
— За что убила мужа? — спросил Петр…
Она молчала.
Сторож валенком потрогал ей щеку.
— Сам государь спрашивает, дура.
— Что ж, бил он тебя, истязал? (Петр нагнулся к ней.) Как звать-то ее? Дарья… Ну, Дарья, говори, как было…
Молчала. Хлопотливый сторож присел и сказал ей в ухо:
— Повинись, может, помилуют… Меня ведь подводишь, бабочка…
Тогда голова разинула черный рот и хрипло, глухо, ненавистно:
— Убила… и еще бы раз убила его, зверя…
Закрыла глаза. Все молчали. С шипеньем падала смола с факелов. Сидней быстро заговорил о чем-то, но переводчика не оказалось. Сторож опять ткнул ее валенком, — голова мотнулась, как мертвая. Петр резко кашлянул, пошел к саням… Негромко сказал Алексашке:
— Вели застрелить…