Лунатики (история одной ночи)

Бессонница сердца..
Как там у Есенина? Не спится мне, такая лунность..
Не могу уснуть. Т.е, перестать думать о любимой, днём и ночью.
Есть в этом любовном томлении, некая зарница бессмертия, сладко-мучительная тем, что не понятно толком, это рай, или ад: так на ночном небе, мы толком не знаем, светит нам звезда, планета, или замечтавшийся в листве светлячок…
Ночью, бывает жутко. Только закрою глаза, и кажется, я медленно приподнимаюсь вверх и вот-вот уткнусь лицом в прохладный потолок и тихо заплачу там, а жена, спящая внизу, на постели, проснётся и увидит меня, и мне станет стыдно, что я у потолка тихо плачу..
Днём — томительно бывает жить: словно не спал целую вечность, или, пытался припомнить вечность: мои обычные мысли о любимой, с которой мы не можем быть вместе.
Живу, как листва на ветру..

Вот, бежит бездомная рыжая собака по улице.
Одно из тех грустных существ, похожих на бесприютные души в Аиде: они порой остановятся посреди улицы, устав бежать из ниоткуда, в никуда, постоят так, мучаясь о чём-то помыслить, о чём быть может не мыслил и Сартр, посмотрят как-то жалобно и виновато на проходящую мимо женщину в голубом плащике, и тихо побежит дальше, куда-то к звёздам, если это вечер.
Я иногда люблю идти вслед за такими бесприютными, шерстью и грустью заросшими, душами.
Знаете, это даже по своему забавно: отвлекает от боли и жизни.
Следовать за живым существом — в никуда, из ниоткуда, как свет от погасшей звезды..
Ловишь себя на мысли, что, в некотором отношении, такая жизнь в никуда, мысли — в никуда, похожи на жизнь души после смерти, если она грешила (а кто не грешит на земле?), и теперь томится где-нибудь в озябших сумерках, похожих на межзвёздное пространство, где простая мысль о любимой: помоги… люблю…  — может идти к ней, тысячи лет, словно свет от погасшей звезды.

Иногда собака замечает.. таинственного преследователя, и как-то жалко оглядывается, робко улыбаясь хвостом, на всякий случай: мы как-то привыкли к хвостам у животных, а между тем, именно они, и по одухотворённости жеста мысли, и по силуэту, напоминают крылья, крыло: хвост у собак и кошек — живая память о вечности, томление по ней, почти лермонтовское..
Остановится, бывало, как раньше, как Сократ, замиравший посреди солнечной улицы на пару часов, думая о мирах и идеях, но теперь собака остановилась из-за меня, и.. смотрит на меня, с каким-то состраданием, ласковым удивлением, как на призрака, сомневаясь, что я человек, потому что люди так себя не ведут, не идут за собакой, тенью, несколько улиц, с грустной улыбкой (для собаки, наша улыбка — как тень хвоста), сворачивая в мрачные дворики, шумящие звёздами и весенней листвой.
Я не знаю, что думала в этот миг собака, как-то крылато обернувшись на меня через левое плечо: может, ты мой ангел? — думала собака, — смерть моя? Сон мой? Кто ты? Что ты?

А я стоял недалеко от собаки, в вечерней траве, уже давно потеряв тропинку, оглядываясь с грустной улыбкой на старый парк, в который завела меня бесприютная собака, и.. думал почти то же самое: может ты ангел мой?
Может ангелы на земле, чтобы их не заметили, являются к нам именно так?
Если я прав… что должен был думать обо мне этот рыжий, как осень, хвостатый ангел?
Что я разгадал его? Что я поэт, или влюблённый, с навеки разбитым сердцем?
Или безумный… впрочем, всё это одно и то же.
Я видел, как собака неуверенно понюхала какую-то косточку в траве, словно силясь доказать мне, что она — собака, а вовсе не ангел.
Ещё раз оглянувшись вокруг, я неуверенно и тихо заплакал, закрыв ладонями лицо, словно бы силясь доказать, что я — человек, пусть несчастный и странный.

Вечерело. Рыжая собака, видимо, признав во мне призрака, покрутившись в цветах, улеглась возле куста сирени и ласково, выжидающе стала смотреть на меня, высунув язычок, похожий в сумерках на аленький цветочек, который к груди прижал мой косматый ангел.
Собака с интересом наблюдала, что я буду делать.
С грустной улыбкой, я тоже покружился на месте, и уселся в прохладную и мягкую траву, облокотившись о высокий клён.
Ласково смотрю на собаку, собака ласково смотрит на меня, ало дыша язычком, словно раздумывая, подарить мне «аленький цветочек», или чуть позже..
В её добрых и печальных глазах, немой вопрос: вскрываем карты? Ты угадал. Я — ангел. А ты кто?

- Я её безумно люблю, понимаешь? Безумно.
Ты когда-нибудь видела ангела? Хочешь посмотреть?
У меня в телефоне есть её фотография: это она у фонтана, в тёмно-синей рубашечке, облокотилась на левую руку и улыбается так, как только она одна умеет.
Правда, удивительная? Глаза, небесного цвета.. как крыло ласточки. И волосы, тоже, небесного цвета. Она вся… не от мира сего.
А носик какой! Ты только посмотри на её носик! — собака протянулась носиком к синему окошку телефона, и робко лизнула фотографию, которую я поцеловал перед этим, видимо, думая..
Впрочем, я не знаю о чём она думала.

Я положил телефон в траву и она так чудесно, неземно озарилась голубоватым светом, словно красота моей любимой излучала этот таинственный свет, и это не травка росла возле телефона, а медленный сет тепло прорастал из земли.
Боже, что это была за трава! Голубая, неземная трава: такая могла расти где-нибудь на далёкой и прекрасной планете..
Душа травы…
Нагнулся над этой счастливой, просиявшей травой и почти молитвенно поцеловал её, закрыл глаза.
Собака, видимо, думая, что я.. что-то чудесное и вкусное нашёл в траве, робко приблизила свою рыжую мордочку к свету травы.
Со стороны это наверно выглядело очень странно, словно мы хотим с ней поцеловаться, но стесняемся.

Звёзды и листья клёна за моим плечом, как-то улыбчиво и крылато заглядывали и смотрели на ангела, лежащего в траве: на фото моей любимой.
Это было похоже на странный пикник неприкаянных душ где-то на далёкой и грустной планете.
Собака положила мордочку на передние лапки. вздохнула, и как-то трогательно, выжидательно смотрела на меня.
По ней было видно, что с ней в первый раз такое приключение и она не знала, что ещё от меня ожидать, а ожидала она, судя по ласково блестевшим глазам, чего-то чудесного.
Она знала, что я точно не причиню ей боль. А это уже много, в нашем безумном мире.
Виновато оглядев себя, своей кармашек, я попросил у собаки прощения и протянул к её мордочке, руку, дивно просиявшую и словно зацветшую над фотографией любимой, лежащей между нами, словно разожжённый костёр на далёкой планете, где мы потерпели крушение.

Моя рука и правда была похожа на прекрасный и грустный цветок.
Погладил собаку за ушком очень нежно…
От наслаждения, собака даже прикрыла глаза, как при поцелуе и с краешку сомкнутых глаз, даже сверкнуло что-то, похожее на слёзы.
С щемящим чувством в груди я понял, что эта несчастная собака, за всю свою жизнь не знала ласки, и я быть может был первым живым существом, — после её мамы? — который приласкал её и согрел своей любовью.
Страшно жить на земле, без любви и ласки..
Казалось, что собака согрелась не от моей руки и нежности, а от красоты фотографии любимой моей.
Погладив собаку, я снова сел на своё место, облокотившись о клён.

Собака улыбалась, довольно дыша алым язычком и смотря то на моё лицо, то на руку, то на карман.
Я даже не сразу понял, почему она несколько раз посмотрела на карман, даже большее число раз, чем на руку: она, милая, думала, что я из кармана достал эту нежность, от которой она даже прикрыла глаза.
Улыбнувшись, я снова полез в левый, внутренний кармашек в своём синем блейзере.
Достал из него… словно сердце своё — нежность, и протянул собаке, и снова моя ладошка чудесно просияла и зацвела над фотографией любимой, и снова собака радостно улыбнулась чеширским хвостом в тёмной траве, ласково зажмурив глаза.
Я гладил бездомную собаку, в богом забытом вечернем парке и смотрел, то на сияющее в траве, лицо любимой, то на звёзды и кленовые листья надо мной.

Боже! Как странно и больно любить на этой грустной земле!
Я лежал на левом боку возле «синего костерка» телефона. Собака лежала напротив.
Можно было подумать, что в парке, словно папоротник в майскую ночь, расцвёл чудесный цветок, чем-то схожий с синим цветком газовой горелки: свидания лунатиков на кухне: я и любимая, просиявшее крыло открытого холодильника, чашечка кофе и дымок сигареты, и вечные споры о любви…
Было уже зябко. Собака лежала возле меня, под высокими звёздами, чувствуя, что она дома и счастлива.
Я протянул руку к лицу любимой в траве и погладил его, как цветок: цветок качнулся к цветку — рука, к лицу.
Я словно грелся в осеннем Эдеме у догорающего костра.

В сумерках, времена года нежно смазываются, как отпечатки ног на пляже, синевой волны; они словно укручиваются до шёпота, как газовая горелка.. как бывает в отношениях, когда толком не понятно после ссоры, в постели ночной: любимая говорит тебе что-то, или она говорит сама с собой?
И только её правое плечо тихо вздрагивает (лежит на боку, спиной ко мне), как вот эта листва на ветке, и ты понимаешь, что она плачет.
Приподнимаюсь и робко касаюсь кленовой веточки, нежно целуя её освещённую листву.
Боже! как прекрасна, даже, роскошна, ночная листва в свете телефона!
Словно дозвонился до её красоты. Милая.. и она отозвалась.
Может так и сходят с ума? От любви..
Кажется, что листва чувствует таинственную красоту происходящего, чувствует, что участвует в ней и от этого она ещё более грациозно и нежно дышит и светит на ветру.
Словно листва а раю..
Ах, боже мой! Как славно было бы, если бы ночью, любимая ела что-нибудь, и еда светилась бы у неё сквозь смуглые щёчки, горлышко… и мои губы, нежным ангелом, покорно бы следовали за этим светом, через горлышко, милую грудь, сладостно медля на животе и чуть ниже.
Сияющий след в теле любимой, словно след от змеи, в вечерней росе на траве.
Было бы славно вот так мирится после ссоры. И почему еда не светится в нас, как в раю?

Собака приподняла голову от лапок и странно посмотрела на меня.
Её хвост жил самостоятельной, и даже какой-то спиритической жизнью, в вечерней траве.
В нём было что-то змеиное.
Она ласково посмотрела на него, как на проснувшегося и разыгравшегося среди ночи, ребёнка, и по матерински приласкала, снова уложив спать, а потом, ласково взглянула на меня и на веточку клёна, видимо, чуточку ревнуя меня у ней.
Затем, по женски перевела грустный взгляд с моих глаз, на мой кармашек на синей груди.
Хвост, словно ребёнок-непоседа, снова проснулся и даже привстал, слегка покачиваясь, держась за «маму».

Это было невероятно трогательно.
Улыбнувшись, я прошептал в темноте: милые мои..
И полез рукой в левый кармашек на груди, и снова достал из него, своё сердце и нежность, протянув собаке.
Приласкал и уложил спать, и её хвост-непоседу, и когда принежил и за ушком собаку, она снова сладко зажмурилась, как при поцелуе.
Лицо любимой светилось в вечерней траве, как прекрасный цветок.
Я нежно погладил его и поцеловал.
Оглянулся чуть вверх.. а над телефоном, была освещённая веточка клёна.
Боже, как она была прекрасна сейчас! С ней произошло словно преображение.
Если бы люди только увидели её, они бы ходили смотреть в музеи не на картины Моне и Данте Россетти, но в этот богом забытый ночной парк.
Молодые кленовые листочки, нежно освещённые снизу, были похожи на полупрозрачные ладошки детей, с изящными и тонкими запястьями: эти запястья и ладошки, были похожи на ладошки ангелов, их было на веточке где-то 8-10, и они трак трогательно трепетали, словно грелись у костра где-то в осеннем Эдеме.

Я лёг в траву на спину. Моё лицо было возле светящегося лица любимой, словно мы лежим плечами друг к другу (правыми), ногами в разные стороны, нежно соприкасаясь одними лишь лицами.
В небе, как-то по осеннему светили крупные звёзды, милая алым и жёлтым светом, словно листвой на ветру.
Свет медленно опадал.
Я закрывал глаза и вытирал слёзы на лице, и мне казалось, что это не рука моя касалась лица, а небесная листва прозрачно и нежно облетает в весеннем парке.
Открыл глаза. Над моим лицом невесомо замер жёлтый листок, не желая касаться земли и упасть до конца: было в этот что-то умилительное и почти детское.
Я подул на него и он приподнялся чуть выше и замер.
Подул ещё на листок, и он медленно перевернулся.
Я приподнялся, поцеловал листок на весу и улыбнулся: потому что это была моя ладонь.
В весне чуть подсвеченных сумерек, она чем то напоминала милый силуэт ладони любимой моей..

Собака и «ребёнок» лежали в вечерней траве и грустно смотрели на меня, прижавшись друг к другу.
Я снова смотрел на тихие звёзды в высоком тёмном небе, чем-то похожим на небо князя Болконского на поле Аустерлица, если бы он долежал там до ночи.
Я спрашивал себя вслух не стесняясь собаки, словно она была частью меня: не знаешь, почему космонавтам до сих пор не пришло в голову, развеять в открытом космосе осеннюю листву?
Было бы славно. Стайкою наискосок.. к звёздам. Или фотографию любимой, отпустить в открытый космос: пускай летит к луне, к дальним мирам..
Почему поэтов не пускают в космос?

- Собака, милая… почему так больно любить?
Ты тоже не спишь? Хочешь, прочитаю тебе стихи?
Тебе никогда не читали стихи? Хочешь, о розе, луне и сирени?

Мы лежали с собакой в тёмной траве и я читал ей стихи, снова и снова.
Правая ладонь, едва касалась лица любимой у моего правого плеча.
А сердце… сердца не было на земле, оно летело, подобно Вояджеру, мимо луны и планет.
Вот, покинуло последнюю планету — Плутон, похожее на последнее письмо от любимой, и вышло в открытый космос беспредельного одиночества.
Возле нас, за деревьями, по тропинке шли голоса: мужской и женский, ласково о чём-то говоря друг с другом.
Собака с ребёнком слегка приподнялись и грустно посмотрели на меня, чего-то стыдясь.
Я замолчал, закрыл лицо руками, повернулся к лицу любимой в траве, и тихо заплакал.