Облака в постели

Я — облако в штанах. Ты — облачко на каблучках.
Ты облачко в моей постели.
В нашей постели — нас давно уже нет.
В нашей постели — облака, уставшие звёзды и весенняя травка.
И ещё — солнечный раненый зайчик, мордочкой света уткнулся в твой милый запах на смятой подушке.
Я сплю с облаками, звёздами, ветром, травой. Тебя со мной нет.
А значит.. и меня со мной нет. Я призрак без тебя — облако в пижамке.

Ночью я обнимаю себя крепко-крепко, как сумасшедший — звезду или музыкой зацветший воздух, и тихо плачу: просто я хочу обнять нежность мою о тебе, память о тебе… я не хочу тебя забывать даже на миг.
Забыть тебя на миг, не думать о тебе хотя бы миг — всё равно что умереть на миг и выглядывать из-за угла существования, в профиль смотря на затихший и вдруг свечеревший мир, словно бездомный зверь.
Сартр писал: у человека в душе, дыра, размером с бога.
А миг забвения о тебе — это кровоточащее семечко этой дыры. Мне нравится мысль, что нежность мысли о тебе, заканчивается богом и небом.

Смогу ли я однажды взглянуть на красоту мира, не в профиль, словно во сне?
Мне кажется, до тебя я не жил, а лишь предчувствовал тебя в красоте стихов Шелли, Цветаевой, в фильмах Тарковского, в картинах Боттичелли и Уотерхауса, в лунной сонате Бетховена.
Мой робкий пульс и нежные стихи к тебе, дремали под снегом плоти моей, словно подснежники.
С тобой одной в мою жизнь вошла весна, «весна без конца и без края», как в стихе Блока.
Разве это не о любви он писал? С одной тобой мне кажется что все книги в мире написаны о любви и все дороги ведут к любви и тебе.
Любовь — весна души, весна мира…
Быть может, в любви даже сокрыта тайна воскресения мёртвых в конце времён? Этой тайной мучились Маяковский и Платонов…
Толстой называл материализм — самым мистическим учением, т.к. он верит в воскрешение жизни из мёртвой материи.
А рядом с тобой, любовь — весна в раю.
С тобой и зимой, на оголённых и тёмных ветвях, синички дрожат на ветру, голубою листвой.
Листва поёт о любви и солнце, о тебе! В раю наверно была такая листва…

Когда я оглядываюсь назад… в ту иррациональную бездну прошлого, когда я ещё не встретил тебя, мне страшно.
Страшнее чем Паскалю, трепетавшего перед звёздной бездной.
Мне кажется, я жил.. на далёкой, холодной планете, летящей во тьме, в никуда, из ниоткуда.
Я словно жил на земле, какой она станет через 1000 000 лет, в конце света.
Когда мы ссоримся.. я снова возвращаюсь в это страшное время Земли.
Я ощущал в своей душе огромные и ледяные, незаселённые пространства, как древний материк, покрытый льдом.
Эти области тьмы в душе, мало кем исследуются, о них не любят говорить.
Там нет человека и бога, мира там, почти уже нет и лишь звёздная вьюга заметает последние очертания существования.

Есть поэты, подобные космонавтам, дерзнувших высадиться на далёкой, таинственной планете, на которой раньше жили ангелы..
Платонов, Цветаева, Сартр, Набоков, Есенин..
Но мы этого не понимаем ещё, не понимаем метафизики и чуда искусства, и смотрим на иных поэтов, писателей, как на милых фантазёров, которых полно в современном искусстве.
Мы не догадываемся даже, чем они рискуют — Там, что они могут погибнуть в любой миг и.. в любой миг, открыть тайну ангелов и бога.
Забавный и грустный факт: за высадкой астронавтов на Луну, наблюдало меньше людей, чем смотрело концерт Элвиса Пресли…

Почему мы не смотрим на книги Платонова, Цветаевой, Маяковского, как на удивительное путешествие души — к звёздам?
Почему мы.. судим Цветаеву, за её земные грехи, одной мерой с другими, забывая, что большей частью души, Марина, в блёстком скафандре, похожем на неземной одуванчик, медленно-медленно, задыхаясь, идёт где-то в созвездии Лиры с душой милой дочки своей, держа её за руку?
Одно нежное движение — Там, может в любой миг разбиться Тут, как грудь луча разбивается о радужную призму: на боль и безумие.
Кто знает, родная моя? Может… вон тот грязный и побитый жизнью человек, сидящий на паперти церкви или возле метро — это тоже, космонавт, душой путешествующий в звёздах, почти забыв о теле своём?
И вон тот маленький мальчик в сером комбезе с белыми и чёрными зверятами, гуляющий с милой мамой своей в парке (как он обрадовался чуду первого цветка! Так одна из малых лун всходит где-то на Юпитере, блестя лиловым светом из темноты), быть может тоже.. космонавт?
Я точно знаю, что если бы на далёкой планете открыли таинственную жизнь, то какой-то сверкающей гранью существования, она повторяла бы сверкающие силуэты строчек Платонова, Маяковского, Цветаевой, строчек, рвущихся из земной нормы красоты — в запредельное, звёздное.

Ты спросишь.. к чему я пишу всё это? Зачем приглашаю тебя — в звёзды?
Просто в этом тайна любви, и нашей в особенности, с её иррациональностью ссор.
Ведь твоя удивительная душа родилась не на земле: возможно, я разгадал тайну твоей души: она родилась сразу — в раю.
Она — часть сна ангела, которому приснилось что-то пронзительно-нежное, грустное…
Быть может, ему приснилась наша с тобой любовь? Потому то твоя душа и наша любовь — одно целое, как луна и её таинственная, обратная сторона, вечно обращённая к звёздам.
Вот только.. я не знаю, какая сторона обращена к звёздам: твоя душа, или наша любовь?

Должно быть, ангел тихо заплакал в ярких цветах и его крыло, словно лазурная волна в пене, укрыла лежащую рядом, одинокую душу: так тонувшего в море человека выбрасывает на необитаемый и таинственный остров.
И губы ангела, сквозь сон, прошептали что-то невыносимо нежное, грустное…
А в свете цветов, сидел перепуганный зайчик и грустно смотрел, то на бредящего ангела, то на душу, закрывшую ладонями лицо..
В своих стихах о тебе, я стараюсь сердцем припомнить эти слова…
Помнишь, в начале наших отношений, мы сидели в апрельском вечернем парке.
Я прочитал тебе свой стих. Повисла почти космическая тишина между нами.
Ты улыбнулась и прошептала: красиво.. как вон те звёзды.
И протянула руку к Поясу Ориона, как бы желая погладить его красоту и сияние робкое.
Я сказал тогда, тоже, робко, что люблю тебя..
И твои милые пальчики так пронзительно дрогнули в воздухе, среди звёзд, словно ресницы ангела, которому приснилось что-то чудесное.

И почти сразу, чтобы чем-то заполнить тишину между нами — душой, словами, звёздами.. не важно, я произнёс, переведя взгляд с твоих милых чайных глаз, на звёзды: у меня на правом боку, на рёбрах, есть три маленькие гладкие родинки, точь в точь повторяющие Пояс Ориона…
И тогда, нежно улыбнувшись, ты спросила, можно ли посмотреть.
Когда я приподнял свою синюю рубашку и приоткрыл на рёбрах, словно бы — рану, душу, Пояс Ориона, ты так робко и ласково коснулась меня.. моей души, воспоминаний о рае.
Должно быть, где-нибудь на далёкой планете, ангелы так признаются в любви: просто касаясь родинок, словно карты звёздного неба, указывая… откуда они. Просто касаясь души.
Это было больше, интимнее, чем поцелуй.

Тебя не было в моей жизни и я словно бы жил не на планете, а на голубом леднике, и когда ты, как солнце, взошла в моей жизни, льды и древние сумерки души — начали таять, оттаивали неземные чувства, заключённые в этих льдах, подобно исполинским ангелам: лунные изгибы крыльев, бессильно простёртые у лица, повторяли изгибы сверкающих бивней мамонтов.
Нет тебя со мной, и словно весь мир ощетинился звёздами и болью, словно раненый зверь (помнишь, ты говорила, как у зверей в боли, заостряется мордочка? у мира без тебя, заостряется мордочка красоты и грустных истин..).
Мир снова стал таинственным и древним, и я, в безумной тоске по тебе, стоя на коленях в постели, обнажённый и немой, закрываю руками лицо и вою от боли, как раненый зверь и изгибы локтей моих у лица, похожи на клыки исполинского, древнего чудовища…

Знала бы ты, родная, в какое чудовище я превращаюсь без тебя… такое не снилось и Кафке.
Человек в тоске и боли, превращается во что-то чудовищное, что жило на земле миллион лет назад, ещё до человека, особенно это потрясает в тенях мимики и жестов.
Сам факт телесно-спиритуалистического возвращения в те времена, где не было человека ещё, говорит о самом неуловимом (и не описанном в искусстве и философии), экзистенциальном оттенке самоубийства в бессмертие: стать чудовищем, облаком, травой, огромным папоротником на заре, за которым дрожит что-то маленькое и ранимое, ужасаясь миру и звёздам.
И наоборот, в счастье, любви, у нас жестикуляция чувств и тела, похожая на движения ангелов среди звёзд: их крылья, словно исполинские папоротники, сквозятся солнцами рая.

Мне снилось сегодня, что мы пришли друг к другу на свидание после мучительной и долгой ссоры, похожей на полярную ночь.
Мы встретились почему-то в таверне, в испанской Севилье 14 века.
На тебе было чудесное чёрное платье, в пол и в сердце моё.
Мы сидели за столиком, и у каждого из нас, левая рука была спрятана под столом.
Ангел принёс нам красное вино и исчез, чеширски просияв улыбкой крыла в воздухе.
Мы говорили о чём-то и робко улыбались… не решаясь сказать о самом главном, о нерешённой боли в прошлом, и эта боль была — нож, в нашем сне.
Острый нож был у тебя и у меня.

Мы жалели друг друга… мы ранили себя, под столом, и тихо истекали кровью, лишь бы дать ножу налакаться крови, как бесприютному зверю… с заострённой мордочкой.
Улыбались, говорили о поэме Маяковского, о странном фильме Сержа Генсбура "Я тебя люблю.. я тебя тоже, нет", и твоём простуженном горлышке, пили красное вино..
Казалось, я приникал губами не к бокалу с вином, а к твоему красному горлышку, целуя его.
Ты побледнела, издала лёгкий стон.. твоё милое лицо искривилось от боли, ты прошептала: люблю тебя.. - и тихо опустилась на столик, лицом.
Я взял тебя за ещё тёплую руку, всадил в своё ребро нож, ещё глубже.. слегка вскрикнул, и сказал, наклонившись к тебе: люблю тебя больше жизни…
И через миг, опустился лицом, душой, на столик.
Наши головы были вместе, как и руки.

Проснулся я от своего лёгкого вскрика и тёплой, матовой боли внизу живота.
Опустив руку, я нащупал на постели, у рёбер с правой стороны, тёплую влагу.
Подняв в лунных сумерках, пальцы к лицу, я подумал спросонья, что это кровь.
Кровь была и на простыне и под моей правой грудью, на рёбрах, где были три родинки в виде Пояса Ориона.
Я искренне думал, что умираю от любви.. к любимой своей.
Я не сразу понял, что у меня была поллюция, довольно сильная.
Чувство боли было смешано с наслаждением, как это часто бывает в отношениях.
Боль объяснялась просто: у мужчин, при поллюции, рефлекторно сжимаются бёдра, и мужчина на миг словно.. становится бесполым ангелом, он словно запрещает себе пол, полыхая сплошною душою и сном, словно крыльями: тело намокает сном, словно крыло в раю — утренней росой.
Сжиманием бёдер, мужчина пытается запретить себе кончить.. (кончиться, чуточку умереть?), потерять контроль над телом, но в конце концов, чувство побеждает плоть, словно женщину, и властвует над ней, такой ранимой, беспомощной в ночи, и.. совершенно отдавшееся сну, словно ангелу.
Я лежал в постели, раненый и блаженный, почти прозрачный в своём одиноком счастье мыслей о любимой.
С грустной улыбкой вспоминал её слова, как в детстве, у неё ночью случились первые месячные и она перепугалась, думая, что умирает.

Окно синело утром и мыслями о любимой.
Казалось, за окном начинался не город весенний, а сразу — рай.
Медленно и как-то задумчиво плыли облака, словно исполинские души таинственных существ, живших на Земле и в Эдеме, миллионы лет назад.
Они возвращались на землю со звёзд, вместе с ласточками.
Я лежал в постели на спине и держался за бок, как раненый.
Моя правая рука была влажная, перепачканная в боли и нежности к любимой моей.
Закрыл глаза и ощутил на своём лице, робкий поцелуй солнца..
Свою любимую я называю — солнышко. Да, так называют любимую, много людей, но именно так, как я — никто. Потому что она — солнышко, в созвездии Ориона.
Лежал в голубых цветах простыни и шептал любимой своей что-то пронзительно-нежное, как тот спящий ангел в раю.
Рядом, прижавшись ко мне, словно раненный солнечный зайчик, лежало письмо от любимой…