Странные игры (силуэт)

Моя бабушка была ведуньей, хотя многие на селе, говорили, что она колдунья.
К ней шли с ранами души и судьбы, и даже ранами тела: она делала заговоры и лечила.
Когда у меня что-то болело, она шептала таинственные слова над моей порезанной левой рукой, к примеру, или головой, делала узелки на ниточке, плевала на них и снова шептала, словно бы с кем-то переговаривалась в сумрачной комнатке, вопросительно удивлялась как бы ответам своим же.
Я стоял маленький возле ног бабушки и опасливо оглядывался в доворчивую пустоту: казалось, там кто-то сидит и улыбается. Улыбалась паутинка в уголке потолка…
Потом мне бабушка давала эту ниточку и говорила, где мне её закопать. Под каким деревом, лунным вечером или утром, и это было особенно чудесно выполнять.
Всё проходило, мои боли. Но порой где-то на селе сторож Степан, падал с лестницы, или доярка Аксинья, беременела (быть может от того же Степана), или начинался сильный дождь с грозой, и я тогда думал, что это как-то связано с тем, что шептала бабушка и что я не так закопал ниточку с узелками.
Стыдно было смотреть в глаза Аксинье, словно бы это я виноват..
Мне с детства говорили, что я в бабушку, иногда, что бабушка  — в меня.
Прошли года. Бабушки уже нет. В деревне я бываю редко. И уже толком не помню, под какими деревьями закопаны ниточки с узелками и бабушкиным шёпотом.
Какие то из них срубили, какие-то дают странные плоды и шелестят летом как-то иначе, словно бы бредят.

Давеча листал томик Куприна.
Шелестели страницы..
И я задумался. Есть в повести один милый эпизод: колдунья Олеся, идёт по полю с барином. Он идёт впереди неё, он не верит, что она колдунья.
А она идёт в сизой юбочке сзади, и улыбается, повторяет все его движения, срастается с ним. Вот он почесал за ушком. И Олеся тоже. Вот он посмотрел на птичку.. и Олеся тоже.
И вдруг, Олеся оступается специально и падает слегка, и в этот же миг, падает точно так же и молодой человек.
Оборачивается на Олесю, оба смеются. Может так и начинается любовь.. сердце оступилось.
Я за собой замечаю схожие черты.
Бывает, стою у окна, пью берёзовый сок. За окошком, внизу третьего этажа, идёт красивая девушка в сладко облегающей синеве джинсов.
Я не удержался и.. мысленно, шлёпнул её по ягодичке.
И что же? Она тут же обернулась на меня. Не назад, на пустую улицу, а прямо на меня, на окошко на третьем этаже.
Я спрятался как вор за шторку, с бьющимся сердцем.
Летом, был интересный случай. Я стоял на балконе и любовался на дождик. У нас с ним это взаимно. Я иногда пишу стихи дождю и целуюсь с ним на улице, останавливаясь и поднимая лицо: он сам, милый, целует меня. Порой увлекается и целует шею. Я тогда просто таю посреди улицы. Люди идут и странно смотрят на нас с дождиком. А мы счастливы.
Так я ждал свою любимую на свидании… целуясь с дождём.

Так вот, чуть в стороне от балкона, зашла девушка с синим зонтиком (клочочек неба над ней, как нимб у святой).
Огляделась по сторонам, сняла юбочку и присела пописать.
Чудесная картина: дождик целуется с синевой зонтика, белые ягодички девушки оголились, как ландыши, ручьи текут и уносят по улице, счастливые отражения мира, красоту-Офелию.
Я нежно борюсь с собой и совестью: смотреть или не смотреть? Не очень то и галантно. Зато.. прекрасно.
Я даже отвернулся на миг  в другую сторону, на росший рядом клён. Клён посмотрел на меня и словно бы грустно покачал головой: Саша, Саша.. я бы на твоём месте не упустил такого случая.
Я повернулся с каким-то радостным энтузиазмом художника (так и Шишкин наверно не оборачивался на красоту пшеничного поля после дождя).
Девушка сидела под нимбом синевы и писала. Милые белые ландыши.. чудо, настоящее чудо под моим балконом.
И мне бы просто стоять и любоваться, но нет, я зачем-то… мысленно коснулся рукой, ландыша.
Невероятно, но девушка, моментально обернулась из синевы, жестом не то ангела, не то Врубелевской царевны Лебедь, и сразу же подняла лицо на третий этаж, заглянув мне в душу.
Словно вор, бывалый,я снова спрятался, сел на корточки, фактически в ту позу,  в которой только что была девушка.
Должно быть, именно так Пан подглядывал в саду Эллады за прекрасными нимфами.
Сегодня утром произошёл ещё один эпизод.
Я шёл по улице, любовался синичкой на ветке… смотрю, впереди меня идёт женщина. Прелестная. Лица её я не видел,( почти блоковская Незнакомка!) но иной раз сразу понимаешь, что она прелестная, словно по первой строчке стиха понимаешь, что он прекрасен — весь.
На девушке были очаровательные синие джинсы. Боже мой.. как восхитительно они облегали её ножки, ягодички…
Казалось, ещё чуть чуть, малейшее напряжение нежности, и доверчивая синева прорвётся, как вечером, небо, и обнажится что то звёздное, таинственно-неземное.
Я мысленно подумал: вот было бы славно, если бы она сейчас нагнулась, посреди улицы, где лишь я и она, и синичка на ветке..
Но это же не реально. Так бывает только в романах.

И что же? Происходит чудо! У девушки развязывается тёмный узелок на её шнурке на левом ботиночке, и она наклоняется… боже… не склоняется (в таких облегающих джинсах, это физически невозможно. Их придумал какой то таинственный гений, мой вечный друг), а именно наклоняется с грацией не то лебедя в балете Чайковского, не то нимфы.
И сердце моё останавливается на миг, и ноги мои послушно останавливаются вслед за сердцем, и синичка на ветке,перестала на миг петь…
То, что мне предстало, было не менее прекрасно, чем картины Дега или музыка Дебюсси.
Эта упругая синева на бёдрах… живая синева, манящая, искушающая синева. Синева-русалка. Нежная синева ягодичек и бёдер, словно бы пела и звала меня за собой.
Но вдруг, мне стало экзистенциально стыдно, стоять посреди улицы, никуда не идти, и просто смотреть на поющую синеву. Было в этом что-то прелестно-безумное.
Я тронулся с места, сердце моё пошло вслед за мной, как ребёнок, догоняя меня, тепло взяв за ручку. Синичка снова запела на веточке клёна.
Девушка выпрямилась, я галантно ей улыбнулся, она улыбнулась мне, верно, подумав, что есть ещё галантные молодые люди.
А то что подумал я, пожалуй, не стоит говорить.
Возможно, это была первая строчка стиха Александра Блока: Есть игра..