Воробушек у окошка (силуэт)

Синий рай пробуждения моего детства…
Почему — синий?
Я просыпался в нежном прибое цветов за окном на 5-м этаже.
Была зима, и тем чудеснее это было.
Просто белая занавеска у окна, была вся в сквозных и нежных узорах цветов.
Синева утра, как бы прихлынула прямо к постели моей.
Синева ласково дробилась о молитвенно замершие цветы, похожие не то на прекрасные витражи во флорентийской церквушке 14 века, не то на узоры изморози на окне.
Цветы, подобно жене Лота, словно бы орфейно обернулись на что-то и были наказаны небом… а может и не наказаны, а словно в легендах о нимфах и преследующем их Пане, небо спасло их, превратив навсегда в красоту, в тот дивный орнамент узоров, которым украшали поля со стихами в Серебряном веке.

Сегодня у меня было молитвенное по нежности о любимой, утро.
Всё моё утро, и даже чай с чудесным имбирным печеньем, раскрытая у полочки книга со стихами Андрея Платонова, словно бы сама собой замеревшая в воздухе, без помощи рук, обратилось в молитву о моей любимой.

В моём сердце песня вечная
И вселенная в глазах,
Кровь поёт по телу речкою,
Ветер в тихих волосах.
Ночью тайно поцелует
В лоб горячая звезда
И к утру меня полюбит
Без надежды, навсегда.
Голубая песня песней
Ладит с думою моей,
А дорога – неизвестней,
В этом мире я ничей.
Я родня траве и зверю
И сгорающей звезде,
Твоему дыханью верю
И вечерней высоте.
Я не мудрый, а влюблённый,
Не надеюсь, а молю.
Я теперь за всё прощённый,
Я не знаю, а люблю.

Любимая любит этот стих Платонова. Как-то она сказала с грустной улыбкой, обнимая меня: это о нас — без надежды, навсегда..
Небо и земля в одной строчке: мы навсегда вместе, но без надежды… безнадёжно.
Я и не знал, что простой поход в душ (как же это романтично, иррационально звучит! словно поход в горы, в чудесный заснеженный лес!), может стать нежнейшей молитвой о любимой: сначала я стоял обнажённый, с полузакрытыми глазами и блаженной улыбкой, словно Адам в Эдеме под весенним и тёплым дождём.
Адаму впервые приснилась Ева.
Он даже не понял,что именно ему приснилось: что-то пронзительно-нежное, нежнее чем звёзды, пение птиц и шелест листвы.. такого слова ещё в мире не было: женщина… не с кем и не с чем её было сравнить.
Он проснулся с блаженной улыбкой, сердцебиением и тёплой судорогой внизу живота: первая поллюция..
Это был первый секс в Раю, самый нежный, безгрешный, словно душа во сне занималась любовью со звёздами, их тайной…

И вот, теперь он стоит под тёплым дождём, рядом с зацветшей яблоней, на которой ещё нет запретных плодов и мир ещё блаженно неуязвим и потому безбрежен в своей девственной красоте.
Из-за яблони, прильнув к ней, словно нимфа, выглядывает смуглая и обнажённая Ева, подглядывая за Адамом.
Он ещё её не видит и наслаждается тёплым дождём, подняв лицо к небесам, целуя медленные капли дождя полуоткрытым ртом ( в раю дождь капает блаженно медленно, словно замечтавшись о чём то на лету), с улыбкой смыкая губы и размыкая, что-то нежное шепча в небеса: первая молитва  в раю  — о любимой, которая ещё словно бы нежная часть красоты звёзд, ветра в листве и дождя.
У Евы, в уголке губ и в каштановых волосах — белые цветы яблони.
Подул ветерок, и словно нежная вьюга крыльев коснулась плеча Адама и он оглянулся на Еву у зацветшего дерева, и сама Ева словно цвела от любви…
Боже мой! Почему? Почему никому из художников не пришло в голову изобразить этот неуязвимый рай любви?

Да, я стоял сегодня утром в ванне, словно Адам под весенним тёплым дождём (мы с любимой познакомились в это дивное апрельское время..).
Я проснулся утром от сильной поллюции, с мыслью о любимой на губах и в сердце, во всём теле: моё истомлённое тело в разлуке с любимой, словно бы хотело сказать что-то невыносимо нежное, всем собой..
Как в фильмах Тарковского, дождик идёт внутри комнаты, так и у меня, с той лишь разницей, что дождик словно бы шёл в ванной: я пригласил дождик в ванную.
Держал перед лицом душ, словно свечу и молился.
Дождь не гасил свечу и это было чудесно..
Я закрыл глаза, опустился на колени в ванну, и, прижав тепло свечи к груди, молился любимой своей.
Я благодарил мир, робкие, как озябшие воробушки у окна, звёзды, за то, что в моей жизни есть такое чудо, как моя любимая, с чудесными глазами, цвета крыла ласточки… или промокшего воробушка.

Я стоял на коленях в ванне, прижав горячий душ к груди, как свечу, и молился стихами, любимой: я точно знал, что ей снится в этот миг: она стоит у окна и думает обо мне. Я тихо подошёл к ней сзади, положил руки на плечи и прильнул к её правому ушку и тепло шепчу ей стихи: есть в шёпоте влюблённых у ушка и шеи, забытый почерк райского тепла…
Когда я вышел, уже светало.
Мир был доверчиво сопричастен моему счастью. Он словно бы тоже замер в молитве и стоял как бы на коленях утренних сумерек, кротко опустив лицо света.
Подошёл к окну. Оно нежно заросло райскими цветами изморози.
Словно я жил без любимой уже давно, быть может, века, как Адам, на своей странной и грустной планете — Эдем.
Он был похож на грустного Робинзона, на ангела, потерпевшего кораблекрушение…
Это так мило.. что Ева родилась именно на 5-й день творения, в пятницу.

Я ощущал себя нежным иноком в храме.
Эти барочные орнаменты цветов… и озябшие воробушки на окне, похожие на сны цветов и утра.
Есть дивная средневековая легенда о том, как монах влюбился в ангела на витраже в старом храме.
Он часто стоял на коленях и молился ему на заре…
Может я тоже, влюбился в ангела?
Беру телефон в руку, включаю голосовое.
Боже… тёплый, бесконечно милый голос любимой на моей ладони. Сон на ладони!
Голос на ладони, словно озябшая синичка или воробушек.
За окном, на карих ветвях яблони, и правда сидели воробьи и синички.
И это было так чудесно, как в детстве сами собой свершались чудеса, не замечая людей, лишь порой оглядываясь с нежной и грустной улыбкой на детей, сумасшедших, влюблённых.
Посреди зимы, яблоня зацвела синевой, голосами птиц.
Вся утренняя нежность природы превратилась в небесный голос той, кого я люблю больше жизни.