Шестое чувство

Это было похоже на сон: она прилетала ко мне на заре.
На которой из двух? Цветаевский, вечный вопрос…
Чаще всего — по вечерам. Моя любимая женщина стала ревновать к ней.
Сначала, в шутку, а потом…
Когда я прочитал ей свой стих, она — буквально поднялась над землёй, осенней дрожью листвы.
Она меня… любила.
Ещё ни одна женщина так трепетно и неземно, не откликалась на мои стихи.
Мне кажется, она одна меня понимает.

Иногда, как положено, мы ссоримся, и тогда я вечером стою у темнеющего окна и жду её.
Потихоньку зажигаются огни вечернего города…
Я уже понимаю, что она не придёт.
На ресницах дрожит шёпот слёз…
Глаза иной раз говорят больше, чем могут сказать уста: сколько стихов, поэм, сонат, скрыты в глазах, и мир ничего не знает о них? Для кого это всё? Порой смотришь на любимую и её влажные глаза… там поэма, стихи, не менее сильные, чем стихи Артюра Рембо, Гумилёва. И вот, она посмотрит на тебя, грустно улыбнётся, опустит ресницы… и всё. Ничего нет. Поэма пропала. Хочется плакать… там ведь была тайна души.
Это же невыносимо, это мировая трагедия: каждый день, каждую ночь, вон в том окне, вон на той лавочке, в том парке… сгорают, рвутся, исчезают, поэмы, сонаты.
Ах, если бы в этот миг шёпота слёз, с нами был близкий человек…
Он бы всё понял.
И почему этот шёпот слёз, глаз, появляется лишь в тоске одиночества?
Возможно, если бы женские и мужские глаза, милые глаза животных, смогли бы договорить что-то, если бы их бережно выслушали, то… на миг, в мире, проступила тайна бога и иного мира?

Огоньки передо мной за окном, сквозь слёзы, похожи на веточку вербы…
Протягиваю руку и глажу окно: вербу вечерних огней.
Губы шепчут что-то нежное, тёмное.
Любимая стоит за моими плечами.
Я не видел, когда она подошла и сколько уже так стоит.
Но она видит, должно быть, совсем другое: не поэму или мелодию, а то, как я плачу и глажу рукой своё отражение на окне.
Улыбка шёпота за плечами:
- Из тебя вышел бы симпатичный и талантливый сумасшедший.
Ты ведь снова её ждал, да?

- Я написал ей стих.

- Ты давно уже не писал мне стихов. Обидно и грустно.
Ты любишь меня?

- Подойди ближе. Ещё. Встань у меня за левым плечом.
Ты сейчас красивая. Сквозь твоё лицо проступают первые звёзды, словно веснушки ангела.
Веточка клёна растёт из твоего плеча…
Будь такой всегда, обещаешь?

- Это будет сложно. Или… мы будем назначать друг другу свидание, у вечернего окна?

- У окон. Вон там, видишь, внизу, чудесная витрина кафе, в котором мы познакомились в конце лета.
Ты бы там чудесно отразилась.

- Отражение, как новое платье?

- Хочу, чтобы в твоей груди отразились дети и птицы.

- А ты в чём будешь?

- Безо всего.

- Что? Голый?? Не замёрзнешь?

- Ты же рядом будешь.
Просто в моей груди, плечах, лице, тепло отразятся идущие куда-то мужчины и женщины, качнувшиеся веточки, и звёзды, тоже, словно бы нежно качнувшиеся, как веточки света.
Это и есть я, настоящий.
Было бы чудесно одеться… в тебя: чтобы и ты, обнажённая, милая, и звёзды, деревья, и тепло поцелуев твоих, ласковых снов, отразились во мне — разом.
Вот бы тебя хоть раз пригласить в свою душу… может, поняв, что я чувствую к тебе и миру, поняв, что эти чувства  — мучительно нежные и симметричные, как крылья, мы быть может реже ссорились и ты бы меня…

- Любила? А сейчас, разве не люблю?

- Не совсем. Замечала, что в слове — люблю, есть какая-то ночная и странная зеркальность? Словно два силуэта стоят и отражаются… за стеной. Или за тёмным стеклом.
Ты меня ревнуешь… к ней.
Да и если честно, я не знаю толком, кого ты любишь.
Ты словно любишь меня по частям, а меня, цельного, настоящего — нет. Потому мне часто холодно с тобой... и без тебя.
Смотри. Из трамвая вышел парень спортивного телосложения и закурил сигаретку.
Быть может, ты с ним получишь такое же наслаждение в сексе, как и со мной.
Вон там, в парке, грустная женщина в очках гуляет с собакой.
Она так же нежна и чутка, как и я…

- Стоп. Ты её знаешь? Кто она?
У тебя с ней что-нибудь было?

- Почему ты именно на ней остановилась?
Почему не спрашиваешь, откуда я знаю… что тот парень, чудесно занимается сексом?

- Ты его нарочно выдумал.

- А её?

- Нет. Ты как-то особенно про неё сказал, с нежностью воспоминания.

- Давай догоним того парня и спросим, хорошо ли он занимается сексом?

- Он нас за идиотов примет, или… за свингеров.

- Свингеров-идиотов.
Мне однажды снилось, как я с тобой занимался любовью на постели, стоящей посреди осеннего парка.
У нас что-то не получалось. Не получалось кончить.
Мы занимались любовью несколько дней и ночей без перерыва.
Мы уже смутно понимали, что речь идёт о чём-то духовном, о жизни и смерти, а не о телесном завершении.
Так бывает у женщины перед оргазмом.
Вроде бы вышла на финиш, как спортсмен, после долгого бега мимо живописных пейзажей высоких деревьев, лазурных рек и солнечных скал, вбегает на стадион: зрители аплодируют, дорожка выстлана горячим солнцем.
Внизу живота и вдоль всего позвоночника, разливается тугое, пушистое, вербное тепло, которое вот-вот прозвенит… чеширски улыбнётся.
Но вдруг, на стадионе что-то происходит: мужской голос ссоры.
Сознание спортсмена оборачивается на миг, и стадион меркнет, разрушается.
Дорожка солнца, сумрачно покачнувшись, удлиняется, как тени на луне.
Спортсмен падает в обморок, а его душа, лёгкая, тихая, продолжает бежать по заросшей дождём, уставшей тропинке, бегущей вместе со спортсменом мимо обморочных деревьев, «через Неву, через Нил и Сену».
«Паломник в синеве недвижной», бежал уже под «холодеющими небесами» сквозь «звёздные архипелаги» и мимо заблудившихся, севших на мель, небесных кораблей..

- Ничего себе. Всем бы так, не доходить до «финиша». Какой-то у тебя заблудившийся и пьяный спортсмен… с томиком Рембо.
Ты прав в одном: у нас, женщин, оргазм, каким-то стебельком-пуповиной, как трос космонавта, связан с душой и желанием невинного, небесного счастья, до такой степени невинного, что порой теряешь ощущение тела, тел, и знаешь, что вот-вот поймёшь тайну бессмертия, ибо душа и счастье словно бы могут легко и с улыбкой начинаться вне тела и жить, не замечая тела, навстречу ему.
В женском оргазме, есть что-то от конца времён, когда блеск снежинки на утреннем окне или озябшая былинка, скажут о счастье и душе, больше, чем все скучные книги мудрецов.
Мужчины этого не поймут, пока. Только женщина могла назвать оргазм — маленькой смертью. По-французски это чудесно звучит: la petite mort.

- Давай чуточку умрём прямо сейчас? Tu veux?

- Потом. Я не поняла, к чему ты всё это говорил про спортсмена? Ты же знаешь, что у меня с тобой в плане секса, всё хорошо.

- А вне постели? Ах, если бы жизнь была как постель, и душу можно было бы пригласить и обнять так же, как и тело.
Тогда можно было бы невинно и блаженно, пригласить друга, подругу..

- Кого именно ты хочешь пригласить?

- Не важно. Ну… хотя бы вон ту озябшую девушку с собакой. Да и собаку тоже.

- И снова она! А собаку ты приплёл для отвода глаз, правда?

- Боже мой! а ещё говорила, что мы, мужчины, вас не понимаем!
Я про душу! Ну вон, видишь, идёт грустная старушка? Ей лет 70.
Она одинокая. Очень. Я её уже видел.
Я как-то шёл за ней по улице…

- Ты ходишь по улице… за старушками?

- Ты будешь слушать?
Я её часто вижу. Идёт из магазина, одинокая, тихая.
Останавливается перевести дух, жизнь, и дальше идёт.
Голова у неё, чуточку трясётся (напоминает человека, вспомнившего что-то ужасное в своей жизни и словно отрицающего, зачёркивающего это воспоминание: нет, нет, нет!).
Она однажды упала зимой, когда шла впереди меня, и я бросился её поднимать. Было скользко, и мы чуть снова не упали с ней…

- Это было бы романтично. Ты и старушка, лежите на снегу и делаете «ангела» руками и ногами.

- Ты меня ревнуешь к старушке? Перестань, это смешно.
Так вот, я шёл за ней и на глазах у меня были слёзы.
Вот она придёт домой. В своё одиночество, упирающееся в стены, буквально разбивая их, словно огромные крылья пленного и раненого ангела.
Я мысленно входил вместе с ней…

- Только мысленно?

- Да. Но была мысль, войти вместе с ней.
Я спрятался возле шкафчика и смотрел, как она разложила продукты, медленно-медленно.
Особенно пронзительно она тянулась к верхней полочке.
Так в ванной, в детстве особенно, с мокрым лицом, не смея открыть глаза, мы тянемся за полотенцем, а его почему-то нет, и мы словно ослепли, руки наши — ослепли и совершенно беспомощны.
Мы шарим ими в бесконечной, разросшейся темноте, натыкаясь на что-то ненужное, безумное даже…
А за спиной стоит мама, словно ангел, и улыбается, и протягивает из темноты, пустоты, как счастье — полотенце.
Вот так и сердце старушки словно бы ослепло.
Ещё совсем недавно, по меркам ангелов, или высокого дерева, она любила, платье её звенело красками в вечернем саду во время танца… и всё кончилось. Словно наступили последние времена для Земли.
Она тянулась к полочке так, словно бы тянулась по привычке к счастью и небу, как в молодости.
За полочками и стеной — было небо, солнце и радостный полёт птиц.
С таким жестом, простёртых к небу, рук, в древней Греции, на высокой скале, возле бушующего моря, стояла женщина с развевающимися тёмными волосами, вопрошая о чём-то со слезами, равнодушных богов.
А потом она села за столик.
Голова трясётся. Руки на столе, словно озябшие и слепые щеночки, дрожат и прижимаются друг к дружке, окружённые вечной тьмой.
Глаза, с выцветшей, уставшей синевой, смотрят куда-то в пустоту.
На ресницах появляются слёзы. Она сидит так 10 минут, 20, 30…
Я не выдерживаю и со слезами подхожу к ней и опускаюсь на колени, обнимая их.
Её дрожащая теплота рук на моём затылке…

- А где она живёт? Может, сходим к ней?

- Недалеко, в соседнем доме. Она часто кормит птиц там во дворике.
Ты заметила, что сейчас случилось?
Ты меня поняла, вошла в меня и тепло замерла во мне.
Мы стали одним целым. Умри я в этот миг, я бы не сразу и заметил, что умер: душа оперлась бы на тебя.
Нежность твоего понимания стала бы моим бессмертием.
Может, потому мы так экзистенциально переживаем ссоры, потому что нежность понимания, просачивается, уходит в какие-то трещинки и души ощущают боль смерти?
Почему эта нежность понимания так редка?
Наша совместная с тобой жизнь, порой напоминает, зацикленные и грустные в своей фатальности, движения в сексе.
Есть в этом что-то идиотическое, что-то.. от эпилепсии ангела.
Хочется вырваться из этого.
И как бывает с женским оргазмом, словно во время спиритического сеанса, когда вызываемого нами нежного духа поэта, может вспугнуть любая мелочь, так и нежность понимания, может вспугнуть что угодно, словно бог знает как залетевшую к нам экзотическую птицу (учёный-контрабандист, тайно привёз её из какой-то далёкой и жаркой, почти что райской, страны, со сложным и пёстрым названием, похожим на название счастья).
Да, какая-нибудь мелочь, и не важно, в уме женщины или вне её тела, своим блестящим остриём, словно прокалывает воздушное, голубое ощущение мира, и мир, округло-блаженный, вдруг грустно куксится и опускается бог знает куда…

- Может потому, душа женщины, находясь в вечном заговоре с наслаждением и счастьем своим, знает тайну вечных мгновений и то, что всё может разбиться из-за чего-то малого, несущественного, на первый взгляд, и человек и даже — мир?
Открою тебе секрет: мы, женщины, иногда можем словно бы мыслить этими созвездиями взошедших мгновений, мелочей.
Чувствуя дальше себя… на миг забывая о себе — заплечных, прозрачно-мгновенных, совершенно отдаваясь вспорхнувшим сердцем, тому, что чувствуем, кого — чувствуем.
У женщин, нежным сообщником в её жизни сердца, может быть и опавший с дерева лист, и грустно опущенные ресницы любимого человека, и даже царапинка интонации, в словах мужчины, которых он сам и не видит, словно они — призраки и часть иного мира.

- Ты мне такая нравишься. Стоишь, красивая, заплечная, звёзды отражаются в твоей груди.. словно бы я говорю со звёздами, и они — со мной.
Но я не договорил свой сон.
Мы занимались с тобой любовью без перерыва несколько дней и ночей.
Мы были бесконечно истощены и даже состарены.
Сквозь нашу исхудавшую плоть, проступали не рёбра, но — крылья: подкожная рябь крыла.
Я со слезами на глазах приникал к твоей истомлённой плоти и целовал твои скрытые крылья: тёплый шёпот крыльев, бледно звеневший под кожей.
Ты тоже целовала мои рвущиеся к тебе навстречу, крылья, скованные смирительной рубашкой, плоти.
Мы касались губами угловатого шёпота крыльев на груди, плечах и даже внизу живота.
В этом всём была какая-то блаженная синестезия эротизма.
Мы забыли про свой пол, про привычный эрос: мы желали коснуться губами, сразу — души.

В какой-то миг, я ощутил в своей руке — нож.
Грустно улыбнувшись тебе и поцеловав в плечо, я… нежно вонзил в твоё левое плечо, остриё, проникнув в тебя не внизу живота, как обычно, а со стороны спины, куда я так часто тебя целовал.
По твоей белой спине потекла алая веточка крови.
Ты вздрогнула со вздохом, закрыла глаза и обняла меня крепко-крепко, словно под тобой провалилась земля.
Я поцеловал твою алую ранку… и в этом поцелуе было больше интимности, чувства, чем когда я целовал тебя внизу живота.
Мои губы были перепачканы твоей тёплой душой.
Открыв глаза, ты поцеловала меня, скрестив за шеей свои руки: угловатый силуэт дрогнувших крыльев.
На наших губах была наша общая душа: одна на двоих.

Я продолжал тебя целовать, гладя твоё плечо, из которого, мучительно-нежно, как рождение ребёнка, появлялось крыло.
Мы закрыли глаза и целовались не столько устами, сколько всем трепетом тел.
Вдруг, я ощутил, как моё левое плечо, пронзила яркая боль: похожий жест — удар предательства.
Но в этот раз, было не так.
Я чувствовал к тебе что-то неземное, что мучило и разрывало мне плоть…
Ты нежно сделала надрез над моей лопаткой, как сделала бы надрез на берёзе, и, словно берёза росла где-то далеко от Земли, в темноту межзвёздных пространств, с моего плеча словно закапало густым и белым соком: моё расправляющееся крыло, и ты с улыбкой, в невесомости счастья — ибо мы и правда были где-то среди звёзд, — коснулась губами моего тёплого крыла, пузырика-пёрышка.

К нашим объятиям, к нашей гостеприимной постели, присоединились звёзды и лиственный шум осенних планет, мерцающих знакомым багрянцем и лазурью.
И в этот миг случилось нечто странное, таинственное: я раньше такое видел такое только у женщин после оргазма, и то, очень редко.
У мужчин такого нет и близко. Разве что.. в творчестве, иногда.
Прилив необычайно яркого тепла ударился мне в грудь, и, словно привстав на цыпочки, робко поцеловал меня в горлышко: казалось, у меня крылья растут аномально — из груди, тепло касаясь моего лица, и даже поднимаясь теплом, чуть выше головы.
Словно исчезли вековые границы меж телом и душой, плотью моей и твоей.
Наши ссоры, недопонимания, обиды — ненужным тёмным грузом ушли на глубину, а к поверхности, из плена голубой глубины, яркое, блаженно-лёгкое, как пузырёк воздуха, метнулось сердце моё, бесконечно любящее тебя и преданное лишь тебе.
И вся вековая, заплечная тоска по тебе, вся темнота молчания между нами, ярко оттаяла.
Совершенное расслабление всех мышц памяти и тела: словно в вечности медленно разжалась бледная ладонь ангела…
Из моих глаз, блаженно, вербно, потекли слёзы.
Это нельзя было назвать оргазмом, это было счастье всего моего существования, раскрывшегося навстречу тебе голубым цветком глубины.

- Интересные у тебя сны.
И почему ты меня не разбудил? Я иногда слышу, как ты во сне словно бы хнычешь, плачешь.
Поглажу тебя по груди и ты успокоишься.
Может, потому мы и раним друг друга? Желаем до крыльев добраться, но…. нечем, и получается обычный разврат… ссоры.
Она сегодня ещё не прилетала к тебе?
Давай подождём её вместе? Надеюсь, она не будет ревновать?
Кстати, ты с ней когда познакомился?

- В августе, возле кафе, ты же знаешь. Она тебе нравится?

- У неё необычная внешность. Грустная. Тебе такие нравятся.
Хочешь… пригласим её в нашу постель?

- Ты шутишь?

- Нет. Пару дней назад я проснулась от чужого взгляда… соперницы.
Это было похоже на сон моей ревности.
На тёмном проводе, натянутом между фонарями, сидела ворона и смотрела в окно, как мы спим.
Она ждала.. тебя.

- Да я сам не ожидал, что удастся так легко приручить ворону.
Сейчас мы с ней понимаем друг друга с полуслова, с полужеста: она сидит метрах в 70 на высоком тополе; подхожу к окну и показываю ей в руке добрый кусочек хлеба… но иногда я шалю и показываю ей нежный жест руки, каким касаются подбородка и губ женщины, после ссоры.
Я говорил ей: я люблю тебя! И она, милая, ласково летела ко мне…
А начиналось всё банально.
Сначала просто подкармливал её из окна.
Потом, когда тебя не было по вечерам, я тосковал и наливал себе красное вино в бокал, подходил к окну, обмакивал кусочек хлеба в вино и бросал вороне.
Чокался с окном, взошедшей луной, птицей…

- Ты спаиваешь птиц? Ворону?
У вас было бы о чём поговорить с Эдгаром По.
Как её зовут, кстати?

- Ника. Сокращённое от «никогда».
Любимая, когда ты умерла, что-то умерло и во мне, навстречу тебе, за тобой.
Зачем ты умерла?