Сартра

День прищурился. Вечереют его голубые глаза.
Робеет и словно бы хочет кого-то поцеловать. На всякий случай, щурюсь и я.
Мне очень одиноко. Было бы славно, если бы меня поцеловал, хоть кто-то.
Интересно, как целуется день? Может, он меня уже поцеловал?
А чем мне его отблагодарить?
Обнять бы его… в лужице отражается заходящая синева дня.
Становлюсь на колени и.. робко улыбаюсь.
В голове у меня это выглядело более романтично.
Люди идут, странно смотрят на меня, ростом с ребёнка, словно во сне.
Девушка грустно улыбнулась. Быть может думает, я пьяный.
Старушка перекрестилась..
Впрочем, рядом церковь, и она возможно перекрестилась на неё.

Такая близкая, ранимая синева передо мной.. как в детстве.
Никогда не замечал этого. Взрослым нужно почаще становиться на колени перед лужей… или перед друзьями своими, любимыми, животными даже.
И что мне с тобой делать, милая?
Поцеловать тебя я не могу, уж прости.
Разве что… погладить? Хочешь?
Какая ты озябшая. Вся дрожишь..
Тебя наверное за всю жизнь никто толком не погладил, ласкового слова не сказал..
У нас с тобой много общего.
Ты улыбаешься? Тебе очень идёт. У людей так не получается: солнечная, в прямом смысле, улыбка.
У меня ведь душа — родня тебе. Ты знаешь?
И вроде среди людей, друзья проходят мимо, даже порой входят в неё… но словно бы мимоходом, спеша куда-то.
Улыбнуться и идут дальше, к тем кто им по настоящему дорог.
А за ними… голубые следы, словно сердцебиения грусти моей.

Душа… лужица, истекает кровью шагов, лёжа на животе посреди дороги, а люди идут, разговаривают бог знает о чём.
Вот кто-то из друзей обернулся на свои шаги и грустно обернулся: улыбка, ведь тоже, чуточку обернувшаяся душа или память?
«Сирень шагов по лужам голубым..» Шепчет мой смуглый друг. Он помнит строчку из моего стиха? Мило…
Я ему улыбаюсь с земли через боль. У меня с ним, в некотором смысле — одни шаги на двоих, словно одно дыхание.
Моё раненое одиночество за ним крадётся, бездомной и грустной собакой.
Грязная душа у меня, порочная.
Женщины и мужчины говорили, что я причиняю им боль..
Но иногда, по ночам, в душе моей отражаются тихие звёзды..
Милый друг, не побрезгуй, наклонись и погладь меня: мне одиноко и холодно.

Забавно. Если бы эти мысли кто-нибудь подслушал, он бы усмехнулся и не поверил, посчитав гротеском: разве может нормальный человек вот так просто, на улице, упасть на колени перед лужей?
В литературе это может и нормально. А в жизни — безумно и нелепо. А любовь? Дружба?
Если бы я мог проникнуть рукой себе в живот, в грудь, и дальше, в горячую лазурь души, и достать от туда своё трепетное чувство к милому другу, то люди ужаснулись бы, изумились такой ненормальной нежности, которой просто нет
места в этой жизни.
Само тело и законы общества, природы, противятся такой нежности.
Можете попробовать это, для экзистенциального опыта. Я про лужу.
Поверьте, по начальному корню тёмного импульса, это не менее авантюрно и сложно, чем прыжок с парашюта ( скажу вам по секрету: иной человек, лежащий возле лужи, с тугой, округлой синевой лужицы у него за спиной, похож на разбившегося ангела).
Более того, в междустрочии первого мгновения, в нежной новизне дистанции меж сердцем, желанием и миром, этот порыв ничем не уступает опыту, щекочущей сердце, опасной и манящей новизны в разврате, в котором человек порой сладостно сужается до чего-то мгновенного, безличного, равного тёмному шуму дождя за вечерним окном.
Можете попробовать, для начала, этот опыт не на людях, а в одиночестве тёмной улочки.
Поверьте, вы улыбнётесь одной из самых странных улыбок в своей жизни.
Похожая улыбка есть у ангела, на картине Караваджо — Музыканты: она более таинственна, чем улыбка Джоконды, но о ней никто почему-то не знает: этот ангел — краешек грустной улыбки на лице искусства.

Вы видели когда-нибудь собаку Сартра?
У Сартра не было собаки. Была очаровательная кошка, по имени — Ничто.
Но я называю эту собаку — Сартра.
Да, под наклоном имени, в женском роде, как порой идёт дождь.
Эту грустную собаку видели в самых разных странах, на одиноких вечерних улицах.
Что удивительно, очевидцы говорят, что внешность этой собаки, меняется от страны к стране.
Но не вызывает сомнения, что это одна и та же собака, похожая на неприкаянную душу человека.

Как узнать, что это именно та самая Сартра?
Всё просто. Увидеть её могут очень несчастные или одинокие люди.
Часто — люди с разбитым сердцем, или жизнью.
Если вы увидели эту собаку, значит, в вашей жизни случилось что-то страшное.
Жизнь — случилась.
Вроде смотришь, обычная чёрная собака семенит по улице осени..
Ты на миг переводишь взгляд на солнечные высокие окна в начале вечера, словно бы шумящие чем-то лиственным.
Говоришь другу, идущему рядом с тобой, что-то забавное..
Он улыбается. Ты весел, нормален… ты ещё не догадываешься, что твоя жизнь — на краю бездны.
Оглядываешься на собаку, и.. понимаешь — да, это она: Сартра.

Бежала себе собака — ну как, себе: ни себе, ни людям, — и вдруг, остановилась.
Замерла посреди улицы, мимо идущих людей.
Стоит, как памятник одиночеству и беспредельной тоске.
А люди идут и словно не видят её. Улыбаются…
А собака словно бы поняла что-то невыносимо важное, главное в жизни, над чем думали и мучились философы прошлого.
И вот, эта мысль, недоступная мудрецам, пронзила робкий и доверчивый разум собаки.
Свершилась вековая тайна, а люди идут мимо, смеются, говорят о вечных пустяках.
А несчастная собака словно бы поняла всю бессмысленность своего движения.
Пространство за её спиной — симметрично стало равным уставшей бессмысленности времени впереди, словно она возникла из ниоткуда, только что, и бежит в никуда, не бежит даже, а падает в бездонное пространство космоса, вместе с движением планеты среди звёзд, и некому остановить этот тёмный ужас падения.
В одиночестве, без близкого друга рядом, все земные дороги, истины, красоты самых разных стран — нелепы, пусты и безумны.

Если бы эта собака могла так бежать 100, 1000 лет — ничего бы не изменилось.
Более того, если бы эта удивительная собака могла блаженно, как Будда, оторваться от земли, задремав на ходу, и побежала бы к луне и милым звёздам, то и пробегая через миллионы световых лет мимо звезды Антарес, населённой таинственной жизнью, она бы точно так же не достигла цели, остановившись посреди бескрайней тишины глубокого космоса.
Вот так и человек с разбитой жизнью или сердцем, идя по улице, может внезапно остановиться, закрыв лицо ладонями и вскрикнув.
Или же… как я, просто опуститься на колени возле лужи, что рядом с церковью.

Чуть не написал: возле лужи, растущей рядом с церковью.
Словно лужи, и правда, растут синевой и даже чем-то звёздным, подобно деревьям.
У меня возле дома есть такая почти фамильная лужа.
Я в ней играл вместе с птицами ещё ребёнком. Поливал её даже из других луж.
Шёл в школу мимо неё, повторяя стихи Есенина.
Шёл на свидание с девушкой, с цветами, шепча уже свои собственные стихи.
И милая лужа, всё так же встречала меня улыбкой и тихой грустью.
Когда я умру, эта лужа будет всё так же существовать и грустить, отражая звёзды и чуточку — душу мою.

На днях я шёл по улице и думал о своём милом друге, который сейчас не со мной.
Быть может, он сейчас даже не с миром, точнее, мир — не с ним: тотальная и мучительная разобщённость мира, меня и его: он для меня не менее далёк, чем вон та тихая звезда в созвездии Скорпиона.
Я иногда говорю с этой звездой и плачу.
Внезапно поймал себя на мысли, что прохожие идут и странно смотрят на меня.
Я шёл по улице и остановился, словно и вращение земли остановилось вместе со мной, взяв меня за руку, подобно другу, свой голубой ладонью.
Вспыхнула мысль в голове, даже рядом с головой, словно мой робкий силуэт существования в мире, был смазан, как не менее робкое слово любви на школьной доске, полустёртое взрослой рукой: сейчас закричу — подумалось, прошепталось во мне.
Нет больше сил терпеть.

От страха мысли, рука закрыла рот.
Но мысль жила уже на губах и я укусил свою руку до крови.
На глазах засинели слёзы…
Какая-то девушка проходила рядом и грустно мне улыбнулась.
Я шёл в магазин. Шёл странно, с прижатой ладонью к губам.
Шёл сам уже не помня, зачем: интересно, в магазине можно купить счастье?
А покой? Или.. хотя бы уверенность на минуту, что с милым другом всё хорошо и я хоть что-нибудь значу в его сердце?

Подхожу к магазину. У двери стоит осенняя, жёлтая собака.
Стоит бессмысленно и грустно, словно она века уже так стоит.
Вокруг неё вырос парк, построена красная церковь с жёлтыми, как листва в октябре, куполами, и магазин.
Самолёты построены и летают в высокой синеве, как тихие от счастья птицы в раю.
Я замер у входа, на миг оглянувшись на дивный и безумный мир, разросшийся вокруг нас.
Собака с доверчивой грустью посмотрела на меня.
Галантно открыл ей дверь и пропустил вперёд.
Это было странно, безумно и нежно.

В тамбуре магазина, сидела на привязи белая собака в наморднике.
Я и Сартра на миг остановились.
Белая собака, с географическими, тёмными пятнами на теле, с родственным состраданием посмотрела на мою маску.
Казалось, эта несчастная собака сидит здесь также, века, и про неё все забыли.
Погладил её и вошёл с Сартрой в магазин.
На нас смотрели очень странно, словно мы ангелы или юродивые.
Возможно, правда и то и то: я — юродивый, собака — неприкаянный ангел.
Мы шли с ней мимо винных стеллажей, свежего, только что испечённого хлеба.
Сартра доверчиво следовала за мной, словно моё волочащееся по синеватому полу, раненое крыло.

Я, вегетарианец, у которого нет собаки, остановился у мясного прилавка со своей нечаянной собакой — Сартрой.
Она робко, с надеждой подняла на меня лицо и вновь опустила: надежда для неё была чем-то интимным, как шрам на коже души, который нужно скрывать или стыдиться.
Грустно улыбнулся… Если бы я так стоял века, то я точно знал, что и Сартра стояла бы рядом со мной всё это время.
Разрушился бы магазин. Самолёты улетели бы в рай.
Церковь, словно далёкую и тихую звезду, населили бы деревья и дикие цветы, милые звери.
Такую церковь, я, атеист, посещал бы каждый день.
В ней снова стал бы возможен бог, а возможно, и мир.

- Хочешь, расскажу тебе грустную сказку? — обратился я к Сартре.
Молчи, не отвечай, иначе я окончательно сойду с ума и вскрикну.
Жила на свете чудесная собака. Белая, с чёрным ушком.
Так поздней осенью на веточке порой колышется, улыбается, тёмный листок.
Она очень любила своего хозяина. А он, как это часто бывает в любви — не любил.
Однажды он отдал своего друга для съёмок фильма.
Фильм получился пронзительным, и над ним было пролито много слёз.
Люди были исполнены желанием, обнять, согреть всех бездомных собак.
Кто-то забирал несчастных с вечерних улиц, словно со звёзд, к себе домой.
Другие дарили собак друзьям.
Друзья находили друзей, но, как это часто бывает, порыв добра и сердца, проходил, жизнь брала своё, и многие собаки вновь оказывались на улице, но уже с грустной и словно бы на века раненой синевой в грустных глазах.

Эта собака с тёмным ушком, очень скучала по хозяину.
Съёмки фильма закончились. Мужчине не могли дозвониться, словно бы он жил где-то далеко-далеко от Земли.
Когда дозвонились, то он равнодушно сказал, что нет времени забрать своего друга.
Шли дни. Собака скучала…
Один добрый человек, вызвался сам отвезти её, за свои деньги, к её другу.
Это было пронзительное зрелище, похожее на фотографический негатив возвращения Одиссея в Итаку, когда его милая собака, узнав его после долгих лет разлуки (все считали что он давно уже умер), бросилась к нему на грудь, едва не опрокинув.

Увидев свой родной двор, до боли знакомую лужу, высокие тополя, она стала кружиться, подскакивать в воздухе со звонким лаем, как бы в шутку кусая его, но когда дверь открылась и вышел её друг, её счастью не было предела: она бросилась к нему, завертелась у его ног, ласково лая и облизывая его руки… равнодушные, как замершая в воздухе листва.
У мужчины, в его пустой жизни, появилась женщина.
Но сердце всё так же оставалось пустым и холодным.
Собаке… другу, уже не было места в его жизни.
Комнаты были такие уютные, с пронзительной синевой обоев и штор, и женщина буквально дрожала за эту купленную синеву, оказавшейся под угрозой.

Мужчина стал снова сдавать друга для съёмок фильмов, совершенно искренне беря за это деньги.
Рай комнат сиял ещё ярче, но не было счастья и любви в этом холодном раю.
Фильмы простаивали, видимо, также, никому не нужные.
Собака томилась то в приёмнике, то на передержке, в одинокой и холодной комнатке, похожей на ад — любящих.
Она скулила каждый день, тоскуя о друге и отказываясь от еды.
Рядом с ней была её любимая игрушка, которую хозяин передал вместе с ней.
Но игрушка стала ей дорога уже не ка игрушка из детства, а как тёплая и последняя связь с её милым другом.

Однажды, осенним утром, служащий приёмника, открыл дверцу, за которой была собака, и… увидел её, мёртвой: она сжимала лапками потрёпанную игрушку.
Тот добрый человек, который привёз её к хозяину, знал, что сердце его — пусто и холодно, и хотел забрать собаку к себе.
Но съёмки, поездки, не давали ему это сделать.
Когда он освободился от дел, ехал уже за своим милым другом, улыбаясь друзьям, деревьям на дороге и небу в листве, он не знал, что собаки уже нет на свете.

- Очень грустно.
Это реальная история? Вы ведь про ту самую собаку, из фильма «Белый Бим чёрное ухо»?

Вздрогнув плечом голоса, я обернулся на Сартру, всё это время стоявшую возле меня, внимательно слушая.
Но говорила не Сартра.
За моим плечом, словно стройное, синеватое крыло, стояла очаровательная девушка.

- Молодой человек, вам грустно? У вас слёзы на глазах.
Это… ваша собака? Как её зовут?

- Сáртра.

- Хорошее имя. А мою собаку зовут Альба. Посмотрите, как Сартра завиляла хвостом.
У неё счастливые глаза.
Может, прогуляемся по парку все вместе?

- Я не против. Там недалеко есть удивительная лужа.
Хотите, я вам её покажу?

- ( улыбаясь голосом и белыми руками, поправляющими воротник, при выходе на улицу) почему бы и нет?
Вы чуточку странный. Нежно странный.
Я люблю такое сочетание в людях. Часто это говорит о том, что человек много страдал.
Расскажете мне про эту лужу? И про себя.
Сартра так ластится к рукам…
Она ведь бездомная, да?