Не взрослей. Это ловушка.

​Борхес писал, что наше восприятие мира и книги порой может зависеть от одного имени на обложке, словно призма.
Если бы на обложке романа Достоевского «Идиот» было имя — Толстой, он бы читался совершенно иначе.
Мне показалось интересным, на примере Карлсона, показать, как выглядела бы сказка Линдгрен, если бы её написали разные писатели.

Саша Соколов.

Дождь накрапывал на вечерний снег на земле: казалось, дождь тихо сходит с ума, превращаясь в снег.
Мальчик сидел у окна, поджав тонкие колени к груди, и с грустной улыбкой смотрел на дождь, закутанный в тугую смирительную рубашку белого снега.
Дождь затих, перестал вырываться. На окна накрапывает синева…

- Так значит, врач сказал, что у нашего малыша шизофрения?
Как мы это пропустили?

- Мы не слушали… не слышали сына.
Были заняты своими проблемами, нашими вечными ссорами.
Как всё это грустно, милый: мы просто пили чай по вечерам, читали газеты, болтали с друзьями… падал жёлтый лист за окном, а сын наш… тихо сходил с ума в одиночестве.
Его душа кричала нам что-то издалека, а до нас доносилось что-то другое, словно бы её крик был написан мелом на школьной доске и кто-то случайно стёр надпись и крик, размазал его по доске в брейгелевские пейзажи детства: туман и снег на озябших деревьях.

Набоков.

Мотылёк залетел в открытое окно к мальчику и голубой ртутью счастья затрепетал на стене: ребёнок улыбнулся и протянул руку к дрожащей, ожившей лазури, и она чудесным образом разделилась: два мотылька летали в комнате…
Капнула с неба лазурь на карниз окна.
Рабочий красил фасад дома на 5 этаже, словно паук, зависнув на паутине тонкого троса.
Мужчина огляделся по сторонам.
Капнула на асфальт лазурь и замерла задумчивой кляксой, похожей на мотылька, на скорости врезавшегося в лобовое стекло несущейся машины.
Накрапывала лазурь…
Мужчина смотрел на малыша в открытом окне, скучавшего за чтением книги на полу: он лежал на животе и ноги его, как ресницы ангела, как бы медленно моргали, задумавшись о чём-то своём.
Паутина троса за спиной мужчины солнечно удлинилась, и его ноги неслышно коснулись подоконника.
Паутина отцепилась и повисла на середине окна, словно луч, прерванный, срезанный в пустоте оконной синевы.
Дверь мальчика была закрыта. Его родители ничего не слышали.
В комнате что-то случилось. С душой мальчика случилось что-то страшное.
С душой всегда случается что-то страшное.
Комната зарастала голубой травой боли, сдавленного, как бы примятого крика.
Счастливую комнату с ребёнком и солнцем на стене, уже не откроет никто: родители через 2 часа откроют комнату с адом и сойдут с ума, и вся квартира навеки зарастёт болью и криком, словно бессмысленной и дикой травой.

Марина Цветаева.

Совиное око крыш. Светит луна и зовёт…
Зачем же — лунатик? Нет, лунный мальчик, стоит у раскрытого настежь, во все стороны света и мира — окна.
Руки — расправлены крестом. Пальцы касаются звёзд, сердце — мира.
Глаза прикрыты и словно бы встали на цыпочки синевы.
Лёгкие миры, лёгкое тело, душа…
Нет больше комнатной прозы, есть роза сердца в лазурной вазе окна!

Сергей Есенин.

Рыжий человек,
Рыжий человек,
Рыжий человек
На кровать ко мне садится,
Рыжий человек
Спать не даёт мне всю ночь.

Кафка.

Однажды утром малыш проснулся от странного скрипа кровати.
Дверь в комнату была открыта. На ярком полу сидела грустная собака, и, положив мордочку на передние лапки, смотрела в сторону кровати.
Простуженным голосом, малыш позвал маму.
Тишина.
Папа тоже не откликнулся.
Собака робко оглянулась на тишину за спиной и подползла ближе к кровати и свету из окна.
Малыш перевёл тяжёлый взгляд в сторону от кровати.
На столике были недопитые бутылки ягодного ликёра, вино.
На полу, без сознания, лежал стакан.
Малыш попробовал снова позвать маму, но из его рта вырвался грубый, совершенно чужой голос.
Малыш испугался и попытался приподняться, оперевшись рукою о стену с выцветшими цветами обоев.
Рука малыша испугала его не меньше чем голос: она как бы принадлежала голосу. Рука была взрослой, с рыжими волосами: чужой.
Из малыша словно бы росло, как безумие жизни, чужеродное существование, окружая его изнутри и снаружи.
Плачущим, грубым голосом, малыш снова позвал: Мама!
И закрыл руками лицо.
Мамы и папы давно уже не было в этом мире.
Собака подошла к кровати и ласково облизнула дрожащие руки малыша на его лице.

Эдгар По.

Ворон сидел на осенней ветке возле окна и доводил перепуганного мальчика до истерики: ворон всегда появлялся вместе с призраком маленькой рыжеволосой женщины.
Родители не верили малышу, как это часто бывает у взрослых, и он каждую ночь шёл в постель, словно на эшафот.
Осень шелестела за тёмным окном.
Как в подсмотренном сне, оно открывалось беззвучно, словно звук в комнате выключили, как свет.
Влетал чёрный ворон и садился на книжную полку.
За вороном, из просиявшей, засвеченной тишины комнаты, как на фотографии, появлялся призрак женщины.
Мальчик вскрикивал и накрывался с головой одеялом: кто-то включал звук, словно свет.
Звук светил необычайно ярко. Малышу казалось, что он находится где-то на крыше.
Ярко слышны были птичьи крики, шелест вечернего города и голоса мужчины и женщины: женщина что-то говорила о своём разбитом сердце и о том что сбросится с крыши.
Сердце ребёнка билось во все стороны света и он боялся сорваться с высоты и разбиться насмерть.
Мальчик не знал слов молитвы, но сердцу нужно было зацепиться за какие-то прочные и вечные слова, добрые слова, и потому, зажмурившись даже под одеялом, как бы пятясь этой двойной темнотой в безопасность несуществования, он шептал побледневшими губами: карусель в парке вечером, папа! Рождественский снег за окном! Собачка, милая собачка! Рассвет! Бог! Мама!!

Андрей Платонов.

Холодная пустота поздней осени заметала маленький могильный холмик на окраине кладбища.
Мужчина и женщина стояли чуть в отдалении и смотрели на одинокую, вздрагивающую от плача фигурку мальчика, склонившегося на колени к своему умершему другу.
Мальчик шептал что-то в могилку, и руки его, словно послушные тени шёпота и боли, робко раскапывали мягкую темноту земли.
Губы мальчика шептали: милый мой, вернись, не прячься от меня в смерть, выходи, я не смогу без тебя!
Ну пожалуйста, выходи, ты не можешь умереть, такие как ты не умирают!!
Тёмная одежда на мужчине и женщине трепетали под ветром: она была похожа на бессильные взмахи крыльев раненой птицы.

Воннегут.

Детский сад. Окно озарено небом.
Пейзаж и солнце за ним похожи на акварельный детский рисунок (когда лишь 3 цвета осталось в коробочке с красками).
Солнце, как и полагается на детском рисунке, словно маленькое и робкое животное, спряталось в угол и свернулось в клубок.
Возле окна стоят дети. Говорят об облаках.
Один мальчик сказал, что его папа — летает на вертолёте и он время от времени ходит по облакам.
Другому мальчику стало обидно за своего папу, который был всего-лишь машинистом поезда, но он почему-то тоже сказал, улыбнувшись, что его папа, когда уезжает далеко-далеко, иногда, очень редко, тоже ходит по облакам, мягким, как лазурные и белые цветы в поле возле рельс.
Одной девочке стало обидно за маму и папу, которого она так редко видела, а мама работала у неё в тихой библиотеке.
Её губы сами собой улыбнулись и произнесли, словно бы вспомнив мамино мечтательное выражение лица: и моя мама тоже прогуливается по облакам. Очень редко, правда.
Дети стояли возле яркого окошка и мечтали.
Их чудесные родители с улыбками гуляли по облакам как по заснеженным крышам высоких и райских домов.
А одному мальчику нечего было сказать.
Он с грустной улыбкой всматривался в голубеющие облака и на солнышко, как бы ярким карандашом прорисованное в уголке окна.
У него недавно умер папа.

Стивенсон.

Ночной город замер и словно бы прижал свои огни к груди, как мать прижимает перепуганного ребёнка.
По городу тенями ходили слухи, что некий мальчик, боль души которого безмерна, по ночам превращается в чудовище и наводит ужас на опустевшие улицы, забираясь на самые высокие крыши домов, воя с них на луну.

Басё.

Луна за окном,
Как бездомный щенок.
Осень на крыше…

Агата Кристи.

Этот дом был странный: в нём жили неблагополучные семьи.
И всё же, когда утром дворник обнаружил на асфальте под окнами, труп маленького, рыжеволосого мужчины в самом расцвете сил, все были шокированы.
Версий случившегося было не так уж и много.
Жильцы дома шептались, что это могло быть самоубийство: одинокий силуэт мужчины видели ночью на крыше.
Но для Эркюля Пуаро, гостившего у своей шведской подруги, писательницы, всё было ясно как день.
Склонившись над трупом человека, которого никто не знал в маленьком городке, словно бы он упал прямо с неба, Пуаро заметил на его белой рубашке, алую кляксу, не очень похожую на кровь: это было варенье, скорее всего, клубничное.
Пуаро вспомнил рассказ подруги о её дальней, странной родственнице, работающей няней мальчика, живущего на 5 этаже: она была помешана на варке варенья почти в той же мере, как одинокие женщины, желая уйти от своей горькой жизни, заводят множество кошек.
Подняв голову, сыщик заметил, как в окне 5 этажа, женский силуэт спрятался за белую, словно бы перепуганную занавеску.

Мопассан.

Молодость этой одинокой и грустной женщины отцвела уже давно и осталась в памяти смутной тоской осенних цветов у окна.
Она уже ничего не ждала от жизни и не надеялась на личное счастье, устроившись в семью, няней для мальчика.
Женщина отдавала ему всю нерастраченную теплоту своего сердца.
Однажды, в прекрасную и лунную ночь она зашла на кухню и...сдержав рукой крик (ах, милые, милые женские руки! Сколько раз вы были союзницами надежды, любви?!), с изумлением замерла, прижавшись к стене: у открытого холодильника, освещённый светом, как ангел, стоял незнакомый мужчина.
Да, это был вор. Странный.. но вор.
Он пришёл украсть что-то ценное, но, не ведая того, похитил навек, сердце одинокой женщины.
Женщина сжалилась над ним и накормила.
Светила луна в окне, как свеча.
В сумерках кухни сидел за столом бездомный мужчина с рыжей щетиной на лице, жадно ел и улыбался, а над ним стояла она, и по-женски касаясь задумчивой правой рукой, шеи своей, любовалась на нежданное счастье своё.
Вскоре они стали каждую ночь встречаться на крыше.
Это была любовь, редкая, страстная, и трагичная, как бесприютный запах цветов поздней осенью.

Послесловие.

Рассказ Линдгрен стал для меня в детстве маленьким откровением: в нём было всё: и одиночество детства, и вечная тема отцов и детей, и тоска, почти моление детства о дружбе, как по ангелу, и тёплый комочек бесприютного счастья — щеночек.
И, разумеется, был тот, кто открыл мальчику целый мир, верленовскую поэзию крыш и лунной ночи.
До сих пор помню, как восторженный этой историей, я однажды в детстве прикрепил на спину вентилятор, и, отвоевав себе свободу удлинителем, словно тросом у космонавтов, связующим их с Землёй, носился по комнатам к экзистенциальному ужасу моего попугая и котёнка: забыв общие распри, они совместно прятались от меня кто куда.
Тогда же, осенью, я опустошил в один день запасы варенья на зиму, открыв сразу 5 чудесных баночек, и не доев ни одной: я был похож на Винни Пуха, прокравшегося ночью к Кролику, но уже без Пяточка.
Я был сама комнатная душа, с крыльями ветра за спиной. Я летал…
А вечером вернулась мама и мне прилетело уже от неё.
Варенье мы доели всей семьёй, с добрыми улыбками, словно к нам в гости приехал наш дальний и странный родственник — Карлсон.