Больше историй

1 июня 2020 г. 18:00

449

Ушла в Хэйан, вернусь нескоро

После переезда мне досталась от предыдущих жильцов стопка книг; среди них была «Повесть о Гэндзи», с которой я скоротала немало тёмных осенних вечеров в чужом тогда городе. Читая, я воображала себя покинутой бессердечным кавалером дамой, с удовольствием сознавая, что на самом деле мои обстоятельства далеко не так печальны.

Осень сменилась зимой, но ворота в Хэйан не затворились, и естественные тропки читательского любопытства привели меня к другим повестям и запискам той эпохи, а после и других.

Дальше...

Если бы под дулом пистолета меня принудили выбрать прекраснейшую из литературных японских дам, я бы впопыхах, растерявшись и не обдумав хорошенько свой ответ, выпалила бы: «Нидзё с её «Непрошеной повестью»

Если бы таким же манером меня заставили выбирать лучшую из военных повестей, я бы первым делом вспомнила «Сказание о Ёсицунэ» .

А когда бы дело дошло до поэтических антологий, то, смирившись со своей участью, я бы назвала «Горную хижину Сайгё (при этом дерзостно подумав, что преподобный Иккю Безумное Облако не хуже умел отжечь в стихах, в прозе и в жизни).

И, поскольку прямой путь не всегда самый верный, я бы хотела рассказать и о трёх произведениях, японской культуре не принадлежащих и вообще относящихся к ней весьма опосредованно, но при этом представляющих собой важные части ландшафта моей личной «внутренней Японии».

«24 вида горы Фудзи кисти Хокусая» Роджера Желязны — фантастическая повесть о странной женщине, использующей альбом с репродукциями гравюр Кацусики Хокусая в качестве своеобразного путеводителя в путешествии. Меня эта история однажды довела пусть не до Фудзи, но до выставки укиё-э, что свидетельствует о том, что извилистая дорога, может статься, короче, чем кажется.

«Последний самурай» Хелен Девитт — роман о странной женщине, в одиночку воспитывающей сына-вундеркинда и полагающей своей единственной опорой в жизни фильм «Семь самураев». А от «Семи самураев» можно уйти очень далеко — эта старая история повторялась на новый лад не один раз, но самым неожиданным для меня оказался римейк во вселенной «Звёздных войн».

«Пёс-призрак: путь самурая» — фильм о странном мужчине, который так глубоко принял в своё сердце чуждую — японскую — культуру, что готов был не только жить, но и умереть по её законам. Я всегда вспоминаю этот фильм, когда речь заходит об увлечённости культурой, неважно, иной или родной, и, надо сказать, в сравнении с героем этого фильма ни один человек не выглядит увлечённым по-настоящему.

Мой интерес к японскому искусству всегда был прежде всего интересом к японской литературе, но даже японскую литературу я никогда не числила среди главных своих увлечений. И одним из самых ярких впечатлений от соприкосновения с японской культурой, притом не связанным с литературой, я обязана концерту Кидзана Дайёси, музыканта, играющего на флейте сякухати.

Эта флейта всего каких-то девять веков назад была обязательным атрибутом монахов-комусо, она и поныне используется в буддийских храмах, но в наше время сякухати вполне светский инструмент — её «пустой» духовой звук, одного порядка с шумом ветра и воды, часто можно услышать в саундтреках фэнтезийных фильмов.

В концертный зал меня привело желание собственными ушами узнать, какую же музыку слушали герои старинных японских повестей, и, конечно, попытаться представить, какие чувства они при этом испытывали. Первое отделение, посвящённое традиционным пьесам и пьесам в традиционном стиле, удовлетворило моё любопытство, но в итоге я получила больше, чем хотела — потому что второе отделение было посвящено джазу.

Меня это тогда, помнится, сильно поразило: как же так, один и тот же исполнитель, один и тот же инструмент, и сначала дзэн — и вдруг бац! и джаз.

Но с того вечера это сочетание — дзэн и джаз — стало ключевым в моём восприятии японской культуры. С одной стороны, строгость и традиционность, с другой — внезапность и непредсказуемость.

Именно непредсказуемость поступков и реакций героинь и героев больше всего увлекала меня, когда я только начинала читать японские повести, да и сейчас, хотя я уже попривыкла к их обыкновениям, не всегда получается угадать, что персонажи сочтут трогательным, или оскорбительным, или вдохновляющим, что побудит их рассмеяться, а что — принять решение удалиться от мира.

Не удержусь и в качестве иллюстрации приведу свою любимую цитату, правда, не из моногатари, а из сказки:

«Но красавица неожиданно сказала:
— Труд мой завершён. Дозволь мне покинуть тебя.
— Что ты! Что ты! — испугался муж. — Расстаться с тобой? Да я лучше умру! — сетовал он, крепко сжимая руку жены.
— Негоже так говорить. Ты не отпускаешь моей руки, хорошо, оставляю её тебе.
Обломила она свою руку и ушла неведомо куда».

О, сколько раз такие «обломленные руки», в обсуждениях со знакомыми называемые «этой восхитительно альтернативной японской логикой», повергали меня в приятную растерянность и будили читательский азарт — всего интереснее то, что не получается понять.

С этими литературными японками и японцами нельзя расслабляться, всегда надо держать ухо востро — это-то мне в них больше всего и нравится.

Комментарии


"Последний самурай" для меня прям книга для самоизоляции. Притом, что персонажи ведь вроде и в социуме живут, в метро катаются, но при этом такое ощущение добровольного карантина.


Да, такое ощущение, что их внутренний мир больше внешнего.