Лаура (Итальянская легенда)

В своё время, эта забытая ныне история любви потрясла целый городок на юге Италии в 19 веке.
Старая как мир история: он любит её, она — другого.
Всё вроде бы банально, если бы не одно «но» — она любила вовсе не человека, а… бога.
Она была религиозной и кроткой девушкой, для которой все земные страсти были как бы ненужной и тщетной корой на древе подлинной жизни: обнажённый, тихо устремлённый в небо луч ствола: нездешний маяк..
Он — был простым и бедным поэтом, к тому же — атеистом.
Ему невыносимо было сознавать, что он обречён на разлуку с любимой не только на земле, но и на небесах.
Да, он чуточку ревновал её к небесам, ангелам… 
Как и полагается влюблённым, он жил не столько собой, сколько той, кого любил, жил навстречу ей, и потому болезненно ощущал из сумерков сердца любимой как бы фантомные боли кровоточащих и отрезанных крыльев, разлучающих его с ней в вечности.
Но он то ощущал вечное чувство к ней уже здесь, на земле: яркие крылья любви росли у него не из спины, как у ангелов на витражах в церкви, куда ходила Лаура, но из груди.

Поэта звали Анджело. Когда он вечерами сидел за своим тёмным столиком у окна, сочиняя стихи для Лауры, ревнивый ветерок иной раз врывался в окно и оживлял на миг исписанные карим почерком листву его стихов, трепетавших у его груди белоснежным оперением крыльев.
Впервые он увидел свою любимую выходящей из церкви ранним утром.
Карий ветерок её волос на миг замер в воздухе, как бы окрасив и воздух и сердце поэта в цвета нежного вечера: это было похоже на встречу Петрарки и Лауры.

Лаура не замечала поэта и не читала его стихов, которые он оставлял возле её открытого окошка на втором этаже.
Это было похоже на странную осень среди весны и даже зимы: синие, алые, жёлтые листочки со стихами накапливались на подоконнике, и потом их срывал ветер или рука Лауры, и тогда на улице, среди белой тишины снега и обнажённых деревьев мерцала пёстрая листва стихов.

Лаура их не читала, но, казалось, их читали снежинки, покорно и улыбчиво падающие вместе со стихами на землю, своими пушистыми, как ресницы голубоглазого воздуха, иголочками своего тела, приникая к стихам.
Летом стихи читали роскошно распущенные волосы цветов — яркий аромат и крылья птиц.
А иной раз, незнакомая женщина проходила под этим окошком, о чём-то грустя… и вдруг, как волшебство, из ниоткуда, в воздухе вспыхивала нежность.
Женщина улыбалась, и, как в детстве, подставляла тихим, неземным снежинкам ладони и своё лицо в очках: стихи, падающие с неба, целовали её лицо и ладони, и поскольку она была в очках, у неё была роскошь свободы не закрывать глаза, как это обычно делается при поцелуе: она видела в этих поцелуях больше, чем положено человеку: воздух зацветал мимозой падающего снега.
Она читала стихи перелётные, ненужные в этом мире, как птицы зимой, которым некуда лететь, и с нежностью прижимала их к груди.

Со временем о поэте и его неразделённой любви узнали многие в городе: дети порою смеялись над ним.
Женщины...кто-то из них жалел Анджело, когда он по вечерам стоял под зажжённым окном Лауры.
Некоторые женщины из других окошек, томным и улыбающимся голоском, как сирены, звали его к себе, просили прочитать стишок…
А однажды произошло прямо-таки чудо.
Поэт, как обычно, стоял поздним вечером у зажжённого окна своей милой, за которым она работала над гобеленом, вышивая картину своего любимого Фра Анджелико «Annunciation».
Вдруг, налетел сильный ветер.
Шум листвы прихлынул голубым прибоем к окну…
Поэт словно бы стоял на берегу моря. Всё было как в его стихах: окно любимой обратилось в свет маяка, выхватившего на миг проплывающий в сумерках парус крыла перепуганной птицы.
Створки соседних окон ожили, раскрылись крыльями ослепших ангелов, жалобно заметавшихся вокруг зажжённого окна Лауры, горевшего во тьме неземным маяком, касаясь своим светом их перепуганных тел, давая надежду и опору в мире, где погасли все истины, где умер бог..
Поэту казалось, что самого главного словами не скажешь: слова похожи на бледные ладони ослепших ангелов, прижатых к склонённому лицу истомлённого сердца.
Анджело любил повторять одну грустную мысль, глядя на ночное окошко Лауры: в раю, должно быть, царит ледяное безмолвие сна, и этим он похож на счастливые звёзды.

Часто, поэта видели в вечернем поле возле моря, недалеко от города.
Он лежал в цветах… шептался о чём-то с ними, гладил их голубые глаза, и потом, затихал: он любил читать цветам свои стихи и странную поэму Перси Шелли «Мимоза»( Чувствительное растение).
Рядом с ним, лежала палая листва его стихов. 
По ним ползали паучки и муравьи, летали бабочки, порою садясь на синие и карие лица стихов, считая их особыми и редкими цветами.
Поэт протягивал ладонь к муравьям и они, словно оживший, накренённый, как в детстве, синий почерк травы, перетекали на его ладонь, которую он поднимал к небу, к лицу, с улыбкой смотря на эти ожившие тени чернил своего голоса, тающего на ладони.

Анджело сливался в этот миг с природой и ему казалось, что августовская прохлада затрепетавшей листвы на деревьях возле него, облака просиявшие и как бы улыбающиеся птицами, являют собой забытое и райское продолжение его тела, в котором равноправно и тепло ощущалось существование как его, так и его возлюбленной.
Не нужно было слов: в самой природе жила и говорила любовь, и эти слова отзывались на самых разных явлениях: смехе детей под блеснувшим солнцем окном, словах о боге Лауры, улыбающемся счастье птицы, как бы распятой в небесах нежнейшим крестом на сизом бугорке вечернего воздуха.

Люди думали, что поэт тихо сходит с ума.
Особенно об этом зашептались, когда он стал писать стихи осенней листве деревьев, а потом и на самой листве стал писать стихи: на одном листочке — одно или два слова, на другом — рифма..
Один стих мог быть нежно размётан, распят, на 30 листах.
Причём поэт находил таинственный и сладостный смысл в том, чтобы самые нежные слова, такие как — море, облако, женщина, луна… всё то, с чем при жизни была разлучена листва, были слиты с ней.
Что интересно, Анджело выбирал определённые деревья, подбирая к ним синестетически сродные пейзажи слов.
Так, цвет самого имени клён или лавр, напоминал ему обнажённую Лорелею, сидящую на вечерней скале, расчёсывая свои рыжие волосы, глядя на море.
Волнистая нежность листьев дуба, была похожа на что-то эротическое и одновременно небесное: оперение хвоста эоловой птицы с острова Пасхи.
Ребристый узор листьев ольхи, был для него подобен ракушке или песчаной ряби недалеко от моря.
А потом листва опадала, и нежные слова любви носились по улицам бесприютными мотыльками, касаясь плеч женщин, их обернувшихся лиц...грустно целуя их.

Но Лауре было не до этой красоты.
В её жизни была трагедия: умирал старец, к которому она часто ходила на исповедь.
Многие в городке считали его святым, познавшим тайну  любви и бога.
Монахи в церкви шептались, что после его смерти, небеса подадут знак благодати, отметив праведную жизнь этого великого человека.
Да, городок ждал чудес!
Но вот, старец умер. Прошёл день, другой.. никаких чудес не было. От тела старца послышался запах...
Люди, как полагается, стали перешёптываться: может, не таким уж и святым был старец?

Так уж совпало, что в это же время умер и поэт: он простудился, проведя целую ночь у окна своей милой под холодным дождём.
К его гробу, похожему на тёмный кокон, почти никто не пришёл проститься.
Он лежал во дворике бедного дома, улыбаясь небесам: на его груди был портрет его милой Лауры.
В какой-то момент к этому дворику стали приходить  совсем незнакомые люди.
Городок зашептался… о чуде.

Это и правда было похоже на чудо, о котором спорили потом священники, учёные, поэты, влюблённые и даже дети.
Началось всё с того, что печальный колодец двора наполнился синей водою пения птиц.
Самые разные птицы, пёстрые, удивительные, сидели на осенних веточках деревьев: они были похожи на райскую листву. Они пели. Пела листва…
Потом, воздух двора задышал и расцвёл крыльями мотыльков, словно карей рябью в колодце.
Но самое чудесное было впереди.
Одна грустная женщина в очках, подойдя к гробу поэта с веточкой мимозы, прижатой к груди, подобно ребёнку, вдруг, вскрикнула: из губ и запястий умершего росли маленькие алые розы.
Благоухание возле гроба было ярким, почти зримым.

Дышавшие этим цветным воздухом люди, забывали разногласия, ссоры, печали.
Жёны мирились с мужьями, обнимая их.
Те, у кого на сердце была тяжесть преступления, боли, которую они причинили другим и даже себе, подходили к деревьям, бездомным животным, и, со слезами на глазах, обнимали их, шепча слова нежности и прощения.
Пение птиц стало тоже словно бы зримым, соединяя людей, животных, всю природу, во что-то единое, яркое.
Все были исполнены светом любви, той самой, за которой приходили в церковь, не ведая того, что не впустив природу в храм — любовь невозможна: храмом должна была стать вся природа.
Любви и так трагически мало на земле, чтобы тратить её на то, чего возможно и нет.

Теперь же, в людях словно бы что-то восполнилось.
Яркая веточка любви, тишины о мире и боге, проросла из робкого существования и груди одного человека, поэта, всей своей жизнью, природой милой, полюбившего другого человека.
Подумать только, какая малость нужна на земле, чтобы в природе стали видны бог, истина, счастье!
В том странном, джентилеском колодце двора, люди увидели как бы единый сон, в котором заговорили на разных языках: русские, английские, французские и даже персидские стихи звучали тогда в том дивном колодце двора.
Казалось, что в пространстве двигались лишь тела, но сами жизни стояли на месте, не пропуская свет, робко зацветавший за их плечами, и вот теперь, их жизни разом сдвинулись с места, приблизились друг к другу, и красота мира, то, в чём их сейчас было бесконечно много, крылато хлынула из-за их спин на самые разные явления, людей…

Слухи об этом чуде, в итоге, дошли и до Лауры.
Её самозабвенная и чистая любовь к ангелам и богу, была ослепшими в бурю крыльями ангелов, похожих на паруса, тянувшихся с далёкой звезды в пустоту свечеревших и смолкших пространств, но не находивших опоры, касаясь лишь себя, раня себя же, но вот, к ней протянулся свет с кроткой планеты, сиявшей во тьме маяком… свет, как бы привставший на цыпочки и, в самозабвении оторвавшийся от земли, устремившийся навстречу ей и звезде.
Когда она вечером подошла к зацветшему гробу того, кто любил её всей красотой мира, люди расступились и смолкли.
Лаура тихо коснулась запястий поэта: на её глазах проступили слёзы…
Она наклонилась к лицу поэта, похожему на сложенные ладони ангела, и поцеловала алую розу, росшую из его губ.
Поднялся ветер… воздух был населён стихами и нежностью, словно прекрасными и перелётными птицами.

Лауру потом часто видели припавшей на колени у цветущей могилки Анджело, возле старого маяка, недалеко от известной бухты поэтов.
Лаура говорила о чём-то с цветами, грустно улыбаясь и поглаживая их полупрозрачные лица.
Желая узнать как можно больше об Анджело и его жизни, она собирала нежность о себе и мире — его стихи, размётанных по всему городу, и хранила этот гербарий стихов, его сердца, между страницами Библии, словно утраченные страницы вечной книги, с главными словами о любви и ангелах: она любила и ждала с ним свидания…в вечности.
Лаура скончалась спустя 7 лет и её похоронили в одной могиле с Анджело, в живописном прибрежном местечке возле Леричи.
Со временем, могилка пришла в запустение и сравнялась с землёй, но на этом месте появилось чудесное поле из роз.

Уотерхаус - Душа розы