Дух и буква

Время и семья Конвей Фильм Владимира Басова

Целую ночь соловей нам насвистывал,
Город молчал и молчали дома.
Белой акации гроздья душистые
Ночь напролет нас сводили с ума.

И обмираешь восторгом, это домашнее музицирование в «Днях Турбиных» дарит тебе Россию, которую мы потеряли без вульгарности «конфеток-бараночек», без неясной, но ощутимой пошлости «и хруста французской булки». Вот такими они должны были быть. прекрасные люди, время которых безвозвратно уходит. А потом будет «Здравствуйте, дачники. Здравствуйте, дачницы. Летние маневры уже начались». Фривольная глуповатая песенка, Нет, милая, и паутина пошлости снова не липнет к ней. Как-то удалось это Владимиру Басову с фильмом. Отводишь знакомому с детства Дуремару из «Приключений Буратино» другую ступеньку в личной табели о рангах: прекрасный режиссер. А узнав, что фильм по пьесе «Время и семья Конвей» сделал он же, дивишься на себя, как могла пропустить?

Хорошо, что пропустила - понимаешь, едва начав смотреть, фильм откровенно плох, а кастинговый прием, коим воспользовались для подбора актеров, наводит на мысль не о творческих династиях и преемственности поколений, но лишь о кумовстве, протекционизме и коррумпированности. Дело в том, что пьеса охватывает два временных пласта: условно говоря "нынче" (1919 год) и после (1937). И я не знаю, что заставило режиссера взять на роли молодых героев детей маститых и увенчанных актеров, сыгравших Конвеев в зрелости, но то была скверная идея. Единственное, что обеспечил сей сомнительный прием, внешнее сходство: в чертах молодежи узнаешь народно любимых актеров, но ради такого, право, не стоило огород городить.

Есть пьеса, она замечательно хороша: горькая, мощная, пульсирующая внутренней энергией. Есть отлично выписанные персонажи, золотая молодежь в лучшем из возможных смыслов слова, юные аристократы (не буквально, Пристли писал о среднем классе, буржуазия, но духом, внутренней свободой, интеллектуальной раскрепощенностью, внутренней и внешней красотой). А нам подсовывают мажоров образца 1984, ни ступить, ни молвить не умеющих, предлагая любить и жаловать. Не вышло бы, даже если мы захотели, но спасибо, что-то не хочется. Непрофессионализму нет оправдания, когда речь идет о шедевре драматургии, убитом совместными усилиями.

Фильм производит впечатление претенциозного, чрезвычайно затянутого, перегруженного драматургически неоправданным засильем в кадре поющей и пляшущей (о, боги мои, яду мне) Руфины Нифонтовой на роли миссис Конвей и в целом зрелище являет собой жалкое, удручающе старомодное. Со вздохом, выключаю. Нет - собираюсь выключить, но прежде еще гуглю, не было ли других вариантов и наталкиваюсь на телеспектакль 1974 года, та же пьеса в постановке театра им. Ермоловой. Актеры большей частью незнакомы (шутка ли, сорок четыре года), черно-белый, длится всего час. Включаю и понимаю - бинго!

Телеспектакль московского театра им.Ермоловой.
То, что написал Пристли и даже немного больше (много больше? а так бывает? естественно, театр синтетический вид искусства и по-настоящему хороший спектакль, обогащенный совместными усилиями режиссера, актеров, композитора, костюмера, декораторов, гримеров должен быть больше пьесы). И не суть важно, что они переставили второй акт в начало. Дело, скорее всего, в чрезвычайно сложном гриме, состарившем Иветту Киселеву на роли миссис Конвей и придавшем возрастные черты молодым актерам. Здесь они пошли другим путем и много выиграли.

Это потрясающе хорошо: дымится как бикфордов шнур и вот-вот взорвется. И никаких поправок на ветер делать не требуется. О монохромности забываешь почти тотчас: буде захочется спецэффектов и чудес зрелищности, можно сходить на "Человека-Муравья" в IMAX, здесь живые люди, подлинные страсти, великолепный актерский ансамбль; игра, в профессионализме которой не сомневаешься.

Я сказала, что артисты незнакомы, это не вполне верно, Виктора Павлова (Левченко из "Места встречи" помнят все), а здешняя сцена разговора Эрнеста Биверса, которого он играет, с Хейзел не просто хороша, она заставляет воочию увидеть паука, оплетающего тенетами яркую бабочку. Маленькая безмозглая тварюшка еще не догадывается, что она уже мертва с того самого мгновения, как липкая паутина коснулась крылышка, но это так и очевидно зрителю. И страшно, гадко, по-настоящему омерзительно. Сцена Павлов-Архангельская маленький шедевр внутри спектакля.

Ключевая концепция не вполне та, какую я вынесла для себя, прочитав пьесу, но на то хорошая литература и существует, чтобы было множество трактовок. Даже когда она драматургия. Особенно когда драматургия.