О запретных литерах и далеком свете в окне.

Для Долгой прогулки 2018, дополнительным заданием к августовской теме жестокие судьи выдвинули условие не использовать в отзыве на книгу литер "б", "х", "г", "з" нужно было вычистить написанную кровью сердца рецку на "Семиевие" Нила Стивенсона. Кромсала, приходя в отчаяние найти заменитель для генома, генетики. гения, горького, безнадежной, художественной, и продолжения названия "Алмазного века", звучащей как "Или Букварь для благородных девиц",но как-то справилась, почикала текст в кровь.

И все бы ничего, но, говоря о второй части романа, сравнила ее с тем куском из "Нарнии", где Ядис хватает и пожирает яблоко вечной молодости. Тот отрывок, впервые прочитанный полжизни назад, намертво вплавился в память, по ней и процитировала, когда писала:

- Этот мир молод, - вздохнул Аслан, - но в него уже проникло зло. – Что он сказал, кто такой «лазло», - переспрашивали звери, - должно быть, он имеет в виду козлов?А чем плохи козлы, Аслан?»

Все бы ничего, но адекватной замены злу в данном контексте не подобрать, на этом строится уморительно смешная для человека, любящего роман, игра слов: "зло-лазво-козло-козлы". Но и оставлять нельзя было.

И решила вставить в свой текст кусок из оригинальной The Magician’s Nephew, немало подивившись, тому что у Льюиса с ним вск предельно серьезно и намека нет на языковую игру. - - Отсебятина - фыркнула дочь, которая изучает романо-германскую филологию по академическому канону,не чета дилетантке матери. А для меня этот маленький кусочек сказки все годы со времени, когда прочла ее, служит маленьким путеводным маячком, как свет доброй шутки, оставленный в окне. Такая история.