О книге Генри Марша я наслышана давно. Однако читать её не решалась по многим причинам, главная из которых – возможные проявления панических атак. Сейчас объясню. И добавлю: написание истории также далось непросто. Но всё-таки попробую рассказать её, намеренно избегая употребления специальной медицинской терминологии, ставшей мне, к сожалению, хорошо известной.

Началась моя история 03 октября 2015 года. Я приехала погостить к родителям. Случайность? Везение? Итак, рано утром резко заболела голова. Если точнее, ощущение было такое, будто по ней ударили топором. Упала. Успела лишь произнести: «Мама, вызывай скорую». Скорая помощь, конечно, не приехала… Дальше – хуже. Мама и брат везут меня в больницу, я ещё что-то понимаю, но сознание уже затуманенное. Потом – поверхностная кома.

Через два дня родители нашли нейрохирурга, согласившегося меня оперировать. Так как я была уже не транспортабельна, он сам приехал в чужую больницу и в ночь на понедельник спас мне жизнь, откачав гематому и тем самым снизив давление в черепной коробке. Зовут этого золотого человека Николай Викторович Ларютин. Благодаря ему я сейчас пишу эти строки.

Очнувшись, я поняла, что: а) лысая; б) парализованная (левосторонняя гемиплегия); в) интеллектуальные функции не пострадали. Это страшно. Очень. Потом – 14 дней реанимации, 20 дней – в палате интенсивной терапии. Одна, без книг, видео, прогулок и т.п.

Нет никаких доказательств того, что полное бритьё головы, которое в прошлом считалось обязательным и из-за которого пациент становился похожим на заключённого, хоть как-то понижает вероятность развития послеоперационной инфекции, а ведь это основная официальная причина для данной манипуляции. Я же подозреваю, что настоящая причина – хотя открыто об этом, разумеется, никто не говорил, – крылась в том, что отсутствие волос обезличивает больного и, таким образом, хирургу гораздо легче проводить операцию на мозге.

После месячного заточения в одиночных палатах меня переводят в другую больницу с последующей реабилитацией, где врачи устанавливают диагноз – обширное субарахноидальное кровоизлияние в правую теменную долю вследствие разрыва врождённой артериовенозной мальформации. Это означало, что впереди меня ожидают новые операции, поскольку гематома убрана, но проблема осталась. Одновременно это означало и то, что я родилась в рубашке: с подобными последствиями выживают по статистике примерно 3 % пострадавших.

Подаём документы на квоту. Попутно очень бережно реабилитируюсь – любое волнение, нагрузка могут вызвать повторное кровоизлияние. Через четыре месяца я попадаю в Российский научно-исследовательский нейрохирургический институт имени профессора А. Л. Поленова (г. Санкт-Петербург). На этот раз спасти меня пытается Сергей Анатольевич Горощенко. После операции выяснилось, что эндоваскулярный способ в моём случае не сработал. Состояние только ухудшилось.

Наконец, не нужно забывать о воле случая: чем больше я набираюсь опыта, тем лучше осознаю, насколько успех операции зависит от банального везения.

Снова подаём документы на квоту. Ждём два месяца. Откликнулся Национальный медицинский исследовательский центр нейрохирургии имени академика Н. Н. Бурденко (г. Москва). У меня имелся выбор из двух вариантов. Первый: облучение, которое более безопасно, но спасает жизнь лишь в половине случаев. Второй: тотальное, но крайне сложное удаление мальформации. Я решила рискнуть. В третий раз меня оперировал нейрохирург Олег Дмитриевич Шехтман. Он полностью ликвидировал зловредную мальформацию, хотя я и потеряла во время операции много крови.

Как и при любой другой операции, всё зависит от правильной оценки риска, от точной работы сложнейшего оборудования, от опыта и квалификации врачебного персонала и от банального везения.

Что было потом? Бесконечная реабилитация, в том числе за границей. Адаптация к самостоятельной жизни. Первый день на работе после всего случившегося. И многое, многое другое… Самое большое достижение – 14 декабря 2017 года я защитила кандидатскую диссертацию.

К чему эта история? За два года моей борьбы с болезнью я хотела понять людей, которые раз за разом пытались спасти мне жизнь. Их чёрный юмор обескураживал, а кажущееся равнодушие ввергало в пучину отчаяния. Теперь я поняла, какой груз ответственности, шлейф вины перед родственниками умерших больных, а также радость от победы над смертью несут нейрохирурги – не боги и не святые люди, а просто те, кто выбрал своей профессией, пожалуй, самое сложное – лечить мозг. Я знаю, что никогда не перестану благодарить каждого из них за возвращённую жизнь.

Мозг – загадка природы, которая кажется мне не менее великой, чем звёзды в ночном небе и вся Вселенная вокруг нас.