A Strangeness in My Mind я читала долго. О нет. Не так. ДОЛГО. Памук писал этот роман шесть лет и это ощущается. Это работа. В ней чувствуется research, лучшие его - Памука - усилия, время. Это настоящий массив.
Я читала с перерывами 10 месяцев. Granted, посередине случился, как пишут на просторах ЛЛ, жуткий "нечитун" и я вообще не брала в руки книги, и её - отложила. Но начала я читать в феврале 2017 года, вскоре после того как узнала, что любимый писатель приезжает в Москву в конце этого же месяца. Конечно, я была еще совсем на первой половине странных мыслей , когда увесистый том лежал у меня на коленях, а я сама - сидела на встрече с писателем в РГБ. И, еще не успев погрузиться полноценно в повествование, я слушала Памука, слушала жадно и ловила все его - странные мысли. На самом деле он рассказывал потрясающие вещи о своём писательском и преподавательском деле, о студентах, о чтении, работе над собой и книгами, о своих персонажах и - обязательно - любимых авторах.
Я помню его слова, когда он рассуждал о счастье и вспомнил Мевлюта. Слова, которые именно что тогда показались мне очень странными. Что внутренне, что в озвученной реальности, я бы никогда не решилась спорить с писателем, поэтому всё, что мне оставалось, - это замирать от удивления и недоумения. Он сказал, что Мевлют никогда не имел завышенных или вообще особых ожиданий от жизни, высоких, конкретных, и хотя он и был беден и жил крайне простой жизнью, - он был счастливым человеком. Именно потому что не ждал слишком многого. Я опустила взгляд на книгу и задумалась. Со всем пылом не забытого в юношестве максимализма я говорила сама себе - разве он счастлив, Мевлют? Разве можно быть счастливым в таких обстоятельствах со всем, что выпало ему?
Прошло десять месяцев, а я всё еще помню встречу с Памуком в Москве и его слова о счастье. Мевлют, как много позже я для себя решила, и правда был счастлив. В любви, в поисках, в ежедневных заботах. Но более всего - в своем собственном мире. Потому что никогда не переставал быть верным своей природе и оттого - никогда не страдал от самой болезненной формы обмана. Обмана самого себя.

Now he knew what it was that he wanted to tell Istanbul and write on its walls. It was both public and private view; it was what his heart intended as much as what his words had always meant to say. He said it to himself:
"I have loved Rayiha more than anything in this world."