О СЛАДКОЙ СМЕРТИ.

Сахар белый. Н-ну, не всегда, бывают разные сорта. Из сахарной свеклы – белоснежный, из сахарного тростника, вроде бы, в моем советском детстве с Социалистической Кубы - такой желтоватый и крупинки крупнее. И формальная логика диктует припомнить, что он был слаще (как трава зеленее, а небеса того лазурного цвета, что нынче не встретишь). Но кажется, наоборот – свекольный слаще импортного. А еще бывает кленовый, сорговый. пальмовый (это из Вики). А еще теперь в супермаркетах продают коричневый, мусковадо и демерару. Не знаю, каков на вкус - случая не было попробовать. Скорее всего, сахар – он и в Африке сахар. Сладкий.

А форма? Песок и рафинад. Вроде, в советское время был не такой пористый быстрорастворимый, а гораздо плотнее, очень белыми твердыми кубиками. А еще раньше были сахарные головы. Как выглядели? Не знаю, не видела, только в книжках читала, что откалывали от них кусочки специальными щипцами и чай потом пили вприкуску. Наверно даже тверже комкового. А еще сахар – белая смерть. «Как же, ты вчера говорила, что соль – белая смерть?» «Соль – соленая смерть, а сахар сладкая!».

И что за необходимость в сахарном спиче? Нет необходимости, Есть желание сохранить в памяти очередное совпадение. Когда читаешь две, никак не связанных между собой книги и вдруг в обеих выныривает из хитросплетений сюжета некая деталь, возможно в ней есть какой-то смысл. Или никакого. Итак «Зулейха открывает глаза» Гузель Яхиной. Накануне раскулачивания, муж молодой женщины преисполнен решимости не отдать в «калхус» ничего (помните Скарлетт: «Прежде, чем уйти с этой земли, я по акру пересыплю ее солью»? Он откалывает кусок от сахарной головы и капает на него крысиным ядом – станут отбирать лошадь, жеребенка и корову – отравлю («так не доставайся же ты никому»).

Муртаза убит, жена чувствует себя обязанной исполнить его волю и в момент высылки, собирая то немногое, что позволено взять с собой, сует в карман кусок отравленного сахара с намерением дать лошади. И не может сделать этого, не поднимается рука отравить свою Сандыгач. Сахар потом долго еще будет с ней в штопором ввинчивающейся адовой спирали, через которую потащит жизнь. Как обещание последней милости забывших ее небес; выхода из безвыходной ситуации; быстрой смерти, когда совсем не останется сил жить. Не придется воспользоваться - баржа со ссыльными потонет, Зулейху спасут, а сахар так и растворится в кармане пальто, стечет белым киселем в воду Ангары.

«The Fireman” Джо Хилла. Другая молодая женщина, медсестра Харпер часто напевает песенку из «Мэри Поппинс» (их, американской, не нашей) A Spoon Full of Sugar, о ложке, полной сахара, которая способна подсластить любую неприятность. Она заражена смертельной болезнью, которая всегда заканчивается спонтанным самовозгоранием - мир переживает пандемию новой чумы. А общество с определенного момента отбросило гуманность, как ненужную и слишком дорогую блажь. В зараженных перестают видеть людей, теперь они лишь источник смертельной опасности и, с молчаливого согласия правительства, открывают на них охоту.

Харпер прибивается к колонии этих новых прокаженных, которые, о, счастье! – научились ладить со своей болезнью. Есть способы. Единственное, чего хотят эти люди – чтобы их оставили в покое, позволили жить. Но когда остро встает вопрос медикаментов, колонисты решаются на захват кареты скорой помощи. Фиктивный звонок в 911 об отце, у которого сердечный приступ: «Нет-нет, ни у меня , ни у него нет признаков dragonskale, Скорее, о скорее!» После вооруженное нападение на амбулаторное авто, у кого-то сдают нервы, перестрелка, экипаж убит, кроме одной медсестры. Ею оказывается бывшая коллега нашей Харпер.

Никто не злодей и Харпер пытается помочь девушке: - Ты помнишь меня, мы работали вместе? - Да, я помню, мы прозвали тебя Мэри Поппинс, ты все время пела песенку про ложку сахара. – Я помогу, сейчас сделаю перевязку, с тобой все будет хорошо… - Да-да, наклонись поближе, хочу что-то важное сказать. Подавись своим сахаром, сука!
Как-то так.