Маркиз де Сад «Философия в будуаре, или Безнравственные учителя» — история laonov

Философско-пикантная история с автобиографическими моментами обнажения сердца, написанная в 3 частях, в 3 тональностях героев де Сада : юной Эжени, порочного Долмансе и инфернальной Сент-Анж.

Эжени. Сатироподобный проказник де Сад сделал забавное посвящение к "Философии в будуаре" :

Добрая мать предпочтёт чтение этой книжки своей дочери

Если знать чем заканчивается эта книга, то посвящение выглядит как адская издёвка...
Однажды, читая мемуары 19 века, я наткнулся на одно странное для моей впечатлительной и романтичной натуры открытие : оказывается, что в ту прелестную для многих нас эпоху, когда томные барышни падали в обморок от поцелуя или от обнажённых - без тёмного лоска перчатки! - касаний руки любимого человека - ах, как мы все огрубели с той поры, обернув в "перчатку" кожи наши нежнейшие чувства и самое сердце!, - были такие барышни, не менее скромные, томные, которые, в тайне от своих милых матерей и любимых, прятали в сарайчиках и кроватях произведения де Сада, читая откровенное порно при зажжённых свечах, жалящих своими бледными, дрожащими язычками жаркий тёмный воздух.
И всё это происходило между чтением только что вышедших стихов Пушкина, Фета, романов Тургенева!
И тут я ужаснулся шальной, мгновенной, тёмной мысли : а только ли от чистых чувств эти барышни падали в обморок касаясь мужчин?
Да, были в русской жизни свои Элизабет Батори, свои Салтычихи, испытывающие сладострастие от жестокости, терзая юных девушек.. но томные барышни?

Неужели и в то бархатное, нежное время было столько порочных "тургеневских девушек"?
Не хочется в это верить, хотя, де Сад говорит, что женщина - более порочное и жестокое создание нежели мужчина.
Да, я встречал порочных, очень порочных женщин, но это были скорее исключения.
Встречал и томных скромниц, в тихом омуте которых резвились чертята, но они боялись дать им свободу, и потому я "перестукивался" с этими чертятами на их языке, к удивлению ничего не подозревающей "скромницы".
Правда, один раз, на бледно сверкающей коже, словно на залитом солнцем песчаном пляже, я видел тёмные следы шажочков, заполняемых синей лаской моря и неба, темнеющего.
Эти шажочки шли ко мне, призрачно вспыхивая в пустоте, но шагающего - не было. Это было так страшно и... сладко до дрожи...
Известно, что для развратников нет ничего притягательней, чем совратить красоту, осквернить нечто чистое, светлое.
Потому у де Сада так фанатично описывается поругание именно над девственницами.

Работа Владимира Волегова

Дальше...

Долмансе. Нет, я не развратник, но я понимаю, что эти мысли де Сада, как и его последователей, вызваны внутренним огнём, горением пустоты, опаляющей скукой их жизни и сердца.
В романе де Сада всех героев сжигает "божественный огонь" - разумеется, адский, - который они желают затушить "струями любовной влаги", без разницы, женской, или мужской ( бессознательное желание умирающего духовно приникнуть к физическому источнику жизни).
Сам секс и оргазм у героев де Сада - это тот самый уступчик Достоевского над бездной из Карамазовых, до которого трагически сузилась жизнь.
Но они уже не думают, как у Достоевского, "благословить" этот уступчик жизни, ибо в мрачной тесноте, духоте движений и чувств, герои просто вершат свой порок, флиртующий со смертью, ибо где жизнь на исходе, там чувство жизни рассыпается тёмными искрами пульсаций пуантилизма сладострастия, перед смертью стремясь реализовать инстинкт продолжения рода, отрицающего себя, и потому замыкаясь, пожирая себя в наслаждении жестокостью, этой гомеопатии смерти, распада и отдушиной всех фригидных сердцем.
И если в Новом Завете говорится о райском "и времени больше не станет", то у де Сада эта мысль вырождается в адово убийство времени, его расчленение.

Как писал Тютчев : " и свет порою жжёт во грехе", и потому всё светлое, тихое, доброе, герои де Сада желают потушить в себе.
Это некий фотографический негатив жизни, ночь жизни, когда душа живёт тем, что её отрицает, что разобщает душу, и между чувствами, светлыми желаниями, космически растут тёмные, холодные пространства, и вот, затухающие мысли и чувства кажутся издалека грустным пеплом звёзд, и малейшее желание, истина в человеке, трагически повисают в невесомости безразличия, равноценности, и тогда человек - равен животному и траве, любовь - сексу и похоти, мечта - - тёмному желанию.
Человек внутренне умирает, темно прорастает в природу, из которой он вышел, словно бы живя ретроспективно, проживая в дни и часы, словно эмбрион человека, все стадии развития жизни : вот он ещё человек, читающий Вольтера и Руссо, но уже видя в них лишь суррогаты свободы.
Вот он нравственно сутулится, словно похотливый примат, и у него вырастает хвост, правда, с другой стороны, словно бы ему свернули шею.
Вот он опускается на четыре конечности, и в забавно-грустном сексе, словно собака, "живёт".
Вот он уже похож на нечто мышиное, бесконечно пугливое, смотрящее на огромный и страшный мир, наваливающийся всем своим тёмным весом на его робкую душу.
Вот он захлёбывается в тёмном, древнем болоте порока и хаоса, словно первобытное членистоногое.
Ещё миг - и его уже нет. Человека - нет. Шумит трава.. вот, сверкнул синий плеск плавника в реке, над которой в ветвях пробежало что-то жуткое.
Эта тёмная радуга распада жизни - искомая мечта де Сада.
Но его последователи этого ещё не понимают. Его последователи фантастически разрослись и увеличились до размеров целых государств и развратных идеологий.
Присмотритесь : их сжигает бледный огонь пустоты, они насилуют и развращают совсем ещё юные, девственные народы.
Вот, словно иные мерзкие герои де Сада, с проплешинкой, с жирком довольства и достатка в сердце и в теле, они собираются в тёмном будуаре саммита, и похотливо взирают на юный народ, нравственно его раздевая.
Беззащитный, робко улыбающийся, наивный, он стоит перед ними, едва прикрывая причинные места.
Он рад им отдаться. Он верит им... Но есть и такие народы, в которых полыхает свет полноты жизни, иной истины, которые вытравили из себя сладострастники, и вот тогда сам факт их существования ментально жжёт их, являясь живым укором и судом над ними, и тогда они желают его насилия, желают его развратить, лишив бога, морали, истории, навязав ему духовную содомию, нравственную мастурбацию : бесплодность любви к самому себе, к пустоте.

Bernd Streiter

Сент-Анж. Нет, я не развратник, хотя через многое прошёл и многое видел, и, - только на ушко - вполне бы мог откликнуться на предложение инфернальной и порочной Сент-Анж из романа де Сада, сказавшей о том, что она отложила 500 луидоров для того, кто предложит ей ещё неизведанные удовольствия и ощущения.
Но я теперь другой, и жажду лишь добра и света, правда, иногда тёмного, но всё же, света.
Помните как в "Идиоте" Достоевского герои рассказывали свои постыдные случаи из жизни?
В студенческую пору увлечения порочными идеями социализма и атеизма, я приехал на летний отдых в деревню.
От скуки, в одном тихом домике, однажды вечерком я совратил - не пугайтесь, совратил идеологически - одну кроткую верующую девушку, поколебав в ней веру в бога и доведя её до нравственных слёз.
Почти повторилась сценка с Родей и Сонечкой, с вечной книгой и свечой на столе, с тёмным креном мысли Достоевского о том, что "если бога нет, то всё позволено".
Всё было как в ПиН, только с тем забавным и мрачным отличием, что потом безбожник со слезами на глазах доказывал "Сонечке" бытие бога, обнимал её бледные колени, боящейся посмотреть в тёмное окно, за которым умер бог и мир, да вместо Свидригайлова, подслушивающего за дверью за разговором Роди и Сони, подслушиваете уже вы за моим разговором с памятью.

Никто не хочет рассказать нечто из своего прошлого? Тогда я закончу историю своим рассказом.
Итак.. тёмные шажочки приближались...
Она была простая, скромная девчонка. Мы любили друг друга, ссорились, мирились.
И вот, однажды вечером, я предложил ей ролевую игру. Перетасовав и отсеяв образы русалочки и принца, Анатоля Курагина и Элен, Голлума и его "прелесть"... мы остановились на образах какого-то готического романа про вампиршу и путника, укрывшегося от грозы и дождя в её мрачном замке.
Выпив по бокалу красного вина,я ласково слизал "кровавую" капельку с уголка её губ. Она была скромная, и потому, вампирша скорее походила на жертву, а не наоборот.
С улыбками и шутками, дело дошло до постели.
Робкая вампирша в чёрных чулках и перчатках чуть выше локтей, появилась в сверкнувшем проёме двери с лёгкой плёткой в руке : её белые шея и плечи, контрастируя с тёмным блеском прозрачно облитых шёлком рук и ног, наводили на сладкую, странную мысль о теле обнажённой женщины, как о руке карающего ангела в перчатке.
Ну, играть, так играть до конца. Вампирша привязала мои руки и ноги к кровати.
Всё было довольно забавно и мило, пока... моя тургеневская скромница не начала входить в роль, пока её шлепки самодельным хлыстиком и тёмные слова, не стали разгораться вместе с её сверкающим тёмным взором и рассыпанными бархатным прибоем ночи её волос по белоснежному берегу её плеч и груди.
Слово за слово, и ролевая игра вырулила в "постельный кювет ссоры".
Я был связан и беззащитен, а она, раскованная, чувствуя свою силу и власть надо мной, стала действовать.
Возможно, в какой-то момент у неё случился нервный срыв, тёмный обморок сердца, психологически оперевшийся на образ вампира, в тот момент сублимировавший весь её затаённый гнев и темноту желаний чисто женской власти.
Может, де Сад прав : иногда женщины и правда более жестоки нежели мужчины.
Об остальном, что было в той будуарной, чёртовой спальне, я не хочу говорить.