Эту историю я хотел бы посвятить замечательной Beatrice_Belial и всем женщинам, которым мы, мужчины, когда-либо причинили боль. Как сказал Байрон : "с женщинами сложно, но без них - невозможно".

Я шёл в ночи по небу ада, устланного цветами зла. Бледные лепестки, ноготками призрачных пальцев, прозрачно касались моих уставших ног.
Из жёлтого тумана листвы, вылетел, темно сверкнул мотылёк, и, тепло лизнув мою щёку крылом, вновь нырнул в прохладную рябь листвы.
Передо мной было Древо Познания Добра и Зла. Его листва, прозрачным янтарём, капля за каплей, медленно стекала на землю, - образуя алую лужицу, - обнажая тёмное, тугое змеение ветвей и яркость плодов.
Под порывом ветра, ветка надо мной задрожала, и мне в руку упал переспелый плод. Тонкий, алый блеск плода был испещрён белыми точками : плод был червив.
Червь, словно жалкая карикатура на древнего Змия, пожирал плод и самое Древо.
Вдруг, плод в моей руке тепло рассыпался в прах. С Древа, словно платье с поруганной женщины, ветер сорвал всю листву.
Надо мной, в тёмном небе, пропали звёзды. Под ногами, звёздным роением светлячков, тлела и распадалась земля.
Само Древо Познания, словно пушкинский Анчар, источало сладкий яд, заражая всё кругом и обращая мир в звёздную пустыню. "Познай себя - шептало Древо, - оденься плотью, и живи, родись, для мира и любви".

И лишь тогда я осознал, что умер, и что со мною умер мир. Подобно лермонтовской "Ночи 1", провалившись в густую ночь земли, я падал в "пустое, бездушное пространство".
"Нежданно, облако возникло грозовое", и грозы были в нём, подобием ветвей. Меж них, меж ангелов, русалкой духа и дриадой, был женский, светлый силуэт.

(Гюстав Доре - Беатриче)

Словно плод в своих руках она держала моё источенное жизнью сердце.
"Смеясь моей тоске, отчаянью, невзгодам,
Она врагов моих ласкала мимоходом".
То демон, ангел был, иль Беатриче? Не знаю, но она сошла на миг в мой ад, и проходя меж дымных призраков моих пороков, страхов, небрежно гладила их по щекам, глазам закрытым... и вот, она сказала мне :

"Сын праха - ты грешил - и наказанье
Должно тебя постигнуть как других;
Спустись на землю - где твой труп
Зарыт; ступай и там живи, и жди,
Пока придет спаситель - и молись.......
Молись - страдай.. и выстрадай прощенье..."

Я вновь был на земле... Она предстала осенью в Эдеме. Жизнь, крестом расправив руки, простёрлась призрачной
"Гигантшей" на цветах. Её запястия, лодыжки, подобно змеям, были туго перетянуты верёвкой тёмных вен.
Казалось, жизнь была мертва, и в ней роились звёзды, люди...
Моя душа склонилась над жизнью в слезах, своим дыханием желая её согреть и оживить. Я целовал деревья, ветер и
цветы, листву прекрасных книг...словно бледные и согнутые колени женщины, я раздвигал руками крылья ангела земного,
желая оживить губами, немые губы обнажённого сердца, но тщетно...

Древо Познания, Анчар, цветы зла... - эта инфернальная флористика одичавшего, адичавшего Эдема, словно бы приняла на себя все страдания и грядущие грехи мира. Но теперь яд был и во мне : я ощущал ещё неведомые миру пороки, я видел гибель мира, красоты.
Кого я мог спасти и воскресить? "боялся я, в объятья деву заключив, живую душу ядом отравить".
Но всё же, призрак меж людей, "в провалах грусти, ночи", я ждал, когда блеснут во мраке очи, и в ночь сойдёт она.
"Она ли? Да! Она по всем приметам,
И тёмная, и брызжущая светом".

Я лёг на землю, в ночь, туда, где мрачно распростёрлась Великанша.
"В тени её пышных грудей задремал я, мечтая, -
так у склона горы деревушка ютится глухая"

Перед глазами, мелькала строчек рябь, рябь век, воспоминаний :

Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.

Любимая!
Меня вы не любили.
Не знали вы, что в сонмище людском
Я был, как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.

Я жил, я сердцем был в раю, и вдруг, прозрачно, бледно вспыхнуло виденье, и словно в зеркале, передо мной предстал мой чёрный человек. С улыбкой алой, злой, он говорил мне страшные слова, коверкая мой грустный рай :

Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом
Среди рыжеющей травы?

Хотел ответить я, зажать ему уста, разбить и зеркало, и образ чёрный в нём, "но голос замер мой, - и я проснулся".
Мои уста шептали "De profundis Clamavi". На бледном и влажном песке простыни, пальцы выводили странные узоры, похожие на живые тени от тёмных цветов на обоях.
Я вспоминал слова Бодлера о том, что ещё совсем ребёнком, его томило противоречивое чувство восторга жизни, и ужаса перед ней.
Мне было близко это чувство с детства. Нет, это не было конфликтом между душой и действительностью...
Да, была трагическая, бледно изогнутая в пространстве мира трещинка меж ними, что зовётся телом, была тёмная мука желания заглянуть в эту грозовую трещинку... но не это меня ужасало и ужасает сейчас.
Вместе с Бодлером и Достоевским, я впервые мучительно осознал, что эта трещинка, грозовито змеится и ширится в самой душе человека, и от неё порою нет спасенья.
Идёшь неуклюже по заледеневшим водам, словно падший ангел, и край крыла ( большого, как у альбатроса), режет лёд, чертит на нём печальные узоры, рваные орбиты...и вдруг, трещины оживают, ветвятся под ногами, и страшно, больно тогда ступать, чувствовать и даже дышать.
И тогда, надежда лишь на одно : лёд будет таять, будут медленно оттаивать и замёрзшие крылья, и кто-то светло будет идти по воде, - в пене цветов, с лебедиными крыльями за спиной, похожими на ласковые паруса, - тебе навстречу, ступая над бездной, отразившей рассветное, огненное небо.