О физике, тёмных водах и прозе Тартт

С творчеством Донны Тартт я познакомилась в середине декабря 2015 года и, в общем-то, чисто случайно. Вокруг стояла предновогодняя суета, в школе все судорожно закрывали свои долги и умоляли учителей вывести снисходительную «4» вместо безнадежной «3». Что ж, я не была исключением: у меня были проблемы с физикой, которую я не то чтобы совсем не понимала – мне было попросту некогда разбираться в ней, ведь я, как любой книжный ребенок, которым, кажется, останусь на всю жизнь, не высовывала носа из «Читай-города», букинистических лавочек и бабушкиной советской библиотеки. Читала я тогда, кстати, преимущественно зарубежную классику и потихоньку осваивала модернистов, а школьную программу по литературе, разумеется, опережала. К современной прозе я относилась пренебрежительно-снисходительно – да что мне эти «писаки», когда есть Лермонтов, Достоевский, Набоков, Диккенс, Вульф, Остин, Гессе, да тот же Кафка, в конце концов. Так я никогда не ошибалась.

Когда я все же подошла к учительнице физики и поинтересовалась, могу ли я как-то исправить ситуацию, она посмотрела на меня оценивающе – я сразу почуяла, что мне несдобровать, - и ответила: «Приходите после уроков писать контрольную. У вас будет полчаса». И я пришла. На свою голову.

Задачи были сложными, я умудрилась простудиться, передвигаясь сквозь снега в своей все еще осенней обуви, и постоянно хлюпала носом, раздражая этим всех вокруг. Внутри меня плескалась необъятная тоска, которая всегда усиливалась перед праздниками, и я захлебывалась в ее темных водах, уже ни на что не надеясь. Когда в районе четырех я покинула злополучный кабинет, мне захотелось разрыдаться в голос, потому что я провалилась, потому что я ничего не умею, потому что жизнь невыносима и я не представляла, как буду жить дальше, после выпускных экзаменов, университета, да вообще; но вместо этого я пошла в книжный. И там наткнулась на «Тайную историю» Тартт со скидкой и, подавшись неведомому мне порыву, приобрела ее.

Весь вечер и всю ночь я не могла оторваться от книги. Все забылось – и ужасная физика, и дрязги с родителями, и собственное одиночество, в которое я куталась, до сих пор кутаюсь поплотнее, дабы не продуло ненароком. Это был далекий, но в то же время такой близкий на духовном уровне мне мир, что я пропала в нем, затерялась среди этой болезненной, завораживающей, невероятно эстетичной атмосферы и, кажется, до сих пор не могу найтись. Тартт меня поразила так, как до этого не поражал никто – даже Набоков, а это говорит о многом. В ее романах я нашла себя, свои мысли, чувства и впечатления от этого мира, от самой себя, и ничего не может выразить меня так, как отрывки из «Щегла». Например:

«Нельзя было сказать, что я чувствовал себя “лучше”. Для этого и слова подходящего не было. Скорее от каких-то мелочей, таких незначительных, что и говорить не о чем – от смеха в школьном коридоре, от того, как в кабинете биологии геккон перебирает лапками в стеклянном аквариуме, – я вдруг делался то счастливым, а то чуть ли не ревел. Иногда вечерами с Парк-авеню в окна задувал сырой, колючий ветер, как раз когда на дорогах становилось посвободнее и город потихоньку пустел к ночи; накрапывал дождь, на деревьях проклевывались листья, весна набухала летом, с улицы доносились одинокие всхлипы клаксонов, от мокрого асфальта пахло электрически резко, и везде ощущалась вибрация толпы: одинокие секретарши и толстяки с пакетами еды навынос, повсюду – несуразная печаль существ, которые продираются сквозь жизнь. На долгие недели я весь смерзся, замкнулся наглухо, в ванной я выкручивал воду на максимум – и беззвучно выл. Все саднило, ныло, путало меня и сбивало с ног, и все же – меня будто кто-то тянул через пролом во льду из студеной воды на свет, на ослепительный холод».

Контрольную, кстати, я написала на твердую «4». А на Новый год рыдала под бой курантов, заперевшись у себя в комнате, и с удивительным холодком думала о том, что мне никогда не станет лучше.