Ночь первая.

Ночь смеётся блеском крыш,
Выгибает спину...
Месяц, между туч затих,
Смотрит кошкой, Вием.

Свет фонарный чертит круг
В побледневшем мраке.
У дороги я стою
Ведьме стих читаю.

Тихо дышат мотыльки
Огоньками свечек.
Гроб машины в ночь летит,
Свет фонарный, меркнет.

( хромая зарисовочка из студенческих времён)

Ночь вторая.

-Любимая, ты никогда не замечала странного сходства между "Ребёнком Розмари" и "Вием" Гоголя?
Призрачное, неприкаянное село, населённое вовсе не козаками, а какими-то чертями, жуткой старушкой, атмосферой чего-то животного, адского, со зловещим козаком, с лицом, похожим на лопату, словно бы намекающем на могилу.
В описании человеческой нечисти, Гоголь вообще гениально продолжил творчество Иеронима Босха...

-Слушай, а ведь ты прав. Да и сама гнетущая атмосфера Вия, с его бесконечно-долгими коридорами ночи, безмолвно-жутко хлопающими дверями страниц, с образом псаря, которого истомила любовью панночка, и от него осталась лишь горстка золы - аутодафе любви! Забавно и жутко : сжигают не ведьму, а ведьма, в каком-то аду любви и ласк, сжигает тело и душу мужчины, - псаря, так похожего на образ приёмной дочери из "Розмари", выбросившуюся из окна..

- Образ псаря Микиты, сгоревшего от любви, меня заворожил. Мне вообще кажется странным, что это инфернальное село, было символично населено столькими собаками, словно бы охраняющих выход их Ада. Да и странно всё это.
Обычно, ведьмы, как огня боятся собак. Они чувствуют ведьму за версту, а тут, панночка прогуливается среди них, как среди своей свиты, и не случайно у любимых собак Микиты были имена "Разбой" и "Быстрая", почти как "Страх" и "Ужас". А Гоголь, хитрец, подкинул нам подсказку, заметив, что Микита, опьянев от любви к панночке, стал путать их имена, и однажды даже назвал "Разбоя" - "Бровком", что отсылает нас к трёхголовому образу Цербера и векам, бровям Вия. Видел ли он Вия? Чувствовал.

-Кстати, ты не помнишь в этой связи русскую сказку о ведьме, обратившуюся в собаку, или же волка ( а панночка собакой ворвалась в дом Шепчихи, - имя тоже странное, намекающее на её ведьминскую принадлежность, - и, словно вампир, вцепилась в горло младенцу. Странно - ведьма напала на ведьму? Или же панночка была нечто большим чем ведьма? И почему она убила ребёнка ведьмы Шепчихи? Тут тоже странная перекличка с Розмари..), а потом кто-то в битве с огромным волком отрубил ему лапу, а где-то на другом конце села, еле дошедшая до дома под утро женщина, стонала на постели с окровавленной, перевязанной рукой...

- Если не ошибаюсь, в сказках Афанасьева, или Сомова, есть что-то подобное...
В Европейском фольклоре ведьмы вообще любили вселяться в собак, точнее, их души в них вселялись, потому они любили держать при себе собак, своих, чёрных собак.
В этом смысле, псарь Микита мог однажды так же как и Хома Брут набрести на это проклятое село. Другой вопрос, почему панночка так любила вполне двусмысленно ездить на мужчинах по роскоши ночи, словно бы унося душу мужчины в иные, сказочные миры, населённые русалками, гномами, лешими, всей той инфернальной, отверженной красотой, которой не нашлось места в христианском мире, раю?

- Насколько я знаю, Гоголь, так до конца жизни и не познал женщины в физическом плане. И вот это тёмное томление Эроса в нём, находило мучительный выход в его творческих снах, чем-то схожих с искушениями чертями и колдуньями аскетов древности, в самых невозможных и сладострастных образах, заканчивающихся поллюцией во сне ( словно они занимались любовью с ночью. Ведьмой-ночью!), и, как следствие мучительным раскаянием несчастных святых утром, их тёмным, жарким погружением в молитвы и творчество.
Сначала, панночка, в образе старой ведьмы ездила на Хоме Бруте, потом - Хома "ездил" на ведьме, в итоге бессовестно загнав её и утомив..
Кстати, тебе не кажется этот "акт любви", в котором панночка, извечным другом дьявола и ведьм - видящей в ночи кошкой, запрыгивала на мужчину, некой инициацией?
С псарем Микитой что-то не получилось в этом смысле. Должно было получиться с Хомой Брутом, который был не так то и прост, и не случайно он не помнил кто были его родители.
Тут опять мелькают тревожные тени "Розмари". Панночка, черти, населяющие село, да и сам дьявол - Вий - хотя, если внимательно прочитать то, как его описал Гоголь, то станет ясно, что его жуткий вид - лишь маска, железная маска, метафизически обыгрывающая французскую легенду о человеке в железной маске, родном брате короля, заключённого им в тюремные застенки ада, - хотели, как и сатанисты в "Розмари". зачатия ребёнка, того самого ребёнка. И не случайно это "зачатие" окутано атмосферой чего-то животного, образом собаки, почти апокрифического и демонического шакала, в которого обращалась панночка, и которая должна была родить...

- Ну ты и закрутила...Хотя, как и в "Розмари", тут тоже присутствует смерть младенца, ритуальное опаивание "снадобьем" Хомы Брута... Да и сам главный ритуал зачатия, должен был произойти именно в церкви, в окружении мрачных, потемневших ликов святых на иконах ( да и святых ли, если присмотреться?), чёрных свечей, с огненными, змеиными язычками, жалящих распятый светом воздух и мрак, в окружении демонов панночки, как поругание человеческого и божественного...

Продолжение

................................
- Саш, как думаешь, что было бы, если бы Хома Брут не очертил круг, и приблизил к себе панночку? А? ( игриво улыбается)

- Зачем спрашиваешь, если знаешь ответ? Или ты хочешь сегодня поиграть? Ладно, давай я буду Хомой Брутом, а ты - панночкой...

- Са-ша... Обычно, для ролевых игр, нормальные люди выбирают другие книги, другие фильмы... Ну хорошо, давай попробуем. Меня всегда завораживало одно место в "Вие", которое, уверена, часто преследовало Гоголя в его снах.

- Я кажется знаю, что это за место...

- Ну что, можно я на тебя положу свою белую ножку? Помнится, псарь Микита сказал, что не только ножку, но что, мол, и сама садись на меня... И почему мужчин, как наваждение преследует этот инфернальный образ совершенного подчинения женщине?
Тебе ли не знать ( строгий, властный тон), что в каждой женщине таится... Что? Успокойся, ха-ха! Что так прижался к спинке кровати? Да не переигрываю я, не переигрываю. И пусть мои волосы расплескались тёмным, змеящимся дымом по плечам, по белой груди... пусть на твоей спине останутся кошачьи следы от моих коготков ( разве у Хомы не была расцарапана спина после того, как на нём "поездила" ведьма?), я не переигрываю, женщины никогда не переигрывают, ибо они - сама игра! ха-ха!
Смотри на меня всю, не отворачивай глаз! Обнажённое тело женщины в ночи комнаты - сверкающая, лунная красота! Страшная красота!

Ночь третья.

Поседевшему и захмелевшему Хоме Бруту, перед третьей и последней ночью, снится странный сон.
Церковь - превратилась в ̶я̶х̶т̶у̶ корабль, и тихо плывёт по зелёному морю садов, ласкаемая радужной пеной цветов.
Крест над церковью - вспыхнул корабельной реей, на которой затихло распятое солнце.
В самом сердце корабля, тёмной, жуткой колыбелью, раскачивается гроб. В нём спит красавица панночка. Колыбель гроба раскачивается, словно лодка на волнах. Вот, поднялся бледный парус крыла...Панночка, встаёт из гроба, по-кошачьи крадётся, расправив локти крыльев, набрасываются сверху на Хому Брута, заключает его в тёплый кокон крыльев ....................................... ( цензура)

Зла, как и истины - нет. Они существуют до тех пор, пока мы верим в них, смотрим на них, творим их, ибо наша бессонная, безвекая душа, не может не творить, и потому, всякое зло, всякая мимолётная истина, тянутся к душе человека, желая продлить свое бытие, желая сбыться хоть чем-то, пока солнце жизни не развеет их призрачные тени.
Они желают взглянуть на себя рефлексирующим взором души, но для этого, душа должна поверить в них, впустив их в себя.
Три ночи. Три тёмных змеиных кольца ночи, обвивают душу Хомы Брута, сжимаются всё туже, душнее : страх - сменяется оцепенением. Оцепенение - ужасом и безысходностью, экзистенциальным одиночеством заброшенного в вечность человека, обречённого на вечность, о которой он и не просил.
Словно бы человека заперли в тёмной комнате. Дверь светло приоткрылась, и сразу захлопнулась. Но тьма кошмарно ожила, расцвела шёпотом движения. Кто-то вошёл, что-то вошло... Это невозможно перенести! Вот, что-то коснулось тебя, и упорхнуло... Вот, какой-то тёмный холодок поцеловал тебя в плечо, и рассмеявшись, растаял. От этого можно сойти с ума! Если сон разума рождает чудовищ, то что рождает безумие?
Главное, не верить в зло, в истину, больше чем в себя, в себя, больше чем в мир, в мир и бога... Боже! как страшно верить человеку на этой безумной земле, словно бы очертившей вокруг себя меловой лунный круг орбиты, защищаясь от звёздного ужаса и ада! На земле, где каждая вера и самая чудовищная мысль, грозят трагически сбыться!
Выдержит ли человек взор своей души, своей бездны?

Вот, Хома Брут чувствует на себе тяжёлый, тёмный взор Вия. Косвенным взором, Хома видит отражение Вия в ритуальной чаше с вином.
Чем больше он смотрит, тем больше открывается - словно веко!,- крышка гроба около него...
Только сейчас Хома Брут понял весь ужас происходящего, почти кафкианский ужас.
С самого начала всё походило на странный процесс, на поиск того самого проклятого "замка". Три странника, словно три тёмных Волхва, пришли к пустому хлеву, к зеркально и темно отразившейся в мире истории смерти и воскресения бога.
Чем больше человек борется со злом, тем оно сильнее, словно бы оно писается злом, обращённым на него. Словно бы человек, в своём любопытстве, в вечном чревоугодии разума, жадном до всякой плотской и зримой истины факта, истины Фомы, заглянул в ницшеанскую, древнюю бездну, и понял, трагически понял, что и бездна всё это время ждала и смотрела на него, в него, и, в конце концов, в нём отразилась.
Что же впустил в себя Хома Брут? Может, его смерть и его взгляд на зло и запретное знание ( ибо духовно, Хома умер раньше смерти тела), были актом жертвенности, и с его смертью, зло, если не умерло, то заснуло, опустило веки, и где-то в заросшей природой церкви ли, Замке ли, в колыбели, лодке гроба, спит пленённая, тёмная, но прекрасная душа мира?
Кто набредёт на неё? Какой новый Орфей ли, Персей ли, расколдует, поцелует её, не посмев на неё взглянуть, оглянуться на душу свою?

Уолтер Крейн - Леди Шалотт.