Иногда, на ночь глядя, я люблю смотреть артхаус с элементами эротики. Нравится мне этот грустный, тёмный танец Танатоса и Эроса : заблудшие души, словно дети в аду эпохи, отношений, лабиринтах своих же чувств... и вдруг, яркий звук нежного слова, словно перетёршаяся нить Ариадны, почти выводит души к свету.
Но иногда смотришь такой фильм с одноголосым, мужским переводом. Вот так прикроешь глаза ( дабы усилить чувство абсурда), а кто-то, на расстоянии протянутой руки, мужским голосом нежно шепчет о своих губах, груди,.........,( на этом моменте я не выдерживаю, и улыбаюсь в голос. Если бы какой-нибудь любопытный сосед в этот миг приложил ухо к стене... нет, даже не хочется об этом думать), бледных бёдрах, словно бы форелью Лорки, темно и жарко бьющихся в моих руках... Открываю глаза, - всё хорошо : это говорит красивая и грустная женщина.
Читая Кузмина, иные его стихи, обращённые к мужчине, я снова на миг прикрываю глаза : словно в стихотворении Лермонтова о пальме и сосне, душа, сквозь мглу веков и культур, обращается, тянется из утёса своего холодного тела, эпохи, к жарким, ярким странам былого, к душе, грустной девушкой простёртой где-то на берегу Средиземного моря Греции времён упадка, к душе юного послушника во Флоренции эпохи раннего Возрождения : сквозь белый шум звёзд и тел самых разных полов, душа общается с душой, одна эпоха - с другой эпохой.
Голлербах однажды заметил, что не верит, что Кузмин вырос в Саратове и Петербурге

Это только приснилось ему в "здешней" жизни. Он родился в Египте, в солнечной Александрии. Он родился сыном эллина и египтянки, и только в 18 веке влилась в его жилы французская кровь, а в 1875 - русская. Всё это забылось в лабиринтах перевоплощений, но осталась вещая память подсознательной жизни

Набоков, Гумилёв, Кузмин... В русской поэзии было не так уж и много экзотических, словесных миражей чего-то нездешнего, тех "звуков небес", которых не могли заменить "скучные песни земли".
До того, как Кузмин стал писать стихи, он писал музыку : в начале было не слово, а музыка!
Тёмная музыка звёзд... У норвежского писателя Сигбьёрна Обстфеллера (ч̶у̶т̶ь̶ ̶п̶а̶л̶е̶ц̶ ̶н̶е̶ ̶в̶ы̶в̶и̶х̶н̶у̶л̶), есть пьеса "Красные капли". Некий безумный учёный открывает, что вся вселенная, от звезды, до былинки, от сердца до и песни цикады, пульсирует-дышит в едином, таинственном ритме, и просто нужно найти, согласовать этот ритм любви.
У Кузмина чувствуется это бессознательное "согласование" вихревых ритмов-дыханий вселенной, особенно в позднем творчестве.
В юности Кузмин хотел уйти в монастырь. Позже, удалялся в Олонецкие скиты, изучал церковную музыку в Италии, гностицизм и флорентийское кватроченто. Вся эта пёстрость чувств, сказалась и на творчестве Кузмина, в котором прозрачно и ярко вспыхнула чувственность языческой мысли , и словно бы кающаяся, кроткая рифма, и обрядовая жестикуляция метрики, темно оправляющей "одежду", из под которой проглянула бледная душа.
А сколько золота кватроченто в стихах Кузмина! Правда, это золото солнца, тихие, боттичеллиевы мазки света... И уже не понятно, молится ли душа богу, солнцу, миру... строчки набегают тёмной рябью, и в бледно-розовой пене рифм, рождается любовь.
Есть во внешности поэтов некий живой отблеск мира. Знамение их творчества : у кого-то - родинки на теле похожи на какие-то неведомые созвездия, а у кого-то, как у Кузмина - неземные,огромные глаза почти врубелевского демона. Глаза-планеты, так поразившие однажды Цветаеву.

Сердцебиения - капля за каплей, красные капли... всё реже, реже... капля-сердце дрожит, отражая комнату, меня в комнате с книгой, голубое окно...
Бледная тишина тела, и снова сердцебиения, парные, хрупкие, словно чьи-то шаги по снегу и льду. Тело - дышит паутинками трещин, паутинками вен. Под ними - бездна. Шаги замерли : сердце-форель разбивает лёд!
На груди белой птицей ли, ребёнком ли, тепло и нежно задремала книга Кузмина. Нельзя пошевелиться. Лежишь, смотришь на паруса занавесок, думаешь о милых пустяках, искусстве...
Бальмонт однажды заметил по поводу Анненского, что просто перечисляя названия его стихов, испытываешь чисто музыкальное наслаждение.
Перечисляю в памяти названия стихов Кузмина " Тёмные улицы рождают тёмные чувства", "Форель разбивает лёд", "Разбукетилось небо к вечеру"...
Хм... что-то маловато "музыкальных" названий у Кузмина. Нет, такие стихи нужно перебирать не по названиям, а целиком, подобно полустёртым, с тёмным, тёплым блеском, чёткам.
Перебираешь, а сердце молится... кому? Красоте, солнцу, звёздам, жизни.
Есть поэты, такие как Вордсворт, Фрост, Шелли, По, Кузмин, чья поэзия "телескопична". Они рассматривают звёзды словно сквозь линзы сердцебиений, фокусируя эти линзы так, что звёзды кажутся чем-то живым, а потом, приближают свой взор к земному, и видят в его подробностях нечто космичное.

По чёрной радуге мушиного крыла
Бессмертье щедрое душа моя открыла

"Фузий в блюдечке", в этом смысле вообще шедевр.

У кузмина поражает диапазон поэзии : пёстрые звуки Азии, строгие и светлые звуки античности, сумрачные, тёплые звуки Руси, и, наконец, смиренная простота тихих линий, звуков и красок а-ля Фра Анджелико.

Андрей Платонов, в письме жене, однажды заметил " муза - мой пол в душе".
Думается, что гомосексуальные порывы людей искусства имеют бессознательное желание размыть границы между телом и душой, обнять душою, телом - душу. Фантомная, завистливо-сладкая боль под сердцем у мужчины, в память об Адаме, который вынашивал под сердцем - женщину, свою музу, музу жизни.
Смутное желание самой природы творить и жить в себя, словно до грехопадения, когда душа обнимала тело, и принимая в себя лучшие чувства любимого человека, телесно их ощущала в живой и неразрывной связи со звёздами, деревьями, птицами, облаками : бьющий ножками ребёнок-сердце... Но теперь, в каком-то любовном аду тавтологии тел, мужских ли, женских ли... в экзистенциальной муке Нарцисса, склонившегося над рекой, гностически желая воссоединить свой призрачный образ, со своим же зримым эхом - отражением, подобием, душа Кузмина ли, Лорки, Верлена, Сафо... идёт непроторенной дорогой любви, заросшей цветами добра и зла. Душа собирает цветы, оглядывается на вечно одинокое тело, и грустно ему говорит, почти не рассчитывая, что её услышат : 

Поговори со мной о пустяках,
О вечности поговори со мной.
Пусть, как ребенок, на твоих руках
Лежат цветы, рожденные весной.

Этот фрагмент картины Фра Филиппо Липпи "Благовещение", напоминает мне стихотворение Кузмина "Благовещение", с его дивным началом.
Кроткий ангел на цветах. Крылья похожи на крылья земных птиц ( что-то соколиное). Нимб - словно флорентийская, тихая луна. Цветение звёзд над луной... Словно бы вся природа желает искусством сказать жизни что-то заветное, о чём жарче всех видов искусств шепчет поэзия, о чём в сладком обмороке слов проговаривается поэзия Михаила Кузмина.