Послемыслие (п.м.) к рецензии.

Природа-врач! Пусти мне кровь души!
Лишь брось на свой треножник, и послушно
Пусть хлынут из груди стихи. Мне душно...
От стихотворства сердце разреши!

Джон Китс

Есть густая и томящая тело кровь, а есть густые души, как у героев романа, томящие тело и судьбу - адом любви, которая не может разродиться, и потому бродит, словно вино, опьяняя и сводя с ума сердца и судьбы.
Одна из героинь романа, договорилась со своим любимым провести день так, как жаждут их души. Любимый, обернувшись на её день, сказал : "это какой-то пьяный рай". Его любимая, сказала на его день : " это скучный рай".
Возможен ли нормальный рай любви в нашем мире ? Нормальна ли "нормальность" в нашем безумном мире ?
Такое чувство, что Эмили Бронте хотела написать один роман, а написала совсем другой, и, как это часто бывает, герои, а точнее их чувства, вышли из под контроля, заговорив на родном для жизни языке - сумасбродности.
Но печально, что среди читателей этого романа ( как и среди читателей МиМ), есть те, кто читает нечто "среднее" в "Грозовом перевале", словно бы проваливаясь в грозовую трещинку между "контролируемым" замыслом автора, и той необузданностью души, в которую перешёл этот роман.
Корневая, тёмная природа любви в романе, в которой всё, словно в злом зеркале сна, перевёрнуто с ног на голову : корни в ночи земли, похожи на осенние, тревожные ветви - падшие грозы, среди звёзд-минералов.

О жизнь — как страшно было в ней
Зреть лицемерье, фальшь, разврат:
Бежать в себя и — что страшней —
В себе найти весь этот ад.

Обведу геометрические линии фигур любви в Грозовом перевале.
Два дома - почти Монтекки и Капулетти. Мальчик-найдёныш, не могущий забыть всю свою жизнь отверженность - так похожую на сиротство и отверженность человечества, найденного богом где-то среди вереска звёзд, на удивление и зависть ангелам, - и мстящий этому ангелическому "высшему свету", раня себя и других.
Брат и сестра - Хиндли и Кэтрин. Брат и сестра в другом доме - Эдгар и Изабелла.
Безумная любовь найдёныша Хитклифа к Кэтрин, с которой они составляют словно бы единую душу.
Брак Кэтрин и Эдгара. Их дочь Кэтрин.
Брак Хитклифа и Изабеллы. Их сын Линтон
Сын брата Кэтрин - Гэртон.

Не буду углубляться в безумие любви Хитклифа и Кэтрин. Скажу лишь одно : если бы душа Кэтрин попала в рай, а Хитклиф не был верующим, он бы надломил свою природу, надел маску благочестия, сростающуюся с лицом, дабы попасть в рай ( хотя бы на миг). Если бы душа Кэтрин попала в ад, а Хитклиф был бы верующим, он бы совершил самый страшный грех ( пусть и над собой), чтобы последовать за нею в ад.
Но для него рай - она. Ад - разлука с нею. Рай - пал, божество - погибло, и он ввергнут в вечный ад. Он молит, чтобы хоть призраком она к нему явилась. Он разрывает могилу Кэтрин, и рад бы с нею лечь, обнять её, и уснуть с ней навеки...
Но тут-то и начинается достоевщинка.
Хитклиф наслаждается разрушением судеб тех людей, что препятствовали его любви к Кэтрин. Но он разрушает и свою судьбу, в неком метафизическом мазохизме, растравляя свою душу, окружая её теми, в ком течёт кровь Кэтри ( в некоторой мере даже ревнуя её кровь, смешанную в них с чужой кровью) и это похоже на чистилище любви : в дочери Кэтрин и в сыне её брата, которого он ненавидит, словно в смазанной фотографии, проступают призрачные силуэты Кэтрин, его поруганной любви.
Бессознательно, в неком пароксизме любви - в спиритизме самой крови !, - он желает соединить уже не себя и Кэтрин, но её дочь и своего сына, чтобы хотя бы в них, тепло смешалась его кровь и кровь Кэтрин.
Но в итоге, "кровопускание" души и крови, избавляет "Кэтрин" от адовой густоты. Любовь освобождается, и Кэтрин (дочь)
воссоединяется с "отверженным" сыном брата своей матери. Восполняется некая метафизическая целостность души "Кэтрин", а значит, и любви к ней Хитклифа.
Вот такая неевклидова геометрия любви.

K. Liska - Manfred and Astarte ( иллюстрация к драме Байрона "Манфред")