Интересно, думал ли Кафка об этой повести Толстого, когда писал своё "Превращение"?
Ребёнок - это рука ангела, гладящая траву, словно шерсть нежного зверя земли, рука, словно жучок, путающая порою пол и стены, по которым желает забраться на небо. Потом, к старости, всеми брошенный, проживший чужую и пустую жизнь человек, умирает на кровати, и лишь его скрюченная рука, неким пауком слепо шарит по обоям, с изображёнными на них выцветшим небом и тёмной листвой, да секунды, невыносимо медленно и ярко пробиваются, колосятся острой травой сквозь запястья, грудь и глаза.
Главный герой ( судебный следователь, над которым свершится самый страшный суд : суд над самим собой), с символичной фамилией Головин, вёл вполне разумную жизнь : служил, любил, существовал ( хорошая эпитафия для плохой жизни). Но всё это было лишь попыткой жизни и души. Но его душа словно бы томилась в смирительной рубашке тела и судьбы, тихо сходя с ума.
Однажды Толстой посетил сумасшедший дом, и там, в саду, встретил одного безумца, ходившего вокруг дерева, и не замечавшего его. Толстой стал ходить вокруг этого дерева, так же как и безумец, заложив руки за спину, и тогда безумец его заметил, и стал ему отвечать.
Это я к тому, что Толстой, описывая рождение, жизнь и смерть, бессознательно повторяет, проговаривает сердцем их сокровенные жесты, которые для нас ещё ( или уже) неразличимы. Он нашёл, нет, припомнил, некое родство между ними ( возьмите отдельно душу и тело, и увидите лишь ветер и песок, а почувствуйте их тайную связь, и увидите человека), и вот, словно в вечной и забытой индусской легенде, сердце, раскачивается колыбелью над бездной в ночи, лелея новорождённую душу. Кто до Толстого смог так тонко описать момент смерти, как муки рождения души?
Камю прав, и человек должен выстрадать, отвоевать свою душу у мира : душа рождается в муках каждый день.
Но а если мир нам кажется бездушным и безумным? Если родные для человечества стихии и вещи, однажды смолкнут, словно отвернувшись от него, как и родные от героя в повести, и лишь искусство будет темно и непонятно, не замечая человека, перешёптываться о чём-то с природой, словно врачи и родные за неприкрытой дверью больного.
Тебя не слышат, лгут, словно тебя уже нет. Но ты ведь жив. Или нет ?
У Мопассана есть рассказ, в котором, ради экономии денег и времени, родные умирающего старика, не дожидаясь его смерти, созвали гостей на поминки. А старик не умер, и словно в протёкшем сквозь крик во сне кошмаре, слышал, как они разговаривают и противно едят на его похоронах.
Как докричаться до мира и своей души? Боже, как нам порою хочется, чтобы это невыносимое, чёрное, почти зеркальное молчание природы, звёзд над нами, молчание самой жизни, порой живущей чем-то лживым, не собой, художественно и почти красиво умирая, измолвились словом, хотя бы шёпотом, Христом...

Толстой как-то заметил, что материализм является одним из самых мистических учений, ибо верит в воскрешение жизни из мёртвой материи : сквозь плащаницу звёзд проступает человеческий лик.
А в повести ? Вот как, как Толстой смог в словах передать живой намёк на вечность, размытие границ между вечностью и вещностью, между бытием и бытом, передать самый вес души, процеженной сквозь память, звёзды и слова... души, проступающей в повести сквозь ставшую вдруг лёгкой плащаницу тела, и человек как-то обнажённо понимает, что лишь тело боится смерти, что в нём есть нечто иное... но и в это иное, тело и жизнь, вонзили свои тёмные корни, и вот уже что-то в душе боится смерти.
И что, дать смерти, одиночеству и пустоте жизни вырвать и эту нежную, доверчивую часть души?
Удивительно, как у Толстого все его герои, от Болконского и Караниной до Ивана Ильича, приближаются к смерти, словно к солнцу ночи, срывающему все лживые покровы с жизни : "и вдруг становится видно во все концы света и души!"
Умирающий Иван Ильич чувствует примерно так : вот, эту руку я уже не чувствую, меня в ней уже нет. Зачем её так нежно касаются? Она теперь равна ветке за окном, мотыльковому блику от окна на стене, в которых я всё больше чувствую себя, но почему-то не могу ими пошевелить. Почему они не касаются сразу деревьев, света, дождя ?
Во мне уже так мало меня. Но где "я"? Куда перетекает вся моя жизнь, моё "я" ? Сузится ли оно ретроспективно, концентрическими кругами в некую точку, в каплю-сердце ?А дальше ? Чем буду дальше ?
Храм тела медленно пустеет, занавешиваясь тенями. Где-то на горизонте, жизнь и смерть, буддически сливаются в одно, - что на земле иногда зовётся любовью, - слышится детский смех, синий шёпот дождя и травы из рая детства.
Жил во лжи, в смерти души, но когда берег тела стал холоден и пуст, и душа отхлынула в синеву, то свободная, она впервые задышала небом, пожелав его и правды любви бесконечной.
Набоков, в своём "Приглашении на казнь", передаст это ощущение одиночества, холода бытия и света :

Не хочется умирать! Холодно будет вылезать из тёплого тела."

Не знаю, думал ли Кафка об этой повести Толстого, но Толстой точно думал об Обломове, когда писал эту повесть.
Тень Шварца, как и его фамилия, прокрадётся в повесть. Забавный и милый слуга Захар из "Обломова", тоже смутно отразится в повести Толстого, "распавшись" на милого слугу Герасима и Захара Ивановича.
В некотором смысле, "Смерть Ивана Ильича", это литературный апокриф смерти Ильи Ильича Обломова, этого кроткого Гамлета русской литературы.