Костлявая бабушка с раком под мышкой ведет 2:0

Конец мая, примерно двадцатое число, две тысячи четырнадцатый год.

Очередная раскрученная книга, трейлер к фильму по которой крутили в кино пару месяцев назад. В ролях - единственное имя цепляет взгляд - Уиллем Дефо, влюбивший меня в себя своей ролью в "Adam Resurrected". Решено - иду. Но сначала прочитаю качественно воспетый социальными сетями роман.
Новости из Москвы: у историка улучшение. Ходит в школу, работает, читает, даже улыбается. Вспоминаю нашу встречу на новый год: вечную улыбку, которую не сотрет ничто, даже рак, запах сигарет. Какие-то жадные, несдержанные объятия. Мы скучали друг по другу, неизвестно, кто больше. Оно и понятно: в следующий раз, возможно, только летом увидимся, если повезет и мне удастся вырваться до начала моих личных разъездов вне Москвы. На лето вообще тяжело договориться о встрече со знакомыми: сессии, поездки, практики, - планируем с мая.
Электронный файл, разрешение pdf, оригинальный текст: зачем искать перевод неизвестного качества (а в случае новых книг оно обычно оставляет желать лучшего)?
Английский язык не способствует обостренному чувственному восприятию: за год жизни в Нидерландах он стал инструментом, окончательно потеряв свою привлекательность. Язык книги прост, напоминает наши студенческие разговоры в те моменты, когда мы следим за грамматикой, но не слишком заботимся о выборе слов. В этом плане первокурсники - типичные young adult, пусть и не mature.
Роман написан так, что обречен разойтись на цитаты. Героиня мыслит афористично; не нужно выискивать идею, читая между строк: она преподнесена отдельным предложением в кристаллизованной форме и разве что маркером не помечена - "Проникнись и страдай".
Почему тогда я ни черта не чувствую?
Потому что помню, как меня обнимал человек после химии, у самого себя вызывающий отвращение из-за своей слабости? Потому что помню, какой уровень гемоглобина был у моей крестной, прежде чем ей посчастливилось через подругу перевестись в другую клинику и наконец-то перестать быть подушечкой для шприцев и пункций? Потому что последний год только и ждешь новостей, только об этом и спрашиваешь родителей, а в каждом письме связным учителям передаешь привет, зная, что собственного ящика у человека все равно нет?
Чтобы сочувствовать вымышленным персонажам, имея перед глазами две реальных истории в реальном времени, нужно иметь либо огромное сердце, либо докторскую степень по эскапизму. Мне повезло не иметь ни того, ни другого. А о воспетом рецензиями привкусе больничной палаты забываешь, вспоминая о запахе медицинских защитных масок перед входом в стерильную палату и худых руках женщины, восстанавливающейся после неопытности и пренебрежения врачей, превративших человека в призрак.

Историк умер двадцать шестого июня, утром в день моего последнего экзамена, за день до моего возвращения в Москву. Последние дни ему почти невозможно было достать обезболивающее, даже пройдя все возможные и невозможные инстанции. И в этом виноваты не звезды.
Спустя месяц, двадцать шестого июля, в венском кинотеатре шел фильм "Виноваты звезды". Кроме меня, в зале ни души. На последних минутах фильма ловлю себя на мысли, что надо бы как-нибудь рассказать ему о прекрасной выставке искусства времен Первой мировой, покорившей меня тремя часами ранее.
Память-стерва только уходит незаметно. Возвращается всегда тяжело и болезненно. И вся беда в том, что осознание утраты приходит через месяц, не раньше, случайно, нападая со спины, когда тебе не разделить свою боль с другими скорбящими на похоронах.
И мне было все равно, что подумают люди о моих мокрых глазах: слишком больно было дышать, чтобы думать.
Официант в ресторане по соседству с кино, где мне пришлось присесть и продышаться, обращался ко мне по-английски: ему казалось, что человек, у которого от слез сводит горло, на немецкую речь не способен. Он был прав.

О смерти крестной мне рассказала мама четырнадцатого мая две тысячи пятнадцатого года, на следующие сутки, не зная, что я уже знаю: можно было догадаться по ее молчанию весь прошлый вечер. Кто-то шепнул мне на ухо правильное объяснение вещей. Последний раз мы виделись под новый год.

Заразиться эскапизмом невозможно, равно как и увеличить сердце.
Поэтому уже год как на все слова Хейзел, на все ее цитаты, которые должны открыть истину ценности жизни и отстойность неизбежности смерти, у меня один ответ: "Я знаю."
А дальше можно рассказать свою историю. Начиная примерно с двадцатого мая.