Как память...

Девять часов вечера, я иду из универа. В переходе все еще играет парень на трубе. Два часа назад он играл "Мы желаем счастья Вам...", сейчас же труба выдувает такой знакомый мотив про землянку. Не очень чисто, иногда фальшивит, но его музыка кажется такой живой и родной, что я мысленно подпеваю: "Мне в холодной землянке тепло... от твоей негасимой любви..."

Я спрашиваю у своего спутника, узнал ли он песню, и ловлю его смущенный взгляд. Нет, не узнал. И никто из суетливо бегущих по переходу людей. Не узнали, или не подали виду. Или просто все равно, музыка не пробудила в них никаких трепетных чувств. Не мое, конечно, дело. Но мне вдруг стало настолько грустно!

Дома первым же делом включила песню, дала послушать молодому человеку. А потом еще «Журавли» и «Алешу». Нет, не узнал. Может быть, когда-нибудь, возможно, и слышал, но нет… Я никого не упрекаю. Я знаю объективные причины, почему тот или иной мой знакомый может чего-то не знать. Так же, как и могу объяснить, почему я не знаю каких-то вещей. Но мой мозг все же отказывается понимать, почему я знаю эти слова наизусть, почему у меня мурашки от этих песен - и почему у других это было упущено? Нынешние школьники – да, они уже имеют все меньше и меньше шансов застать очевидцев войны. Тех, кто помнит, почти не осталось. Но моих-то сверстников воспитывали дети ветеранов.

Я до сих пор помню, каким было в школьные годы для меня каждое утро 9 мая. Белая блузочка и черная юбка – парадная одежда, приготовленная с вечера. Пока я одеваюсь, все телеканалы уже «поют» военные песни или показывают передачу про того самого Алешу - памятник русскому солдату, который дорог болгарам. Потом я срезаю во дворе нарциссы и иду в школу. Там мы, школьники, собираем гирлянду из елки и украшаем ее цветами. Гирлянду понесут на плечах старшие мальчики, когда мы строем пойдем к дому культуры, чтобы возложить ее на монумент. Монумент со словами "НИКТО НЕ ЗАБЫТ, НИЧТО НЕ ЗАБЫТО" и множеством колонок фамилий не вернувшихся с войны земляков. Некоторые фамилии мне знакомы.
Потихоньку к месту митинга подходят ветераны. Кто сам, кого приводят родные. Для ветеранов на улице стоит стол с красной скатертью, чтобы им было комфортно смотреть наше выступление. Мы, дети всех возрастов, читаем стихи, озвучиваем факты, поем песни. Все отточено и слажено - мы репетировали больше месяца, а наши учителя вложили душу в сценарий.
Я знаю наизусть не только свои слова, но и слова других чтецов. Я их не учила, я даже в глаза не видела сценарий. Но я их помню и шепчу вместе с каждым читающим. Хотя, у меня визуальная память и я вообще плохо воспринимаю информацию на слух, но эти слова вреза́лись мне в память глубже и глубже с каждой репетицией. Выжигались в моем сердце уважением и поклонением. Минута молчания. Закончив подготовленную программу, мы вручаем ветеранам цветы.
Однажды я твердо решила, что в этом году подарю цветы дедушке, у которого был протез вместо кисти и прорезь в горле. Серьезно. Объяснялся он мычанием, и мне всегда было страшно и неловко подходить... и ужасно стыдно за это. Я помню, как протягивала ему свои нарциссы, судорожно вспоминая, какой рукой ему будет удобно взять их. И как страстно желала, чтобы он понял, насколько мне важно то, что он сделал, и то, что он сейчас сидит тут.
А потом, когда митинг был окончен, по дороге домой я высоко задирала ноги в своей парадной юбке, с восторгом показывая подруге, как утром на параде красивые военные маршировали в телевизоре. Или же шла и слушала рассказы одной бабушки, которая была медсестрой на войне.
А еще эта бабушка была заслуженным учителем. В том числе она преподавала у наших учителей и некоторых наших родителей. Когда спустя несколько лет она умерла, ее на кладбище провожала вся школа, а нам было поручено нести венки... И знаете, когда выносили из дома гроб, над нашими головами, над всей процессией, пролетел журавль.
Но когда я заканчивала школу, за стол с красной бархатной скатертью уже некому было садиться...

* * *

В возрасте 11-15 лет я таскала тяжеленные пакеты с книгами из библиотеки и буквально проглатывала одну за другой книги о войне. И я так и не вернула сборники военных стихов обратно в библиотеку, они до сих пор стоят на моих книжных полках. Некоторое время я помогала работникам библиотеки, и могла брать любые книги, не спрашивая. А потом, когда библиотеку закрыли районные власти, надобность возвращать книги отпала. Еще позже, когда здание библиотеки стало обваливаться - забрала домой многие другие книги...
Я выписывала в толстую тетрадь запавшие мне в душу стихи и знала десятки их наизусть. Я и до сих пор их знаю. Иногда читаю про себя. Больше некому.
Многие из книг мне советовала мама. Моя мама, которой нет еще и сорока лет, которая росла в самой простой семье в том же Советском Союзе, что и родители моих ровесников. И до вчерашнего дня я и подумать не могла, что мое поколение уже так легко готово забыть подвиги войны. А ведь в скором времени кроме книг нам просто некому будет рассказывать о них…

Я никому не хочу навязывать свои ценности – я знаю, как это неловко. И я никого не упрекаю и ни в коем случае не собираюсь оценивать личные вкусы кого бы то ни было или давить на совесть.

Я обычный человек.
Я "тащусь" по фэнтези, но в моей памяти живут все те прочитанные истории. Истории о Молодой Гвардии, о братьях-сиротах Кузьминых и множество-множество других. Истории жизни поэтов и писателей, которым довелось пережить войну.
Я передвигаюсь по городу исключительно с наушниками в ушах, в которых играет в основном рок и метал. Но у меня замирает сердце от военных песен.
Я далеко не активист, и я не буду сейчас поднимать политические вопросы, проблемы государства и морали. И я не знаю, зачем все это рассказываю… Но кроме того, как посмотреть салют или съездить на дачу в долгожданные праздники, многие ли говорили ветеранам «спасибо»?

Я хочу помнить.

Весь под ногами шар земной.
Живу. Дышу. Пою.
Но в памяти всегда со мной
погибшие в бою.

Пусть всех имен не назову,
нет кровнее родни.
Не потому ли я живу,
что умерли они?

(с) Степан Щипачев. Павшим