Человеческое сердце способно вместить в себя безграничное количество прошлого; запомнившихся моментов, случайных и неслучайных людей, с их обычностями и необычностями, можно продолжать без остановки... Нет такого сосуда в мире, в который вмещается столько легкости и тяжести одновременно. Что-то в этом сосуде со временем расплывается, оставляя лишь тени, а что-то неизгладимо врезается, оставляя рубцы, тем самым меняя твое сознание.
В моей жизни было немало ненормальных людей, в буквальном смысле слова. И это, конечно же, не могло не повлиять на меня.
Когда мне было 7 я начала дружбу с девочкой, которая еще недавно была немой, но уже начала понемногу говорить. Через много лет, я вспоминала об этой дружбе, воспроизводя в голове картинки нашего общения, наших диалогов, в конце концов, пытаясь понять, почему она для меня была такой обычной. Помню, как моя невоспитанная семейка подшучивала над ней, а я отстаивала ее, вставая, будто против целого мира. Я помню, как мы в абсолютном молчании проводили дни, понимали друг друга без слов, жили в своем, собственно-выдуманном мире, абсолютно добром. Мы довольно долго дружили, но расстояние отдалило нас. Не знаю, осталась ли я в ее памяти, но она, безусловно, осталась навсегда в моей.

Через три года, я начала близко дружить с девочкой, жившей в одном дворе со мной. Так часто бывало в детстве, думаю, не только у меня одной, дружишь с теми, кто живет в радиусе твоего дома, и жил бы ты в другом районе, скорее всего, вы бы никогда в жизни и не увиделись. Мы часто сидели у нее, несмотря на то, что в их доме царил самый настоящий хаос, людей в нем было больше, чем стен. У нее была взрослая сестра, ей тогда была около 20 лет, но, как и с Бенжи из книги «Шум и Ярость», уместна цитата:

– А сколько ему?
– Тридцать три исполнилось, – говорит Ластер. – Ровно тридцать лет и три года.
– Скажи лучше – ровно тридцать лет, как ему три года.

И даже тогда, казалось бы, я была уже не сказать чтобы маленьким детём, никогда я не думала о ней, как о ненормальной. Мне всегда казалось диким, почему она для всех такая обуза, она же такая тихая и спокойная, ну бывает, нахлынет на нее, что-то необъяснимое, ну и что, с кем не бывает. И только сейчас, осмысляя книгу, я понимаю, что такие люди, приносят немало хлопот, а терпению людей свойственно заканчиваться. Я часто подолгу торчала в ее комнате, позабыв о своей подружке, из-за которой я нахожусь в этом доме, иногда даже, замечая, что ее вообще нет, а это, казалось, было не так уж и важно. У меня навсегда врезались картинки в памяти; как мы лежим на кровати и слушаем "тату" на кассетнике, красим друг другу ногти в жутко-отвратительные цвета, рассматриваем девушек на обложках журналов, разглядываем прохожих на улицах, сидя на подоконнике. Я не помню, чтобы мы разговаривали, и нам, скорее всего, это и не нужно было вовсе.

Были еще недолгие общения с необычными людьми, но они не повлияли на мое сознание, так как эти две милые дамы.
Людей можно сравнить со звеном из огромной цепи. Ты можешь навсегда, и крепко прицепится к человеку, такому же звену, и неважно какой он, и какое влачит существование в этом мире. Важно, что тебе хорошо с этим звеном, хорошо и спокойно.

Общаясь с этими дамами мне часто было интересно, о чем они думают, схожи ли у нас мысли. Но всегда я приходила к одному и тому же ответу: «конечно такие же» Ведь мы же прицеплены звеньями друг к дружке.
Спасибо, Фолкнер, ты воскресил во мне эти приятные и волнующие воспоминания.