Нил Гейман: Любая сказка как заряженный пистолет

Писатель Нил Гейман часто называет себя “сказочным гиком”. Настоящим специалистом по сказкам. Глава литературного отдела британского “Daily Telegraph” Гэби Вуд решила проверить его слова и затеяла с Нилом длинный и очень интересный разговор про волшебство. Кто любимый сказочный герой Геймана? Почему? Вернулся ли тренд на сказки в современную культуру или никогда не исчезал? И самое главное: что лучше — страшная сказка или очень-очень страшная?

Вам не нужны принцы, чтобы вас спасать, говорит Нил Гейман, рассказывая про свою сказку “Дева и веретено” Мне обычно даже не хватает терпения и усидчивости, чтобы сочинять истории, где принцесс спасают парни.

Именно так и происходит в его новой книжке. Красивая молодая королева откладывает собственную свадьбу, чтобы отправиться в соседнее королевство на борьбу с сонной чумой. Вся прелесть геймановской истории с её невероятными иллюстрациями от Криса Ридделла в том, как писатель мастерски мэшапит под одной обложкой две знаменитые сказки — Белоснежку и Спящую красавицу. Берёт хрестоматийного персонажа, про которого известна только его функция — Принцесса, Охотник, Мачеха, Чудовище, а потом добавляет каждому истории. Но Белоснежка даже с историей еще не догадывается, с чем и с кем ей придется столкнуться, когда она доберется до замка. Дева и веретено — история трех женщин, образы которых совершенно не соответствуют тому, чего от них привычно ожидаешь.

Когда писал, чувствовал себя алхимиком, — говорит Гейман. Алхимиком, который заглянул в старый чулан, достал из него унцию Белоснежки и две унции Спящей Красавицы; первую — разогрел, вторую — остудил, а потом смешал. Вкус, на первый взгляд, очень знакомый, но это уже совершенно новое блюдо.

Разговаривающая с Гейманом Гэби Вуд — не случайная интервьюерша c улицы. Серьезный исследователь и литературный директор Букеровского фонда, поэтому в интервью она постоянно отвлекается на контекст и начинает говорить сама с собой.

Неужели волшебные сказки снова в тренде, вопрошает она, можно ли говорить по успеху диснеевских Малефисенты и Холодного сердца про возрождение целого жанра. Или он вообще не умирал.

И сама же первая отвечает на свой вопрос.

После завершения Второй Мировой радкальные немецкие писатели по понятным всем причинам серьезно топили все предшествующие исследования творчества братьев Гримм, считая их крайне консервативными и даже опасными, Психоаналитик Бруно Беттельхайм, переживший в прошлом два концлагеря, написал в 1976 году очень важное для литературоведения исследование — Применение волшебства (The Uses of Enchantment). Примерно в это же время британская писательница Анджела Картер опубликовала книгу собственных переводов Шарля Перро. Чуть позднее она выступила в качестве редактора целой серии сборников сказок народов мира, выходивших в издательстве Virago.

Но что более интересно: в 1979 году Анджела Картер опубликовала уже собственный сборник “Кровавая комната” , где мастерски поставила все классические волшебные сказки с ног на голову.

“Кровавая комната” , — рассказывает Гейман, — очень особенная книга. Анджела Картера стала для меня тем самым писателем, который показал на полку с детскими книжками и сказал: видишь, каждая из этих историй как заряженный пистолет. Как настоящая бомба. Если правильно повернешь, она взорвется прямо у тебя в руках. И она была, черт побери, абсолютно права. Любой из этих сказок можно разнести всё в труху.

Когда Гэби спрашивает у Геймана, кто же его любимый сказочный персонаж, Нил отвечает, что именно после книги Анджелы Картер он просто влюбился в Красную Шапочку. У Диккенса, говорят, она тоже была любимым персонажем, но в случае с Нилом стоит пояснить причину его выбора. В новелле Анджелы Картер В компании волков Шапочка вовсе не маленькая девочка, а вполне созревшая девица, которая смеется в лицо опасности, раздевается донага и спит с волком. Прямо в постели убитой чудовищем бабули.

На самом деле, поясняет Гейман, бомбы, которые спрятаны в каждой из сказок, чаще разряжаются, чем детонируют. Для примера, причина почему диснеевская Спящая красавица не сработала в прокате, кроется по его мнению в том, что это по сути была не история, а лишь пролог к ней. В ранних экранизациях смысла, пожалуй, было дальше больше, говорит Нил, но зато человеческой природы меньше.

А история должна была выглядеть, скорее всего, так. Спустя сто лет после того, как Спящая красавица погрузилась в сон, принц проникает в замок, пытается её разбудить, терпит фиаско, занимается с ней сексом и уезжает. Спустя девять месяцев Спящая, которая продолжает спать, рожает двух близнецов. Они ползут по телу матери, Один хватается за грудь и начинает её сосать. Второй — цепляется за палец, сосёт его и со временем высасывает весь яд, из-за которого мать лежала во сне. И вот вместе с принцем и детьми проснувшаяся героиня возвращается в замок принца, а там его мать — злая огриха-людоедка — пытается теперь сожрать её детей… История, если вы еще не забыли, с самого начала была о том, какой ужас, если ваша свекровь — чудовище.

А вот меньше всего мне нравилась, — продолжает Гейман, — Златовласка из сказки про трех медведей. Ну, по крайней мере, до того момента, когда я наконец прочитал оригинальную версию этой сказки и сменил к ней свое отношение. В версии Роберта Саути 1837 года Златовласка была…. старой бродяжкой по имени Седовласка, которая однажды искала убежище в лесу, и случайно попала в дом к медведям. Но только медведи в оригинальной версии были не благопристойным семейством (папа, мама, мишка), а тремя медведями-холостяками различных пропорций.

В детстве я всегда больше переживал за маленького медвежонка. Представлял себя на его месте, Страшный человек врывается в твой дом, жрёт твой ужин, ломает твой любимый стульчик, Сейчас много лет спустя я скорее ассоциирую себя с Папой-Мишкой. Вспомню сказку про Златовласку и сразу ловлю себя на мысле, надо пойти проверить замки еще раз, вдруг забыл закрыть.

Гейман с удовольствием и со всеми подробностями рассказывает про первое издание сказок братьев Гримм 1812 года. Для историков и специалистов эти детали давно не новость, но многие читатели даже не подозревают, например, что большинство персонажей, известных нам как злые мачехи были в оригинале родными матерями.

В сказках Гримм были совершенно жуткие и невыносимые мамаши, образы которых пришлось позднее полностью переписать и сделать их мачехами, дабы читатели не думали, что такое вообще случается на белом свете. Мачеха Белоснежки была её биологическое матерью. Мачеха Ганзеля и Гретель, пославшая детей в лес на голодную смерть, тоже была их родной матерью. А теперь просто представьте себе, если столько ревизий было сделано в позднейших переизданиях, то сколько ужасов пришлось отбраковать самим братьям Гримм.

Их книга начиналась как филологическое исследование, посвященное объединению Германии. Гриммы планировали издать новый словарь, но заодно записывали и всевозможные истории При чем не совсем народные, как изначально предполагалось, а те, которые рассказывают приличные буржуа. Проект был национального и культурного значения. Никто не собирался писать книжку для детей, но вскоре выяснилось, что карапузам все эти кошмары очень по вкусу. В итоге Вильгельм Гримм, младший из братьев и, похоже, главный морализатор, решил, что в книге пора навести санитарный порядок. Мы пишем труд на века, — возмутился он, — рассказываем про самые основы нашей Родины, а тут на каждой странице злобные мамаши мстят из ревности своим выросшим и ставшим более привлекательным дочерям.

К счастью, Вильгельм Гримм был очень избирательным моралистом, Под редакторский нож пошли только все детали и нюансы, рассказывающие про секс. Насилие и расчлененку он почти не тронул. От издания 1819 год к изданию 1857 мы можем проследить как менялись все эти истории.

И если в оригинальной версии, рассказывает Гейман, беременная Рапунцель отчаянно пытается обмануть ведьму, притворно говоря, мол, что-то пузико у меня почему-то вспухло, но ведьма уже догадывается — принц был в башне и обрюхатил девчонку. То в новой версии Рапунцель лажает, случайно брякнув невпопад: бабушка, а ты прямо как перышко, куда легче принца. И читатель думает: вот дура то.

У Гриммов была своя агенда, своя цель в творчестве. А есть ли она у вас, спрашивает под конец разговора у Нила Геймана Гэби Вуд. Разумеется, — отвечает писатель, — я хочу, чтобы читатель чаще использовал собственное воображение, ведь это главный инструмент, которым он владеет. И не только инструмент, но и мускул. Если воображение не использовать — оно постепенно атрофируется. После чего писатель вспоминает цитату из Честертона, которую он сам использовал в Коралине. Цитату, которая настолько далеко ушла от оригинальной, что её давно можно считать геймановской.

Волшебные сказки более важны, чем правда. Не по той причине, что они говорят нам, будто драконы существуют. А потому что они заставляют нас поверить, что этих драконов можно победить.

В каком смысле, пытается уточнить интервьюерша. Правда и есть ложь. Если кто-то заявит, мы провели расследование и выяснили, что Белоснежки не существует, я точно не стану говорить: ох, только не это, моя история потеряла всяческий смысл. Белоснежка нужна нам, чтобы продолжать сражаться. И если кто-то, кого ты любишь, поставил тебя в трудное положение, ты можешь убежать, завести новых друзей, можешь справиться.

В этом и есть авторское послание, — завершает Гейман разговор с довольной улыбкой, — если вокруг все очень плохо и сплошная тьма, ты должен верить, что выход все равно есть. Большой такой выход.