100 главных русских книг XXI века {ПОЛКА 2020} — 100 книг — стр. 2

Как заметил писатель Алексей Поляринов, «любой писатель сегодня должен быть антропологом». Сказать, что Григоренко идет по стопам Фрэзера и Элиаде, было бы преувеличением, однако методы схожи: красноярский писатель бережно описывает мир коренных народов Севера и рассказывает историю охотника Мэбэта и его посмертного хождения по мукам. Это не схематичный пересказ ненецкой мифологии, а скорее тщательная её художественная реконструкция. «Мэбэт» — редкий эксперимент в современной русской прозе: Григоренко вступает на зыбкую почву постколониального мышления и пробует понять мир Другого, не слишком его экзотизируя. А ещё это апология сложности в противовес упрощённому мышлению новостных лент. — С. Л.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:51

На сюжетном уровне эпистолярный роман Николая Байтова — это история близких и не до конца прояснённых отношений двух советских женщин в 1930–40-х годах. Киевлянка Мура, заведующая детским садом, и москвичка Ксеня, интеллигентка «из бывших», после курортного знакомства на шестнадцать лет становятся ближайшими подругами, хотя почти не встречаются. Автор мистифицирует читателя, представляя своё сочинение как реальные письма Муры, которые он нашёл на чердаке и в которых увидел свидетельство «одной из величайших любовей XX века». Но в первую очередь «Письма Муры» — проза поэта, неправдоподобно скрупулёзная стилизация, историко-психологическая реконструкция. Неумеренные восторги автора своей героиней контрастируют с её суконным и одновременно экзальтированным слогом: «Всё реже посещают такие бодрые ощущения, всё меньше чувствую эту мощную песнь жизни — объясняю уходящими годами». Это книга о языке, определяющем сознание, о слове, которое проявляется, сталкиваясь с чужим словом, если угодно — о тоске «социалистического нутра» по мировой культуре, носительницей которой выступает закадровая Мурина подруга. — В. Б.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:52

2000-е и 2010-е — время интенсивного художественного осмысления блокады Ленинграда, одной из главных русских катастроф XX века, и «Ленинград» Вишневецкого — узловое произведение в этом «блокадном повороте». Частью поэтическое, частью прозаическое, частью документальное произведение чередует дневниковые записи героев, повествование от третьего лица, военные сводки и молитвы: эта смена языков и ракурсов резко отличается от официальных советских попыток приблизиться к пониманию блокады, зато резонирует с записками Лидии Гинзбург. Сюжетные линии героев в «Ленинграде» обрываются (как это происходило с жизнями тысяч реальных ленинградцев), их разговоры о голоде, искусстве, истории и совести неотличимы от галлюцинаторных — и это тоже выглядит у Вишневецкого совершенно реалистичным. Повесть заканчивается попыткой главного героя, композитора Глеба Альфани, создать небывалую музыку, показывающую страдание его города: «Музыка уходит в подземное, а оно разрастается душным пожаром, заслоняя видимый свет». — Л. О.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:52

Вторая часть двухтомника одного из лучших российских публицистов, который в 1990-е создал стиль «Коммерсанта», в 2000-е собрал литературную дрим-тим в журнале «Русская жизнь», а в 2010-е избрал своей трибуной для свободного высказывания фейсбук. «Книжка-подушка» и есть сборник фейсбучных высказываний Тимофеевского по разным поводам: Украина, Трамп, очередной сиюминутный срач, любимый автором вечный Рим. В последние годы литературу часто пытались скрестить с языком соцсетей, стилизовав одно под другое или использовав одно в другом; сборник Тимофеевского показывает, что в разведении гибридных монстров нет нужды, а живая словесность дышит где хочет — хотя бы и в фейсбуке. О чём бы и сколь бы кратко ни писал Тимофеевский, это всегда образец изящества формы и глубины содержания; его преждевременный внезапный уход остаётся одной из самых тяжёлых потерь и без того страшного 2020-го. — Ю. С.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:52

Подзаголовок романа — «Хроники частной жизни», хотя жизнь эта прошла большей частью в Советском Союзе, не очень-то для неё предназначенном. Среди болевых точек романа — самоубийство отца накануне партсобрания, жизнь молодых супругов с матерью мужа, вещи, которые надо не покупать, а «доставать», проработки в комсомоле. Всё это толкает главного героя Михаила Салтыкова в объятия материального мира, запретных радостей — будь то рискованная фарцовка или бесконечные измены жене. Дружба, любовь, адюльтер, предательство — важно то, как эта вполне банальная событийная канва ложится на историческую подкладку, то плотно прилегая к ней, то от неё отходя: позднесталинские годы в закрытом городе, молодость в оттепельной Москве, всё остальное — в рассыхающейся атмосфере застоя и внезапно открывшемся окне возможностей девяностых. Мрачный роман Кабакова — об обещавшей многое, но бессмысленно прошедшей жизни; несмотря на заглавие, не поправимо здесь ничего. — Л. О.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:52

Незаметный классик, мастер малой прозы, Анатолий Гаврилов до сих пор почти не замечен широкой аудиторией, хотя и выпустил несколько книг — и значительно повлиял на следующее поколение писателей, в первую очередь на Дмитрия Данилова. «Берлинская флейта», удостоенная премии Андрея Белого в 2010 году, — это почти полное собрание его текстов, сверхэкономный стиль которых принято описывать как «телеграфный» (помимо прочего, намёк на профессию владимирского писателя, 30 лет проработавшего почтальоном). Его рассказы-миниатюры — концентрированная поэзия серой жизни на замедленной перемотке: мысль цепляется за любую бытовую мелочь и начинает ветвиться и кружить. — В. Б.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:52

Сборник короткой и сверхкороткой прозы: модернистской, суггестивной, притчевой. Ритм, структура повторов и созвучий сближают эту книгу с prose poetry, мотивы смерти, загробной жизни и маеты — с «Устным народным творчеством обитателей сектора М1» Линор Горалик или «Вещами и ущами» Аллы Горбуновой, но «Бальзамины» появились раньше этих книг. Гейде — в числе первооткрывателей нового прозаического русского письма, свободного от оков «большой» нарративности и тем более идеологичности. Такое письмо питается самим импульсом, фантазматическим интересом пишущего. Гейде прекрасно осознаёт этот механизм: накапливающийся эффект его работы описан в самой крупной и самой макабрической вещи книги — «Очень плохо, хуже некуда». «Бальзамины» — мир мертвецов и воскресших; мелких бесов, близких к сологубовской недотыкомке; зверей и птиц из средневековых бестиариев, зоопарков и фильмов ужасов; растений из «Манускрипта Войнича» и предметов, которые меняют очертания, не давая читателю привязаться к понятной схеме координат. «Скучает ли акула? Следит ли из-за своего стекла за людьми, или её взгляд соскальзывает со стеклянной поверхности, как маслом, смазанной светом, и не проникает наружу?» — Л. О.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:53

Пелевин перемещается в сознание литературно-полицейского алгоритма Порфирия Петровича и распутывает дело арт-дилеров, научившихся подделывать работы «гипсового» (то есть нашего с вами) периода мировой культуры. Много шуток, которые можно сверять с новостным календарём 2017–2018 годов, несколько радикальных поворотов сюжета, одна из самых запоминающихся пелевинских героинь — Маруха Чо, «баба с яйцами по официальному гендеру». В «iPhuck 10» стало заметно, насколько Пелевина занимают и беспокоят тенденции гендерной политики и «новой этики»: даже залихватски описанный виртуальный секс при помощи айфаков — антиутопическая реальность, в которой к тебе непременно привяжутся борцы за социальную справедливость. — Л. О.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:53

Специальный корреспондент «Коммерсанта» Ольга Алленова возвращается в Беслан через 15 лет после трагедии. В сентябре 2004-го она приехала сюда во время захвата боевиками школы № 1. «Война и смерть», «Смерть после смерти», «Вина и смерть» — названия глав намечают траекторию событий: от теракта, похорон и разговора с властью — до «Матерей Беслана» ⁠ и жизни после. Для родившейся в Северной Осетии Алленовой произошедшая трагедия близкая, своя, но эмоции она выражает языком фактов: стенограммой с суда над боевиком Кулаевым («Гибелью дочери какой вред вам причинён?»), разговорами с выжившими и родственниками погибших, сентябрьским дождём — «Как будто небеса разверзлись, и на землю вылилась вся скорбь и ярость мира». Из военного укрепления «Форпост» превращается в уязвимую точку, предельный вопрос, обращённый к власти: где сходятся человеческая боль и интересы государства? И что ещё необходимо для признания ошибок и начала диалога на равных? — Е. П.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:53

Один из экспериментов с языком, пространством и стихией обыденности, за которые Данилова так полюбили. Данилов поставил себе целью в течение года ежемесячно приезжать в город, который в книге так и не назван (спойлер, который ничего не спойлит: это Брянск, в котором жил любимый писатель Данилова Леонид Добычин). Во время каждой поездки Данилов скрупулёзно описывает всё, что видит: «По краям площадки стоит несколько скамеек, предназначенных для отдыха взрослых. Над одной из скамеек нависает навес сложной формы, состоящий из расположенных под разными углами друг к другу квадратов, покрытых каким-то частично отвалившимся материалом. На одном из квадратов написано: Даша Лунина я тебя <символическое изображение сердца> Антон». За двенадцать поездок Данилову удаётся, как и было задумано, вжиться в город, пропитаться им, даже поневоле полюбить его — но и исчерпать: «Надо как-нибудь так сделать, чтобы больше сюда не приезжать». — Л. О.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:53

История организованной уральской группировки, выросшей из «боевого братства» ветеранов-афганцев — и воплотившей в 1990-е свои представления о том, «в чём сила, брат». Несмотря на впечатляющие сцены штурмов, захватов и перестрелок, «Ненастье» — не криминальная хроника, а масштабная захватывающая сага о последних тридцати годах русской истории. Иванов показывает новую Россию: она рождается из духа афганской войны, вокруг всегда чужие, и нужно вести огонь во все стороны сразу. Благополучие путинской эпохи оказывается следствием ещё одного поворота исторического колеса, на котором серые исполнители в штатском выбивают с доски предыдущее, жестокое и сильное поколение — и замораживают страну в вечно безысходном настоящем. — Ю. С.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:54

Удачно освоив жанр авантюрно-этнографического романа в «Сердце Пармы», здесь Иванов разворачивает свои боевые порядки на полную мощность. История сплавщика Осташи, который в конце XVIII века водит барки с чугунными чушками через пороги реки Чусовой, — это и триллер с приключениями, мистикой и эротикой, и лингвистический эксперимент (увлекательный роман можно наполовину составить из архаичной уральско-вогульской лексики и профессионального корабельного сленга), и новый взгляд на пугачёвское восстание, и, главное, создание новой уральской мифологии с помощью древних легенд, исторического бэкграунда и сильных горнозаводских характеров. Критик Лев Данилкин назвал Иванова «золотовалютным резервом русской литературы» — хотя на самом деле Иванов в 2000-е стал не прибыльным ресурсом на экспорт, а наоборот, редким в России профессионалом западного типа, чьё имя гарантирует внимание читателей и издательский успех, и даже фатальное невезение с экранизациями и тотальное игнорирование со стороны литературных премий не мешают ему занимать уверенное первое место в этой по-прежнему немноголюдной лиге. — Ю. С.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:54

Юрий Слёзкин — известный историк-советолог, профессор университета Беркли — на протяжении двадцати лет работал над этой книгой, историческим исследованием, которое тем не менее тяготеет к художественной прозе. Вовсе не потому, что персонажи или события здесь вымышленные: обилие архивных документов, писем и фотографий убеждает в обратном. Дело в форме повествования. Это сага о жителях Дома правительства, или Дома на набережной, как стали его называть вслед за Юрием Трифоновым, в которой главный герой — не кто-либо из его обитателей, а сам дом. Опираясь на личные истории членов большевистских кланов, свидетельства об их повседневной жизни и литературные источники, Слёзкин приходит к выводу: на самом деле большевики были не столько политической партией, сколько апокалиптической сектой. Через историю большевистской партии-секты показана советская история от революции и больших надежд до Большого террора и краха веры в Тысячелетнее коммунистическое царство. Важной метафорой в книге оказывается болото: именно так называлось раньше то место, на котором и сегодня стоит Дом правительства. Смысл его постройки состоял в том числе и в том, чтобы осушить болото, избавиться от него, но в итоге оно захватило и проглотило этот дом. Книга изначально вышла по-английски, для русского издания Слёзкин фактически написал её заново. — О. В.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:55

«Босхианский», «галлюцинаторный», «барочный» — это облако тегов преследует самый известный роман Александра Проханова с момента публикации в 2002 году. Такие эпитеты позволили критикам легализовать основателя газеты «Завтра», ностальгирующего по советской империи, поместив его в престижный постмодернистский контекст. Но игра зашла дальше, чем можно было предположить: скандальный «Господин...» получил премию «Национальный бестселлер» и сделал из автора-парии телезвезду. В 2020 году нейтрально настроенному читателю уже не приходится преодолевать сопротивление среды. На дистанции видно, что роман Проханова, посвящённый приходу к власти Владимира Путина, — своего рода красно-коричневый двойник «Generation П» Виктора Пелевина, другого значительного текста, в котором события недавней российской истории подверглись осмыслению сквозь призму мифа. А болезненный, вывихнутый язык, меньше всего, казалось бы, подходивший для описания операции «Преемник» и взрывов домов в Москве, сегодня выглядит вполне адекватным безумной фабуле 1990-х — начала 2000-х, изложенной, например, в дилогии Михаила Зыгаря «Все свободны» и «Вся кремлёвская рать». — И. К.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 03:55

Роман, реконструирующий жизнь великого персидского поэта Рудаки: одна сюжетная линия прослеживает годы его поэтического становления, славы и придворной карьеры, другая — рассказ о том, как старого и ослеплённого по приказу властей Рудаки ведёт в его родной кишлак шестнадцатилетний юноша Шеравкан, по дороге набирающийся от старика ума и наблюдательности. Андрей Волос умело и увлекательно рассказывает о политических интригах в средневековой Бухаре, но ещё важнее в его романе — передача внутреннего самоощущения поэта, история овладения искусством, силой, оживляющей вещи и заставляющей передавать песню из уст в уста. Волос не углубляется здесь в тонкости персидского стихосложения, но говорит об универсальном поэтическом опыте. — Л. О.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 06:55

Романы Владимира Шарова всегда балансируют между альтернативной историей и чем-то вроде духовидчества: это одновременно тексты о том, «как могло бы быть» — и «что это было на самом деле», в каком-то высшем, метафизическом смысле. «Будьте как дети» — роман о русской революции, которая воплощается здесь в крестовых походах детей. В свой поход отправляются беспризорники, воодушевлённые ленинским призывом, исчезающий северный народ энцы, ведомый местным пророком, в каком-то смысле и сам Ленин, впадающий в детство; понятая таким образом революция — это саморазрушительный, обречённый и святой порыв к миру без греха. Шаровские апокрифы и сам его язык напоминают то о русских космистах, то об апокалиптических сектах, то об Андрее Платонове; существенное отличие — горькая ирония, рождённая знанием о том, что стало с носителями этих утопий. — Ю. С.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 07:22

Молодой человек Илья находит мента, который подбросил ему наркотики и посадил на семь лет, и убивает — а дальше начинает жить двойной жизнью, отправляя с телефона мента сообщения его семье, коллегам и девушке и создавая полную иллюзию, что с его жертвой всё в порядке. Роман Глуховского, рассчитанный на сочувствие мстителю, балансирует на грани правдоподобия: здесь совершенно уместен эпитет «остросюжетный». «Текст» — первый шаг Глуховского в сторону от фантастики — собрал восторженные отзывы критиков, был экранизирован и внушил многим надежду на появление нового и качественного прозаического мейнстрима. — Л. О.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 07:26

Сборник рассказов, объединённых одним транспортно-смысловым узлом — маршруткой номер 306 с петербургской окраины — и движущихся вдоль ключевых точек её маршрута: «Детдом» — «Дурдом» — «Конечная», сиротство — безумие — смерть. Это мозаика сюжетов и характеров, иногда едва намеченных, порою слегка пересекающихся, нет-нет да и бьющих под дых неожиданным поворотом в финале, так или иначе погружённых в окраинную российскую боль и пустоту. Из ряда бытописателей русской безысходности Букшу выделяет удивительная точность в передаче чужой речи, совершенно живой, как будто подслушанной, и вообще удивительная точность: как писала критик Елена Макеенко, «автор умудряется так описать, например, зимний утренний путь мамы с младенцем на руках из дома до больницы, что у читателя начинают болеть предплечья, взмокает спина, а затылок нестерпимо чешется от несуществующей вязаной шапки». — Ю. С.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 07:26

«НРЗБ» — роман о неподцензурном московском литературном процессе 70–80-х годов XX века, написанный одним из ключевых его участников. Рассказчик — Лев Криворотов, пожилой поэт-неудачник, — переквалифицировался в литературоведы и теперь исследует творчество своего более талантливого соперника Чиграшова, с которым в юности не поделил женщину и славу. В дневниках гения Криворотов с горечью расшифровывает историю собственного поражения и предательства. Великий поэт Виктор Чиграшов — фигура условная, однако прототипы его свиты вполне узнаваемы — велик соблазн увидеть в «НРЗБ» завуалированные мемуары. Это подозрение автор отводит, поминая в своём тексте «даровитую пьянь во главе с Сопровским» (группу «Московское время», к которой принадлежал сам Гандлевский) как конкурентов. Через классическую историю Моцарта и Сальери автор пишет трезвый, самоуничижительный и даже несколько брезгливый портрет поколения: можно спорить о мере исповедальности в «НРЗБ», но важно заметить, что роман о посредственности пишет крупнейший поэт своего времени. — В. Б.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 07:26

Задуманная и частично вышедшая ещё в XX веке «МЛК» — один из самых невероятных романов, написанных по-русски. Альтернативная история Великой Отечественной войны, где на стороне наших выступают персонажи русских сказок, а на стороне фашистов — персонажи сказок западных: блокада, Сталинградская битва, наступление на Берлин здесь загораживаются титаническими схватками с участием Избушки на курьих ножках, Мурзилки, Питера Пэна, Карлсона, муми-троллей — и, конечно, Колобка, в которого пресуществляется главный герой книги, парторг Владимир Дунаев. Со страниц «МЛК» веет вдохновенной и даже страшной свободой; внятный и в то же время галлюциногенный сюжет довольно часто срывается в безудержный гон, языковую игру, пародирование классической прозы и поэзии. Спустя много лет после выхода книги Пепперштейн (написавший второй том уже в одиночку, без Ануфриева) вспоминал, что они с соавтором задумывали произведение каноническое, естественное продолжение Великой Русской Литературы; в каком-то небесном смысле так и получилось. — Л. О.

Kseniya_Ustinova 29 декабря 2020 г., 07:26