3 Филологическая мясорубка

В эту книгу, как в концентрированный соляной раствор, я погружался несколько раз, преодолевая сопротивление. Сам текст, манера повествования, заложенный автором смысл просто выталкивал меня из нее – мне физически становилось душно. Когда я собрался написать этот коротенький отзыв – я написал 6 разных вариантов вступления. Этот, который вы читаете – седьмой. Я приведу здесь все 6 вариантов, слегка подредактировав их, тем более что они хоть как-то могут отразить тот ворох мыслей, что возник у меня при прочтении, вне всякого сомнения, талантливого текста Норы Галь, и который я, понимая ее талант, так и не смог принять.

О знакомом профессоре
Был у меня знакомый профессор, который ненавидел слово «является». Слово «является» изгонялось отовсюду – из собственных статей, из монографий, из статей где он был редактором, из кандидатских, которыми он руководил. Даже на защитах дипломных работ, прозвучи злополучное «является» - можно было услышать ремарку: «Являются только привидения!». Это, кстати, был главный аргумент против слова «Является» - только приведения могут являться. Точка. Никаких апелляций. Только приведения и баста. Почему-то, читая Нору Галь, у меня в голове все-время вставал этот профессор, и я, боюсь, что сходство их значительно сильнее, чем может показаться на первый взгляд.

О шашлыках и котлетах
Я не люблю котлеты – я люблю шашлыки. И дело даже не в специфике приготовления (какой нормальный человек предпочтет котлеты шашлыкам?), просто шашлыки они сочные, пахнут, бывают жилистые, конечно, но сам процесс приготовления шашлыка — это священнодействие, поле для экспериментов. Котлеты это советские столовые, где в большую мясорубку сбрасывают жир, жилы, обрезки мяса, добавляют туда лучка, а в совсем терминальных случаях – хлеба, и получается продукт, коричневатой глиной оседающий в желудке, и о котором помнишь еще сутки после того обеда (и это при моем крепком желудке). Нора Галь любит котлеты. Ей не нравится шашлык с возможными жилками – ей нравится однородная масса мяса/языка, вырабатываемая промышленной мясорубкой – автором или переводчиком (под присмотром редактора, конечно). Массу эту назовем «нормой», а все что не похоже на эту однородную массу – не нормой. Как фарш должен отличаться своей однородностью – так и язык, по мнению Норы Галь, должен быть без вкраплений – без лишних сложных грамматических конструкций, не дай боже чтоб там встретилось иностранное слово. Вот такая мясорубка – признаться, по мере прочтения эта мясорубка стояла в голове рядом с вышеупомянутым профессором.

О библиотеках и библиотекарях
Не первый раз замечал странную деталь – люди, которые пытаются сохранить какой-либо объект культурного наследия, ненавидят пользователей данного объекта. В представлении библиотекаря, если это, конечно, идейный библиотекарь – люди ходят, и своими мерзкими. грязными, сальными руками трогают прекрасные книги. Читают их, они желтеют от света. Гадость! Аналогичные мысли у музейных работников – посетители, которые ходят, буравят глазами произведения искусства да всюду пыль поднимают – просто какие-то докучливые насекомые, без которых жизнь была бы значительно прекраснее. Сама идея – запереть что-то, закрыть от посторонних, чтоб не мацали своими грязными руками – она стандартна для людей этих профессий.
Вой о «нашем языке, который уродуют» начался много сотен лет назад, еще когда и языка толком не было. Что, Жуковский или Державин, писавшие неудобочитаемые стихи не волновались за судьбу языка? Не знаю, волновался ли за судьбу языка Пушкин – надеюсь, что нет. Само представление о языке не как об инструменте, которым нужно постоянно пользоваться, и он будет становиться крепче, острее, эффективнее – а как о мертвом музейном наследии, которое надо сохранять, и как можно меньше пускать всяких насекомых к нему, а если уж пустили – не давать прикасаться к нему без перчаток – глубоко чуждо и противно природе языка. Увы, Нора Галь здесь выступает классическим библиотекарем, для которой все лучшее в языке уже сделано, все книги изданы и написаны, а если появятся новые книги – пусть, но чтоб они не отличались от старых. Особенно в языке.

О старческом брюзжании
Множество великих писателей, литературоведов, поэтов к старости впадали в брюзжание. А многие и не к старости. Брюзжал Белинский, как портят язык, брюзжал Чуковский, брюзжала Гальперина (настоящая фамилия Галь) – сейчас про наплыв англицизмов и про необходимость спасения языка кричат, в основном, разного рода полуобразованные депутаты и не в меру ретивые общественные деятели, повернутые либо на православии, либо на патриотизме (в плохом смысле слова), и имеющие за спиной в лучшем случае провинциальный филфак, оконченный больше 30 лет назад. Описываемая книга, суть, брюзжание – то не так, это не так, это ужасно, то ужасно. И пусть на процентов 70 я с Галь согласен – действительно, приведенные фразы не очень, и ее варианты значительно лучше. Но оставшиеся 30% - это то, с чем я согласиться уже не могу.

«Направлялся» или «шел»?
Пример: «Направляется». Норе Галь, очевидно, не нравится слово «направляется» - заменять его она предлагает словом «Шел». Я примерил на себя – а мне что больше походит? Я иду на работу или направляюсь на работу? И понимаю, что вообще-то направляюсь, а не иду. И если б я написал текст, где была бы фраза: «Я направлялся на работу», а Нора Галь переправила ее на «Я шел на работу» - я бы начал ругаться. Почему? Во-первых – «шел» это шел пешком. А на работу я еду на машине. Слово «направлялось» в этом смысле точнее. Далее, «шел» не очень указывает направление моего движение – идешь ты куда глаза глядят, куда хочешь. Когда я «направляюсь» на работу – мысленно я уже на работе. Даже когда я одеваюсь дома – я уже на работе. Когда я чищу зубы с утра перед походом на работу – я уже на работе. Я направлен на работу. Я здесь не точка, а вектор. Шел – это движение точки по поверхности. Направлялся – стрелка вектора. Вот я писал про стрелку вектора, а не про движение точки – замену эту я бы постарался отмести. В упомянутых 30% примеров Норы Галь, она скорее перемалывает текст под себя, нежели пытается его донести в первозданном виде.

О страхе за язык
Да, Нора Галь боится за язык, что он станет хуже. В первой же главе она обрушивается на неуклюжую конструкцию «поставь в известность». Да, канцелярит, да, неуклюже. Ок. Слово «вручил» тоже подвергается остракизму. И на этой же самой первой странице сама автор, ничтоже сумняшеся, употребляет слово «ребятенок». Не как пример ужасного слова, нет, сама, в тексте – «ребятенок». Слово «ребенок» - ок. Слово «ребятня» - уже какое-то отвратительное уродование русского языка в духе соц.реализма. Но слово «ребятенок» — это вообще что-то за гранью – взять неприемлемое «ребятня», скрестить с «жеребенок», и получить вот это мерзкое «ребятенок». Так и чувствуются шамкающий, старческий сельский выговор. Но автор не унывает, и в этом же предложении (!!!) использует конструкцию «доложит в классе». Это в главе по борьбе с канцеляризмами. Доложит в классе. Вот честно – «ребятенок» и «доложит в классе» ничуть не лучше, чем те ворохи ужасных примеров, что приводит Нора Галь. Вы можете у Пушкина найти слово «ребятенок»? Или что Евгений Онегин что-нибудь доложит? Может Чацкий на балу докладывал свою точку зрения? И это на первой же странице ее книги, в первой главе. Спасибо хоть не «донесет».

О переводах и переводчиках
Нора Галь – переводчик. И Нора Галь, как это не прискорбно, еще и соавтор переводимых текстов. Буквалисты, которых критикует Галь, стараются перевести текст максимально близко к языку с которого переводят. Она, Нора Галь, и ее сторонники – к тексту русского языка. Я не буду вступать в длинную дискуссию, какой подход правильный – уверен, что качественный перевод – это не четкий алгоритм (иначе бы машины с ним давно справились), в нем очень много в т.ч. и стилистических, сложноформализуемых тонкостей, и добиться успеха можно путем грамотного комбинирования разных подходов. В этом смысле перевод – это тоже акт творения – неслучайно великие переводчики стихов на русский язык еще и сами великие поэты (Пастернак, Маршак и пр.).
Переводы Норы Галь, с ее подходом, нуждаются в дополнении, в разделе "авторы". Прочитав эту книгу, мне теперь сложно поверить, что, читая Марка Твена в переводе Норы Галь, я читал именно Марка Твена, а не Нору Галь – слишком уж много права она себе взяла, как переводчик, в обращении с текстом. И честнее бы писать уже двух авторов – Марка Твена и Нору Галь. Из читанного мной ранее – я помню, что Сова (мужского пола) из Винни-Пуха на русском языке сменила пол, а в мультике Хитрука еще и приобрела облик советской учительницы на пенсии и в маразме. Про Багиру пример хрестоматийный – его и так все знают. Вот мне не нравятся принудительные смены пола у персонажа – это тот самый случай, когда форма языка довлеет над текстом. А меня учили, что важнее содержание, а не форма.

Когда англичанин восклицает: absurd! – верней и естественней перевести не абсурд, хотя и это слово мы тоже позаимствовали из европейских языков, а чушь, вздор, чепуха, нелепо, смехотворно, в каких-то случаях – бред (то есть перевести так, чтобы русский читатель воспринимал русское слово, как европеец воспринимает absurd).

Оставим этот тезис на совести автора. Она считает слово абсурд легко и безболезненно заменяется словами «вздор», «чепуха». И вот ведь странность – не ожидаешь такой глухоты от переводчика. Неужели она не слышит что за словом «абсурд» стоит армия смыслов, хотя бы даже «театр абсурда» - известный на весь мир? Неужели «абсурд» для Норы Галь только слово из 6 букв, а вся традиция абсурда, все правила абсурдистского жанра, комедия абсурда – все прошло мимо, и легко заменяется словом «чушь» или «чепуха», за которым нет и доли того веера смыслов? Можно ли это не слышать? Почему она это не слышит?
Автор действительно иногда глуховата, причем глуховата избирательно. Ее не смущает ленинское «архиглупо» (не самый приятный пример неологизма), и она сокрушается, что слово «подземка» (ужасно звучит) уступила вражескому «метро». Возможно ли вообще сравнивать этот искусственный конструкт «подземка», совсем неуклюжий, и звучное «метро»? Стоит ли грустить по этому поводу?
Отдельной атаке подвергается слово «факт» - создается ощущение, что факт - это просто западная идеологическая мина, подложенная под фундамент нашего языка. Опомнитесь, Нора, не взорвется язык от слова «факт».

О нормах
Для меня норма – это промежуток. От сих до сих – норма. Для автора норма – узкая-узкая тропинка, с иголочку размером, через которую надо протащить все богатство, сложность, метафоричность переводимого текста. Я не знаю, что бы случилось с Норой Галь, дай ей задачу перевести Андрея Платонова. Сочла бы она его эксперименты с языком за литературу, или подвергла бы анафеме? Чувствуется, второе. Анафематствует автор вообще активно и с огоньком – чувствуется, что за спиной отполыхали костры гэбушной инквизиции, огонь в которых поддерживался доносами (тов.Кашкин, осанны котором поет Нора Галь, был та еще гнида). Побоялся бы я столкнуться с автором, когда она была в силе – 100% наши с ней воззрения на литературу, на допустимое, на филологические игры, на текст в целом, если и не полностью расходятся, то уж точно не сойдутся. А учитывая, что и сама автор определяет себя как бойца языкового фронта против иноязычной скверны – боюсь я этих борцов за все хорошее против всего плохого.

Об авторе
Любит ли автор язык? Конечно любит, но только своей, особенной любовью. Нора Галь любит Русский язык Норы Галь – и терпеть не может, боится, не доверяет просто русскому языку – языку как изменчивой субстанции, живой, способной принять и не подавиться не только осуждаемое автором слово «шансон» (данный жанр французского городской песни автор старательно рекомендует переводить как «песню», тем самым явно борясь с богатством русского языка, с новой возможностью русского языка выразить сложное понятие одним словом), но и что-нибудь пострашнее. Скрепя сердце, принимает автор «футбол» (хотя замечает, что лучше было бы «ручной мяч»), но на «гандболе» терпение заканчивается – что, нельзя придумать что-то свое!? – возмущается автор. А читатель грустит, ибо в лицо ему пахнуло вонью узколобой кирзы.
Читал я историю, что Владимир Иванович Даль не брезговал придумывать слова, в своем толковом словаре «Живаго великорускаго языка». Таких слов было немного, но они были – например слово «гимнастика» явно было неприятно Далю не меньше, чем Галь неприятно слово «марафон» - ну и заменил Даль «гимнастику» придуманным им словом «ловкосилие» - и включил в словарь «живого (!!!)» языка как употребимое, а не как свой конструкт. В этом смысле Нора Галь встает в длинную череду таких-же любителей русского языка, готового коверкать его и по форме, и по смыслу, дабы ее представление о языке не расходилось с самим языком. В ущерб языку, конечно. Можно ли потерпеть в русском языке мерзкое слово «автомат»? Даль не смог – «живуля» чем хуже автомата? Да ничем! Зато наше, родное. Русский язык хмыкнул, и вытерпел эту «живулю», тихо спустив ее в унитаз (думаю, слово унитаз ни Даль, ни Галь бы точно не одобрили) - много чего еще он вытерпит. Русский язык как живой организм он шире, добрее и терпимее любого литературоведа или филолога, ратующего за чистоту русского языка.

О книге
Книга хорошая. Как пособие для редактора она прекрасно годится, особенно если редактор застрял где-то в 70-х. Лексика, конечно, сильно устарела – учитывая, что когда книга писалась она явно ориентировалась на устаревшую лексику, то годы точно не пошли ей на пользу. От бесконечных примеров откровенно укачивает – сам подход автора к забросу читателя цитатами и примерами выдает сложную личность с тяжелым, явно эпилептоидным типом характера. Еще один аргумент не встречаться с автором на узкой дорожке. В то же самое время в книге много любопытных примеров, и, если человек ориентируется на языковую норму ближе к начале ХХ века – она ему явно понравится.
Я не буду ругать эту книгу, но хвалить и рекомендовать тоже не буду. Оценим ее нейтрально, хотя, убежден, мой подход автор бы нейтрально точно не оценила.