5 Эксперимент Кобо Абэ

Это анализ произведения. Я буду пересказывать сюжет. Если вы ещё не читали оригинальный роман, то возвращайтесь, как только сделаете это и зададитесь вопросом: о чем эта история?

Я понимаю, что начинать анализ текста со слов "я запутался" - это нелепость и профанщина (стерильный перегонный куб филологии превращается в немытую кружку из под пива), однако от истины никуда не денешься. Я запутался.

Вторую неделю я наскакиваю на рецензию в попытках выстроить четкую, непротиворечивую концепцию насчет Женщины в песках, но каждый раз отступаю, поражённый. Вы не подумайте, доказательная база есть: семь листов выписок, цитат из романа, из интервью Абэ, фрагменты критики; - но что она доказывает, эта база? Куда ведёт? Чем дольше я кружу вокруг этого текста и вокруг личности самого Кобо Абэ, тем отчётливее вижу, насколько он эластичный, насколько податливый трактовкам писатель. Навстречу даже сумбурной и невдумчивой теории он охотно протянет одно из своих многочисленных щупалец. Щупалец смысла, разумеется. Вздумай какой-нибудь ошалелый литературовед доказывать, что, к примеру, женщина - это образ Азии, а мужчина - Европы, а яма с песком тогда - метафора невозможности диалога между ними, то и такой не дюже вспотевший за размышлениями литературовед найдёт с десяток туманных намёков в тексте, подтверждающих его теорию.

Ну и кто после этого дурак? Точно не Абэ.

Казалось бы, раз текст романа содержит огромное количество намеков, референций, двойных смыслов, то следует отбросить лень, засучить рукава и с предельным вниманием выудить их все, превратив семь страниц выписок в семьдесят семь, затем, не обращая внимания на усталость, и утирая со лба пот, как бы подражая героям Женщины в песках, мы должны перебрать все концепции замысла романа до одной, и остановиться на той, которая, чисто математически, совпадает с максимальным числом пунктов нашего списка. Её должно признать единственно верной и поставить в рассуждениях жирную точку. Ура! Логика восторжествовала! - подумаем мы. Однако, недолго нам радоваться. Эта точка осыплется, провалится внутрь себя, подобно песчаной яме, из которой на нас лукаво взглянет Абэ и скажет просто: "Прости, Марио, принцесса в другой яме"... Мы удивимся, и, если гибкость ума ещё не изменила нам, крепко задумаемся. И действительно, как это наша теория -единственно верная, если значительная часть указаний в тексте (к примеру, 1/3), намекает на другое, если не на обратное, толкование. Мы почувствуем себя некомфортно, словно за воротник пролилась струйка песка, прилипла к вспотевшей шее и затвердела. Кожа под ней чешется, воспаляется. Мы, стараясь избавиться от наваждения и разрешить противоречие нашего литературного анализа, бросимся изучать биографию Абэ, пролистывать его интервью, выпишем около семи страниц различных "значимых" формулировок, заново прочтём их, сядем перед монитором, и отчаянно выбьем на клавиатуре слова "я запутался".

Вот те... Филологическая ищейка укусила собственный хвост.

Ладно. Раз уж мы с вами теперь в одинаковом положении по отношению к этому роману, хорошо бы нам работать сообща, тогда, возможно, мы и разгребём завалы абстрактных рассуждений, проложив тропинку для ясной, последовательной мысли. Но прежде, чем отправляться в трудное путешествие, следует основательно подготовиться. Я припас все необходимые инструменты.

Во-первых, далее откладывать пересказ сюжета уже невозможно. Откровенно говоря, мне бы хотелось исключить пересказ совсем. И я, если бы не тревожился, что наши, ещё не ознакомившиеся с романом, коллеги, окончательно запутаются, сделал бы это. И вот по какой причине.

По распространённой мысли, в любом пересказе изначально заложена трактовка, расставление акцентов и развешивание ярлыков со смыслами. А ведь мы, добравшись до этой строки рецензии, так уютно повисли в состоянии полной беспредметности, что мне даже жаль с этим состоянием расставаться. Ещё чуть-чуть и сюда вторгнется повествование, установит свои причинно-следственные законы, ни следа не оставив от призрачного, едва ощутимого флёра беспомощности, который я нагонял здесь с таким усердием.
Во-вторых, пора бы мне перестать говорить о себе.

Эх ма! К черту сопли. За дело.

Роман открывается вполне необычно. Абэ сообщает нам, что пропал человек. Взял отпуск, сел в поезд до побережья и пропал. Больше его никто не видел. В исчезновении людей нет ничего необычного, говорит он. Каждый год в Японии исчезает несколько сот человек. И если похищение или убийство оставляет улики, по которым полиция умеет определить мотив преступления, то исчезновение по какой-то другой причине ставит сыщиков в тупик. Обнаружить следы очень трудно, но ещё труднее признать в какой-то детали тот самый след. Абэ говорит, что семь лет спустя Человека объявили мертвым. Таков закон. Мир решил, что Человек хотел потеряться. Он никому в точности не сказал, куда и зачем едет, и когда вернётся. Он оставил своей подруге письмо, в котором простился с ней. И вообще эти любители насекомых - эгоисты и мизантропы, им нет дела до других людей. Мир подумал, что Человек вычеркнул себя из общества. И вычеркнул его в ответ. То есть Абэ на первых же страницах отсекает своему герою возможности к отступлению. Он ещё не рассказал, кто этот Человек, но сразу заявил - он не вернётся домой. Никогда. Можно даже сказать, что определение героя, как Невернувшегося - это его основное определение. Не так важно, как его зовут. Где он вырос, каким было его детство, во что он верит, как то, что с первой страницы этот неясный, силуэтный Человек пропадает из общественной матрицы, отчуждается. И роман - хроника этого отчуждения.

Мы узнаём, что Мужчина поехал на песчаное побережье, окруженное дюнами, чтобы пополнить свою коллекцию насекомых. Он энтомолог-любитель и одержим манией коллекционирования. Его не интересуют пестрые бабочки и радужные жуки; насекомые, применяемые в китайской медицине, ему так же безразличны. Он не ищет пользы или красоты. У энтомолога другие радости. Открыть новый вид. Это его заветное желание. Тогда его имя внесут в энтомологический атлас рядом с длинным названием насекомого. Остановимся на секунду, здесь важная формулировка. Твоё имя поставят рядом с названием насекомого. Словно бы поставят знак равенства, сольют тебя и твоё открытие. Нет никакой великой разницы между человеком и букашкой. Ощущение микроскопичности человека, ничтожности его масштаба по сравнению с миром, с замыслом – это частый мотив у Абэ. Песчинка, – скажет он, - это фрагмент горной породы диаметром от двух до одной шестнадцатой миллиметра. Но в среднем – одна восьмая миллиметра. Почему она именно такого размера? Герой вспомнит недавно прочитанную статью, где говорится, что подобный размер делает массу песка наиболее подвижной. А подвижность – его основное свойство. Мужчина вспоминает свои смутные галлюцинации. Он движется в песчаной толще, сливаясь с песком, покрывая немыслимые расстояния. Единство. Неразличимость. И хотя Абэ избегает прямых формулировок, мы догадываемся, что человек – это песчинка. Пустыня – общество, дюны – народы, государства, социальные страты. Песок не особо пригоден для жизни, - думает Мужчина, - но если отбросить незыблемость жизни и отдаться движению песка, исчезнет и соперничество, столь свойственное роду людскому. Мы приспособимся. Ведь и в пустыне растут цветы и живут птицы. Это довольно сложная мысль. Противоречивая. А идея, скрывающаяся за ней тем сложнее, что в дальнейшем как бы останется за скобками. Роман будет вырастать из неё, но о самой идее Абэ больше не выскажется. Что же это за мысль?
Кобо Абэ заявляет, что человеческая цивилизация стоит не на тех основаниях. Её возвели на фундаменте, заключили в коробки, в крепостные стены, в решетку автомагистралей, в логику, в рациональность. Но это противоестественно. Природа человечества – не гранитный утёс и не стройный лес. Его природа – это песок, ползущий по планете. Абэ дает нам новую интерпретацию бессознательного – практическую, поведенческую. Мы не индивидуальны. Нас слишком много. Муравейник. Он говорит, что не люди образуют толпу, а толпа образуют людей. Вот наше органическое состояние – клубящаяся куча, толчея, час пик, гудящая, как рой, орава в метро. Вот мы кто. И нам тесно на муравьиной ферме. Мегаполисы нам малы. Дайте простора, говорит Абэ. Иначе мы сожрём друг друга.

Дальнейшее повествование иллюстрирует эту идею абсурдной ситуацией, которая звучит, как предзнаменование. Мы превратимся в элементарные функции, в букашек, песчинки, ничего не значащие для пустыни.

Мужчину заманивают в глубокую, около семи метров, песчаную яму. На дне её небольшой домик. Рассохшийся, полумёртвый. Там живёт Женщина. Проведя ночь в доме, он пытается выбраться и понимает, что не может. Его не отпустят. Теперь это – его дом и его Женщина. Больше он не школьный учитель, его прошлая жизнь осталась там, наверху, в городе. Теперь он – функция. Его задача – убирать песок. Ссыпать его в большие корзины, которые ночью поднимут наверх на специальной лебёдке. За это они с Женщиной получат немного еды и воды. Иногда – выпивку и сигареты.

Мужчина воспротивится, но тщетно. Людям наверху нет дела до его личности. Ты должен убирать песок. Он откажется. Его не станут переубеждать или договариваться. Диалог в этом мире невозможен. Их с женщиной просто лишат воды. Тогда мужчина примет условия. Позже он попытается вскарабкаться на стену, еще позже – сбежать. Но всё без толку. Шпанская мушка, за которой он охотился, обманула его. Это насекомое, кружа над землёй, приманивает ящериц и мышей, а потом уводит их в пустыню, где они погибают от голода и жажды. Возможно, что под мушкой Абэ имеет в виду Женщину, ведь никакого, извините, равенства между мужчиной и женщиной он не допускает. Женщина у него - символ надвигающегося конца. Сигнал того, что скоро планы мужчины полетят в тартарары. А возможно его обманули навязанные городской средой представления о гуманизме и правах человека. В первобытном обществе, выдирающем свои последние мгновения жизни у дикой природы, нет предрассудков о ценности отдельной жизни. Ты ценен ровно настолько, насколько ты полезен общине.

На протяжении всего сюжета мужчина сидит в яме. Он спит с женщиной, заводит с ней разговоры, которые неизменно оканчиваются тем, что она уставляет в половые доски одеревенелый взгляд. В иные моменты из неё вырывается пара-другая слов. Слов столь отрешенных от настоящего, что их можно было не произносить вовсе. К примеру, она рассказывает невнятную историю о том, как погибли её муж и сын. Они сидели в курятнике, когда начался тайфун. Их засыпало песком. Мужчина, страстно мечтая поверить ей, два дня копает в указанном женщиной месте, но ничего не находит. Ни досочки. Тогда она указывает на другое место. И так раз за разом. У мужчины случается истерика. И мы можем догадаться – почему. До самого конца женщина остается для него – жительницей мира Ямы, мира Песка и Абсурда. Им, как ни пытайся, не найти общего языка. Она вообще не пригодна для разговора. У неё есть тело. Есть сильные руки, которыми она гребет песок, стройная спина, и поскрипывающая от песка промежность. Эта женщина не такая, как та, из прошлого мира. Та была дерзкой, управляла им, унижала, но давала овладеть собой. Эта – как земля. Она – роль, функция женщины. Орешек, лишенный сердцевины. Скорлупка. И в конце книги, когда она несет от мужчины ребенка, тот не может родиться. Она бесплодна. Она лишена сущности. И родить может только от такого же, как и она. Но Мужчина не такой.

Мы помним его мысли о необходимости вернуться к борьбе с природой, к естественной, неустроенной, подвижной жизни. Когда же он эту жизнь пытается перенести на себе, он надламывается. Пытается убежать. Понимаете? Ему нравился результат выхода на свободу, в мир, в пространство. Результат – это исчезновение соперничества. Но он не представлял себе, какие последствия идут за этим. Рабство, уничтожение, никакого соперничества. Ведь соперничество возможно только в очерченном ринге, на спортивном корте, в безопасной фауне офиса, то есть там, где установлены правила и оговорен регламент, где есть внешняя сила, строго наблюдающая за соблюдением этих правил. В борьбе за существование все иначе. Ты теряешь бдительность и следуешь за шпанской мушкой. Она заманивает тебя в яму, где ты вынужден всю оставшуюся жизнь выгребать песок. Всё! Одна битва, один момент растерянности – и твоя жизнь кончена. Потому что ничто не обеспечивает тебе безопасности и свободы, прав и социального страхования. К такому Мужчина не готов. Не из-за трусости, совсем нет. Просто он наблюдает за Женщиной и видит, как испаряется из неё человечность. Она становится насекомым. Без слов, без мыслей, без идей, почти без желаний, кроме естественного желания спариваться. Единственное, что остается в ней человеческого – это прием социального зеркала. Она хочет такое радио, какое есть у соседей.
Проходит 7 лет. Мужчина привыкает, даже находит некую извращенную радость в том, как за работой быстро отматывается время. И, вроде бы, он уже там – в яме, насовсем. И не только телом, но и духом. По инерции строит он планы побега – уже никуда не годные, фантастические, абсурдные. Ясно, что сбежать он не надеется, но его тешит мысль, что он продолжает сопротивляться. Для одного из таких планов он вырывает в земле углубление, где устанавливает силки на птицу. Мужчина надеется привязать к её лапке послание с описанием места, где его держат. Птицы и не думают спускаться на дно ямы. Но однажды утром он обнаруживает, что стенки углубления темные и влажные. Вода! Мужчина конструирует водную ловушку. И попадается в эту ловушку сам, образно говоря. Дело в том, что мужчина не понимает, зачем ему вода, если он уже привык работать и вообще планирует побег. Но это крошечное изобретение раздвигает бездушные стены его тюрьмы, и в образовавшемся закутке он устраивает свой маленький мирок. Точно такой же, как и его комната в городе – в большом и неприветливом городе. В конечном итоге, герой возвращается к своему изначальному состоянию – состоянию мнимой свободы, вымышленному в тюремном застенке.
Герои Абэ всегда пограничные. Они уже не могут жить в старом мире, но ещё не могут в новом. Мужчина – дикарь в городе и горожанин в пустыне. Вспомним его диалог с Мебиусом – самым приятным из коллег-учителей: мужчина говорит, что мир, школьные коридоры – всё похоже на песок, и это его очень волнует. Песок кажется твердым и неподвижным, но это только напогляд. В сущности – он непрерывно движется. Песок и есть само движение. На что Мебиус замечает: а! Так вы сторонник релятивизма в образовании?
Мебиус – представление образованного человека. Он обитает в мире ярлыков, идей и концепций. Будучи практически бестелесным, он с обезоруживающим непониманием подходит к словам Мужчины о физической основе мира. И после, когда Мебиус замечает, что мужчина даже учеников боится, тот отвечает: да, потому что я и учеников считаю чем-то похожим на песок. Что это значит? Это значит, что у них с Мебиусом иначе настроены и сфокусированы глаза. Оба учителя, но мужчина видит физическую оболочку студентов, он понимает, что они могут задавить его своими удушливыми телами, навалиться всем классом, и, если захотят, порвать на куски, сделать всё, что угодно. Мебиус, в свою очередь, обитает на другом плане реальности. Он, наверное, страшно бы удивился, если бы кто-нибудь из учеников налетел на него в коридоре. Ведь для Мебиуса ученики – это их голоса, раздающиеся на уроке; отметки в журнале; ученики – это визуальное воплощение собственных персоналий. Столкнувшись с одним из них, он бы на мгновение вспомнил, что эти персоналии завернуты в плоть, и эта плоть сильна, требует к себе отчаянного внимания и способна на многое… Но тут же бы забыл об этом, вернувшись к старой мысли о том, что не стоит позволять детям бегать по коридорам между занятиями. Общение Мебиуса с людьми выстроено строго по принципу рацио-рацио.

А в диалоге с Женщиной, сам Мужчина превращается в Мебиуса. В нём слишком много рацио, понимаете? Потому что на уровне Женщины никакие слова уже не требуются.

Кобо Абэ проводит эксперимент. Он сажает двух насекомых в одну банку, ставит её на водяную баню и смотрит, как те будут себя вести. Абэ знает, что самый жесткий полигон для испытаний личности – это узкое, замкнутое пространство. Человеку негде скрыть свои настоящие чувства и качества. Злобу не унесешь за угол и не сорвешь на бродячей собаке или нерасторопном подростке – в замкнутой комнате все углы обращены вовнутрь. За них не свернуть. Человек во всей полноте своей отвратительности предстаёт перед сородичами. И те отвечают ему соответственно.

Короткие встречи, беглые знакомства, светская болтовня – это всего лишь один ракурс. Если пользоваться образной системой искусства фотографии, которое писатель чрезвычайно ценил, то упомянутые выше социальные контакты – это тоже самое, как если бы вам было известно, что в следующем помещении установлена камера, было известно, под каким углом она смотрит на дверь и как скоро, после вашего появления, сработает затвор. Конечно, вы бы подготовились, и зашли удачной, наиболее выгодной стороной. Но стоит скрыть камеру, и вести запись постоянно… Человек обнажится. Во всех смыслах.

Ведь на что похожи романы Кобо Абэ? Посмотрите, сюжет в них девальвирован и сведён к завязке с последующим долгим и монотонным верчением на месте. Фабула утоплена в душе героя. Автор наблюдает за его метаниями куда пристальнее, чем за действиями. Локации тоже неизменны. Говорю же – банка. А точнее – чашка Петри. Недаром у Абэ образ энтомолога переходит из книги в книгу. Он, как ученый, сажает героев под увеличительное стекло и наблюдает за ними, внимательно описывая каждое их действие.
Однако Абэ создает странные ситуации. Невероятные. Его сюжеты похожие скорее на туманную аллегорию, чем на опыт естествоиспытателя в муравейнике из бетона. Зачем ему фантастика? Казалось бы, наблюдать за человеческими существами разумнее в его естественной среде… Что же. Давайте разберемся. Почему вообще ученые создают особые условия для своих экспериментов? Такие условия, какие невозможны в реальности? Мышь с вживлёнными в мозг электродами, которую принуждают жать на кнопку – это не сценарий природы. Это не то, чем ежедневно занимаются представители крысиного царства. Тогда зачем объективная наука создает заостренные ситуации, доводя до пика какой-либо поведенческий паттерн подопытного? Причин несколько, но мы остановимся на одной. Мы ведь понимаем, что ученых не интересует конкретная крыса? Она – представитель вида, а значит ставя её в условия, когда индивидуальный опыт конкретной крысы не может влиять на её поведение, наблюдатель ставит эксперимент, как бы, сразу над всем видом. Он получает, пускай усреднённое, но представление о самой сущности животного «крыса», вместо того, чтобы следить за каждой из крыс в отдельности.
Абэ прибегает к фантастике, преследуя те же самые цели. Если мы попытаемся вспомнить характеры главных действующих лиц… То что? Можем ли мы сказать о Мужчине что-нибудь определенное? Он боится, когда страшно. Он похотлив, когда видит покорность и обнаженное тело. Он злится, когда бессилен. Насколько эти качества индивидуальны? Примерно, как размер песчинки – от двух до одной шестнадцатой миллиметра. А Женщина – она другой человек, то есть её разум находится за пределами сознания Мужчины, поэтому, как вы помните, он ясно видит каждое её действие, но что стоит за её поступками – какие мысли, какие позывы – Мужчина не понимает. Другой человек непознаваем, - говорит Абэ. Это часть того, чтобы быть человеком. В конце романа он приходит к выводу (в лице своего героя), что и собственный внутренний мир рационально непостижим. Мужчина уверен, что хочет сбежать, но когда появляется возможность, не делает этого. Он говорит себе, что время ещё есть. Это, конечно, ложь. Он уже устроил быт и не хочет терять равновесие. Ведь его установка по добыче воды работает. Ему не терпится рассказать о ней. Возможно, его имя останется в истории этой деревни, как строчка в атласе насекомых.

Вначале статьи я пошутил, изображая характерную для популистского литературоведения схему, что Мужчина – образ Европы, Женщина – Азии, а яма, в свою очередь, символизирует невозможность диалога между ними. Иногда мысль, заключенная в шутке, оказывается пророческой, то есть – приходящей из подсознания, обгоняя логику. Разумеется, никакой Европы и никакой Азии в романе нет. Кобо Абэ, по-моему, космополитен. Для многих фантастов, работающих в период НТР, разделение человечества на государства переставало иметь принципиальное значение. Они мыслили, что есть Земля и земляне, а есть космос. Запуск спутника оттеснил границу к орбите, и… Впрочем, речь не об этом.

Непонимание – главный мотив романа. Он появляется, как только Абэ на самых первых страницах говорит, что Человек пропал без вести, и его объявили мертвым. Но он жив, и мы читаем историю о нём. Мужчина не понимает своих похитителей, не понимает женщину. Воспроизводя в памяти диалоги из прошлой жизни, он прокручивает именно те из них, где он и его собеседник не могли найти общего языка. В финале мы понимаем, что объективирующие понимание даже самого себя онтологически невозможно. В программе «человек» не предусмотрено такой функции. Понять может только тело. Когда Женщина обтирает его, раненого, губкой, когда они занимаются любовью, истекая потом, когда они моют друг друга – между ними исчезает дымка подозрительности и настороженности. Ведь тело не врёт. У него нет для этого инструментов.
Если исходить из моего предположения, что Абэ написал книгу о тщетности постигнуть другого, то Яма и вправду максимально подробный и точный образ. Судите сами. Два человека, вынужденные жить на крохотном клочке земли бок о бок, работать плечо к плечу, лежать живот к животу, питаться за одним столом, утешать друг друга в мире, где нет развлечений, нет выпивки, нет ничего, кроме общения и работы – даже они не могут и не хотят, не способны рассмотреть души друг друга.

Роман заканчивается постановлением о смерти Мужчины ввиду его исчезновения. Там впервые указаны: имя героя, его возраст, место рождения. Тут Абэ как будто разводит руками – посмотрите, мол, вот человек, такой же все, я дал ему все возможности для единения с другой персоной, но он не смог абсолютно ни черта. На что тогда надеемся все мы? Человек потерян, исключен из мира, даже если живёт среди себе подобных.
Что с этим делать? Не знаю. Стать песчинкой, утратить супер-эго и… Покрыть весь мир? Абэ не выписывает рецепта. Он ставит диагноз и мрачно качает головой. Кто захочет сообщать неприятные новости? Ведь тот диагноз, который Абэ ставит человечеству, это приговор. Становится жутко. Хочется отдёрнуться от микроскопа, который он любезно для нас отрегулировал. Хочется вылезти из ямы, убежать из пустыни, выкарабкаться, пересилить и наконец-то попасть на берег моря, запах которого иногда разносится по страницам романа и вселяет надежду во что-то далекое, живое и прекрасное. Но тут же настигает яростное понимание: для нашего вида не может быть ничего прекрасного. Мы в основе своей неспособны наслаждаться чем бы то ни было всерьез. Мы отвратительны, и море в нас отвратительно. Да, даже море.

ВК