0 То, что Дон Кихот, то не Санчо Панса ©

Книжка Манрике призвана утолить по-детски сильную тягу энной части читательской аудитории к приключенческой литературе, не вызывая при этом чувства неловкости – это точно не детский роман и явно не продукт массовой культуры.

Биографические романы (вполне серьезный жанр) отличаются разной степенью художественности, хотя говорить о том, что они становятся тем более авантюрными, чем они художественнее, не позволяет банальное понимание разнородности материала: из жизни какого-нибудь академика, медленно, но верно продвигавшегося к мировому признанию, можно слепить все что угодно, но не приключенческий роман. То ли дело жизнь Сервантеса – благодатная почва для синтеза двух жанровых форм.

Какая из них в книге преобладает, не составляет труда догадаться по степени авторского вымысла. Если Сервантес в «Дон Кихоте» часто, по словам Манрике, выдавал правду за вымысел, то он сам не стесняется выдавать чистый вымысел за правду. Или, по крайней мере, вкраплять его в основное повествование, важнейшие пункты которого, кстати, гениально (ядовитый сарказм) изложены автором аннотации от и до. По большей части это связано с гипертрофированными натуралистическими подробностями, становящимися откровенно нереалистичными:

Следующие несколько часов я сражался под градом отрубленных пальцев, рук, ног и голов.

Если жажда становилась невыносимой, мы пили мочу друг друга. Все, что перепадало нам из еды, – отсыревшие сухари, кишащие червями. Мы приноровились есть вшей и блох, которые ползали у нас в волосах, начали ловить тараканов, а иногда до смерти затаптывали крыс, разрывали их на куски и жадно поглощали внутренности.

Главы, написанные от лица Сервантеса, чередуются в романе с главами, написанными от лица сервантесовского ненавистника и автора фальшивого «Дон Кихота»; заключительная глава рассказывается слугой последнего. Эти отрезки по хронологии отчасти накладываются друг на друга, чем затормаживают фабулу, но значительно ее углубляют. С помощью них углубляется и центральный характер книги. В чьих бы руках ни находилось условное перо, главным героем романа всегда остается один Сервантес. Где-то прямо упоминаются те или иные эпизоды из «Дон Кихота», где-то встречаются лишь намеки:

Мельницы на горизонте, венчавшие холмы из рыжей глины и известняка, напомнили мне просыпавшихся великанов, которые вращают руками, чтобы скорее стряхнуть утреннюю дремоту.

Как в любом хорошем романе, действие которого происходит в исторически отдаленные времена, в «Улице Сервантеса» есть любопытные сведения (назвать их все фактами крайне рискованно) о развертываемой эпохе. Позднее Возрождение – это не только расцвет искусства, подмигивает нам Манрике. Это еще и иссохшие бродяги – вышедшие из строя рабы; ожесточенные, как и в Средневековье, религиозные войны; ведьмы, превращающие неугодных мужчин в ослов, заставляющие женщин искать среди них своих мужей и совокупляться с ними. Интенция Манрике вполне ясна: вот в таком вихре выжил Сервантес, в таком вихре родился «Дон Кихот», и это ли не чудо?